Солнце уже почти спряталось за Травниковские березняки, скоро стемнеет, надо успеть ягоды поискать, раз уж днем было недосуг. А, может, и отошла уже земляника… Нет, смотрю, Славка нагибается, шарит в траве, а потом вручает мне букетик из тонких стебельков, на которых качаются спелые зернистые шарики — один слаще другого.

Скоренько мы разбрелись по поляне, я даже бухнулась на колени, так и ерзала вокруг старой березы, заманчива ягодка, даже забываешь о занудливом комарье. Как тут не вспомнить стихи Юрия Кушака:

— Я капелька лета на тоненькой ножке,

Плетут для меня кузовки и лукошки,

Кто любит меня — тот готов поклониться,

А имя дала мне родная землица.

И тут слышу восторженный возглас Рублева:

— Гриб! И еще один… Эгей! Да тут на грибницу будет, Танька, живем!

«Можно подумать, без твоих грибов мы бы с голоду замерли!»

Но как я была довольна — грибной суп я обожаю, как и жареные с картошечкой, да под домашнюю сметанку…

— Добытчик ты мой!

Пришлось Славку от души поцеловать, когда он, явно гордясь собой, показал мне два крепеньких подберезовика.

Регистрировать отношения мы, кстати, передумали, то есть, это я решила, что надо годик еще подождать, а то ведь придется фамилию менять, а, значит, и все документы. Прописываться придется в городе, наверно. Славка-то согласен, давно об этом говорит, а я вот не хочу торопиться. Поживем еще так просто, посмотрим друг на друга. А то ведь, недаром есть поговорка: «Замужем — не напасть, а как бы замужем не пропасть!»

— Слушай, давай костер разожжем! Совсем ведь заели гады…

— А ты спички взял?

— А думаешь — нет? Я запасливый.

Пришлось и мне подключаться к сбору валежника, благо, что сучьев и сухих коряг вокруг было в изобилии. Травы лесные я тоже хорошо знаю и не только лекарственные, как вот эта душица или зверобой. Мышиный горошек люблю за его розовые или лиловые цветочки, крохотные перистые листики и лихие завитки усов. Люблю скромную лесную герань и аистник.

Из зонтичных у нас самые «генералы» — это, конечно, борщевик и дудник — выше меня ростом бывают. А у дудника латинское название красивое помню — «Ангелика», еще знаю, как по латыни будет ярутка полевая — «тляспи арвензе». Как это загадочно звучит! А на самом деле, посмотришь — обычная неприметная травка из семейства Крестоцветных — капусте дальняя родня, такая трава и в городе, кажется, встречается по старым дворам.

В лесу у нас есть и сныть и купырь — родственники укропа. У Есенина тоже где-то читала:

— Матушка в Купальницу по лесу ходила,

Босая, с подтыками, по росе бродила.

Травы ворожбиные ноги ей кололи,

Плакала родимая в купырях от боли.

Мы сидели на поваленной полусгнившей березе у жарко разгоревшегося костра и молчали. Комары теперь отступили и лишь тоненько постанывали где-то над головой. Тьфу на них! Скоро пройдет их пора. Дело движется к осени.

— Тань…

— Ммм?

— Я тебя люблю…

— Ага…

— Чего «ага» — то? Давай, уже кого-нибудь родим?

— Слав, мне отучиться надо… подожди…

— Так еще целый год!

— Скоро он пройдет, не успеешь оглянуться.

— А потом ты скажешь — тебе еще поработать надо!

— Скажу!

Обиделся. Замолчал. Трусь лбом о его плечо и улыбаюсь сама себе — он же не видит.

— Слав…

— …

— Ну — у, Сла-ав…

— Чего тебе надо?

— А если мальчик у нас родится, как мы его назовем?

— Не знаю. Я дочку хочу.

— Чудной ты! Все мужчины вроде бы сперва сына хотят.

— Значит, я — не все!

— Слав… я тебя люблю…

Когда возвращались из леса домой, я долго-долго всматривалась в низкое перламутровое небо. И правда, кажется, нависло над самым селом, можно подпрыгнуть с крыши и дотронуться — совсем рядом. А в городе небо высоко, не иначе его «многоэтажки» отодвигают. Мир тебе, земля близкого неба! Завтра будем готовиться к отъезду. Но еще вся ночь впереди…

А стали подходили к домам и откуда ни возьмись, набежала махонькая тучка, начал накрапывать дождик — ни то ни се, холодный и мелкий. А потом вдруг как припустил дробью, еле успели добежать до ворот, спрятаться под крышу.

