Вот что я мог сделать? Стоять на своем, с каждой минутой все большим самодуром выглядя? С одним Игорем, даже с Дариной в придачу, я бы справился — уж нашел бы слова, чтобы объяснить им, что меня вовсе не сохранность машины волнует. И Татьяне бы напомнил ее недавние рассуждения о том, что самоуверенность Игоря проистекает из элементарного незнания жизни — чтобы прекратила снова его за ручку по неведомым ее дорогам водить.

Но как только в дело вмешалась Марина, я сразу понял, что проиграл. Она, вроде, и на мою сторону стала, без расшаркиваний указав Игорю с Дариной на всю безрассудность их намерений, но почему-то именно Татьянино предложение примирить непримиримое после ее выступления показалось единственно разумным. Наверно, потому что единственной пострадавшей стороной в этом компромиссе оказывалось мое самолюбие. Вот голову даю на отсечение, что она заметила мою ухмылку в ответ на их с Татьяной обмен мнениями по поводу причины завтрашнего появления Стаса! Ну, и ладно — я свое благородство в разговоре с ним тоже вполне могу в карман спрятать.

— Вот и хорошо, — уже тараторила окрыленная поддержкой Татьяна. — Тогда вы у нас сегодня ночевать остаетесь. Поспите — и сразу поедем.

Еще лучше! Нужно говорить, на ком сосредоточилось безраздельное внимание Тоши и Максима, когда она объявила об этом за столом? Нужно говорить, кому пришлось ее очередную затею на практические рельсы ставить, убеждая всех и каждого в их надежности? Булькал, как идиот, привселюдно, что Игорь будет в своей комнате спать, а Дарина — в нашей. И что нам с Татьяной спать вовсе не обязательно — нам же все равно убирать нужно, и родительская бдительность куда важнее отдыха. Вот кто мне может объяснить, каким образом любая моя попытка ввести Игоря в нормальные, пристойные рамки поведения всякий раз заканчивается еще большими уступками ему?

Одним словом, выпроводив, наконец, гостей, и поклявшись Тоше торжественным шепотом, что глаз с обоих самоуправцев не спущу, я оказался вместе с Татьяной на кухне. Когда мы с ней убрали всю еду в холодильник, перемыли всю посуду и расставили ее по местам, она заварила свежий чай и устало опустилась на стул у стола. Я перенес на него наши чашки и сел напротив, перебирая в уме все подходящие для сложившейся ситуации эпитеты.

— Ну, и чего ты дуешься? — подняла на меня глаза Татьяна. — Тебе же спать не обязательно.

— Мне, допустим, нет, а тебе? — проворчал я. — Что это такое, в конце концов — кукуем с тобой ночью на кухне, в собственном доме, как два придурка неприкаянных, пока эти паршивцы творят, что хотят?

— Мне тоже не привыкать, — усмехнулась она. — Мало, что ли, у нас бессонных ночей было.

— Это ты о чем? — заинтересованно встрепенулся я.

— Ты что, забыл, как появился? — лукаво глянула она на меня. — Я тогда не то, что заснуть — глаза закрыть боялась, чтобы ты куда-нибудь не делся.

Я разочарованно, но в то же время и растроганно ткнулся носом в свою чашку.

— Но все же ты тогда хоть немного поспала, — пробормотал я, вспоминая, каких трудов мне стоило загнать ее в ту ночь в кровать.

— А тогда, когда тебя забрали? — напомнила мне она. — В первый раз? Мне тогда не одна ночь бесконечной показалась. Не говоря уже про всю предстоящую жизнь.

— Мне тоже, — согласился я, поежившись при мысли о той неизвестности, которая доводила меня в те несчастные пять дней до полного отчаяния.

— Потом как-то проще было, — задумчиво продолжила Татьяна. — Не то, чтобы я привыкла, но всякий раз у меня сразу планы в голове начинали строиться — что делать, чтобы тебя побыстрее отпустили. Для меня нет ничего хуже, чем просто ждать у моря погоды.

О, вот так провести остаток этой ночи я совсем не против! Видно, Татьяна в последнее время, когда Игорь все чаще пропадал где-то, тоже постоянно мыслями к нашим самым первым дням обращалась — вот и нахлынули воспоминания. Мы с удовольствием перебирали их одно за другим — и смешные, и трогательные, и бесконечно в то время раздражавшие меня. Последних и у нее целый список набрался, хотя я так и не понял, что ее в них так бесило.