Перед сном уже, пока Славка разбирал в горнице наш диванчик, я снова вышла во двор, закутавшись в бабушкин плащ от промозглой сырости. Хотелось еще немного побродить по ограде, впрок надышаться знакомым с детства особенным деревенским воздухом и тишиной… Такой ночной тишины больше нигде не найдешь. И опять приходят в голову строчки:

Похолодало. Выйду на крыльцо.

От бочки тянет краской и водой,

Уставив в небо острое лицо,

Облезлый дымник спорит со звездой.

Размыто-серы волны мокрых крыш

Слились неторопливо с темнотой,

Ты слов не ищешь и легко молчишь,

И мне так хорошо молчать с тобой.

На колышках ночует банок ряд,

Комар устал над головой кружить,

И пахнет зеленью от черных гряд

Так, что мне хочется еще пожить.

— Ты чего тут бродишь, полуночница? Пойдем уже спать.

— Иду, Слава, иду…

Следующий день пролетел мигом, как шустрый воробышек над огородом. В обед Славка натаскал воды из колодца, а к вечеру истопили баню. Бабушка без особых церемоний выдала нам два полотенца и напутствие:

— Правильно. Давайте уж вместе, а то на красавицу нашу опять какая-нибудь нечисть позариться.

— А чего-чего? Кто покушался-то? На Танюшку что ли? — заинтересованно вертел головой Рублев.

Я недовольно глянула на бабу Тасю, пришлось рассказать Славке про тот случай в бане… с голой ногой под полком. Только Славика, кажется, не очень впечатлило.

— Нога — это что…, - с видом знатока протянул любимый, — мне вот бабка похлеще рассказывала, будь не к ночи помянута.

— Да ну!

— А что? Я ей верю, например! А дело так было по ее словам… На второй год войны, когда уже всех путних мужиков забрали на фронт, к ним в колхоз приехал контролер из области. Проверять, как хлеб бабы убирают, как народишко мается за трудодни. Дядька строгий, при шляпе и круглых очках. С кожаным портфелем. Определили его на постой к одной древней старухе. У нее была самая большая и чистая изба, жила одна и по слухам колдовала потихоньку. Змейку летающую у нее из трубы над крышей видали. Ну, знаете же байку про петушиное яйцо?

Мы с бабулей согласно кивнули. Наслышаны.

— Так вот, старуха была из раскулаченных куркулей. Кого-то из родни у нее убили при становлении советской власти и начальство нынешнее она не очень-то жаловала. А тут сразу согласилась чиновного гостя принять и даже начала гоношиться насчет баньки. Соседки просто рты пораскрывали, и откуда такое участие… А диво-то все было еще впереди!

Это потом со слов ревизора передали, вся деревня знала и бабушка моя хоть малой была в то время, но крепко запомнила. Будто бы пошел этот «проверяющий» мыться и уже стал кипяток на каменку плескать ради пара, как двери отворились, и лезет к нему в баню… свинья. Вот честное слово, так и рассказывал!

Я скептически улыбалась, но бабушка сохраняла очень серьезный вид. Еще бы, как дорогому «зятюшке» не потрафить. Даже одобрила разговор:

— Известное дело, у нас тоже такие случаи бывали. А дальше-то что?

— Ну, говорю, свинья забралась к нему, так и лезет вперед рылом — загрызть норовить. Да здоровущая, сука! Ой, простите… А мужик-то не растерялся, у него в ковше еще водичка горячая осталась, он ее на морду-то животине и плеснул. И добавил сверху этим же ковшиком. Свинья завизжала и назад. Уж не знаю, домылся ли дядька в тот вечер, но когда вернулся в избу, то старуха-хозяйка лежала хворая, а вся морда тряпками замотана. Вот такие дела!

Я тяжко вздохнула и с тоской посмотрела на темный силуэт соседского тополя за окошком. Идти в баню как-то расхотелось… Хорошо, что Славка рядом, одна бы сейчас не решилась ни за что!

Но двоим нам никто угрожать в бане не посмел, хотя без шуточек на эту тему со стороны Рублева не обошлось. Ночь тоже прошла спокойно. В город возвращались, нагруженные всяким добром, баба Тася расстаралась: баночки с вареньем и медом, корзиночка с огурцами и розоватыми еще помидорками, пара молоденьких гладких кабачков и пакет глянцево-фиолетовых баклажанов. И зелень, конечно же…