Постепенно мы добрались до рождения Игоря, и затем что ни приходило нам обоим на память, в центре всегда он находился. Наблюдатели, Дарина, неприятности в детском саду и школе, опять Дарина, наши домашние осложнения, снова Дарина… Состояние добродушия и умиротворения постепенно улетучивалось. Сменяясь весьма печальными перспективами на самое ближайшее будущее, если Игорь окончательно утвердится в своей уверенности, что ему все позволено.

— Честное слово, я перестаю тебя понимать, — вырвалось у меня, наконец, против воли. — То говоришь, что он у нас — как воробей непуганый, а то сама вокруг него вьешься, чуть ли пылинки с него не сдувая.

— Да что же тут непонятного? — удивилась она. — Я не хочу ему просто что-то запрещать, я не хочу, чтобы мы в его памяти остались такими, какими мне долго мои родители казались. Помнишь, сколько они мне говорили, что нужно делать так, а не так — и без всяких «Почему»? Помнишь, какая стенка между мной и ими выросла? Если бы не ты, она так бы и стояла. Помнишь, как ты ее разбил — прямотой и откровенностью?

Гм. Если ту стенку я разбил, значит, у меня потом рефлекс сработал — по самоочистке памяти. С другой стороны, если ей это именно в таком виде запомнилось, я спорить не буду.

— Я все помню, — прочистив горло, ответил я. — Особенно то, что стремление найти с ними взаимопонимание у тебя, в первую очередь, было. А этот что творит? О его шагах навстречу я уже даже не заикаюсь — но ведь когда мы ему уступаем, он только рот шире разевает! Вот сегодня… Дело же не в машине! Он просто уверен, что может поступать, как ему вздумается, без малейшей оглядки на нас! Спасибо, хоть в известность пока ставит.

— Значит, я все же правильно догадалась, — помолчав, сказала Татьяна. — Что он от тебя сегодня днем хотел?

Минуточку, когда это она догадалась? Днем, когда мы с этой дурацкой елкой задержались, или сейчас, когда у меня язык, опьяненный экскурсом в прошлое, развязался? Вопрос принципиальный — я же слово дал! В первом случае я здесь не при чем, во втором… Опять выкручиваться!

— Да ничего такого, — небрежно махнул я рукой, глядя в сторону.

Татьяна просто смотрела на меня — молча и неотрывно.

— Сказал же, что ничего страшного, — заерзал я на своем стуле.

В глазах ее читалось бесконечное и уверенное терпение — так смотрят на сосульку, принесенную в дом и положенную на батарею.

— Давай-ка еще чаю попьем, — предложил я, но подняться под ее взглядом почему-то не смог.

Ну, откуда она знает, что я что-то знаю? С Игорем понятно — ангельские гены. Если сейчас не выдержу, придется к Максиму в обучение по установке блока проситься. А потом своим объяснительную записку писать, с чего это вражескими методами заинтересовался. А от нее чем защищаться, если я понятия не имею, по каким признакам она любую мою утайку распознает?

— Они с Дариной с меня слово взяли, — выдавил я из себя. — Сами хотят потом все рассказать.

В глазах Татьяны мелькнуло что-то, и перед моим мысленным взором мгновенно развернулась яркая картина — если сосулька тает слишком медленно, ее можно молотком на более мелкие кусочки разбить. А мы на кухне. Где еще совсем недавно она намеревалась отбиваться от всего отряда карателей. И тогда же, если я хорошо ее знаю, инвентаризацию всех подручных средств провела. И времени с тех пор прошло не так много — наверняка не забыла, где особо тяжелые лежат. И в невидимость нырять бесполезно, если она меня каким-то образом чует.

Проще на поклон к Максиму. Более того, его инструктаж мне потом понадобится — сегодня в машине с Игорем все мое внимание на дороге сосредоточится, и не до угрызений совести будет. Более того, блок потом можно будет и против наших выставить — глядишь, и не дойдет до покаяния в письменном виде. Более того, она же сама обо всем догадалась — не исключено, что после многозначительных тостов Игоря с Дариной. Более того, со Стасом мне все равно придется о них и их планах советоваться. Более того, с какой стати я должен данное им слово держать, когда они мне без зазрения совести руки выкручивают?!