Семён даже не вошёл, а ввалился в их полотняное жилище, бухнул на утоптанный земляной пол котелок, от которого потянуло сразу чудесной смесью тушёного мяса с картошкой. Сам же повалился на койку, жалобно скрипнувшую под тяжестью большого неуёмного тела.

Сергей радостно уплетал ужин и попутно спрашивал Атарщикова некоторые подробности, которые у того могли задержаться в памяти много лучше. Обычно Семён в охотку помогал Новицкому; в его голове ущелья и тропы над ними, реки, мостики, перевалы, впечатывались с такой точностью, будто бы их вырезала там рука невидимого мастера. Но сегодня он был чем-то расстроен и озабочен, отвечал коротко, неохотно и тут же замолкал, словно бы закрывался наглухо. Наконец, Новицкий не выдержал и спросил его прямо: что же случилось?

— Беда, Александрыч, — ответил тут же казак, словно бы только и ждал такого вопроса. — Человеки как звери стали. Да что там звери — зверь такого не сделает. Мишку встретил сегодня, сын сестры моей, он урядником нынче. Ходил в дело с генералом рыжим, только вернулся. Такого порассказал — до сих пор отойти не могу.

Семён начал рассказывать, и после нескольких его слов Сергей почувствовал, что еда уже не лезет в глотку. Он бросил ложку в котелок и только слушал, согнувшись и зажав руки коленями.

О целях похода отряда Вельяминова Новицкий уже знал. О чём-то обмолвился Брянский, что-то добавили в канцелярии. В самом деле, основной задачей было — отмщение. Где-то в начала лета большая партия перешла Терек в верховьях и напала на хутора и станицы. Десятки людей — мужчин, женщин, детей — убили, десятки увезли с собой: на продажу и в рабство. Казаки с ближайшего секрета смело пустились в погоню, успели отбить часть полона и захватить нескольких пленных. От захваченных разбойников с помощью огня и железа узнали, где составилась партия, кто вёл, каким путём шли, кто помогал. Один из аулов, тот, что упоминали чаще других, и решили подвергнуть примерному наказанию.

— Хотели, чтобы леса и горы перепугались. А страшно делается нам самим же.

Обычно русские войска подходили, не прячась, едва ли не с барабанным боем. Горцы успевали отправить семьи, и сами, после слабой перестрелки, отступали поспешно. Солдаты разбирали дома, били и угоняли скот, топтали посевы, забирали собранное зерно и возвращались в лагерь. На этот раз Вельяминов приказал подойти скрытно и окружить селение плотным кольцом. Когда стемнело, казаки-охотники вырезали малочисленных часовых, что караулили аул даже не в пол, а в четверть глаза. Отряд неслышно вошёл в селение, разобрался по улицам, по домам, и по сигналу казаки и солдаты ринулись в сакли. Не стреляли, только кололи и резали сонных, не разбирая, кто перед ними — свирепый джигит, дряхлая старуха, грудной ребёнок.

— Ад, Александрыч, кромешный. Командиры сами сообразили, на что людей повели, да поздно. Дьявола выпустишь — назад уже не загонишь. Хотели остановить — куда там! Кровь чужая — она пьянит быстрей чихиря. Мишка говорит — сначала тоже бил, потом устал, отрезвел. Кричал — подождите, баб-то не бейте! После ведь пригодятся! Напрасно... Александрыч, подумай: было в ауле человеков сотен шесть, если не больше. Осталось — десятков восемь. Только бабы с детишками, те, кто до площади успел добежать, где офицеры их защитили. Я уж всё подробно тебе говорить не буду. Сам слушал, а переносить не хочу. Племяш говорит, руки трясутся, а в глазах слёзы. Бородатый мужик чуть не плачет! И не от своего горя, пойми — от чужого! Не дело это, ох, говорю, не дело!

Новицкий и не нуждался в подробностях. С его опытом и воображением, он легко представил себе ночную резню в деталях, звуках и образах. Сергей тяжело сглотнул, отгоняя приступ тошноты, и хрипло выдавил:

— А чихиря, отец, у тебя не осталось?

— Чихиря нет, — мрачно отозвался Семён. — Да и не поможет чихирь в этом случае. Здесь солдатскую надобно, вашу, расейскую.

Он заворочался и выпростал из-под себя фляжку, полную, судя но плеску, почти что наполовину.

— Давай, Александрыч, — приговаривал он, наполняя кружки, — выпьем за убиенных: и наших, и ихних, и бывших, и будущих.

Сергей остановил посудину у самых губ.

— Каких будущих, Семён, о чём ты?

— А что ты думаешь — нас с тобою пристрелят, и больше никто воевать не возьмётся? Не-ет, шалишь! Человек другого человека режет не только для пропитания, но из одного удовольствия. И пока он человеком останется, занятие это не бросит. Я его, человека-то, со зверем сравнил, так это напрасно. Волк убийством насытится, а человек — никогда.

Тут Новицкий поторопился выпить, чтобы хоть как-то разбавить слова казака, бьющие в мозг и сердце...

Как и предполагал Новицкий, Вельяминов вызвал его через день. Маркелов встретил Сергея у входа в землянку и пригласил спуститься за собой вниз, знаком показав часовым, уже скрестившим было штыки, что этому штатскому — можно. Тонкие ножевидные лезвия качнулись в розовом воздухе и снова застыли остриями вверх. Везде, где появлялся Вельяминов, вся жизнь, и военная, и гражданская, как-то подтягивалась, напруживалась, наливалась новой силой, обретала дополнительный смысл. Притом что сам Алексей Александрович в движениях было более чем экономен. Но именно потому, должно быть, повторять приказы дважды не любил.

Маркелов приоткрыл дверь, ступил внутрь и провозгласил едва ли с порога:

— Ваше превосходительство! Надворный советник, господин Новицкий по вашему приказанию...

Обернулся, махнул рукой Новицкому, посторонился, пропуская Сергея, и, тщательно притворив створку, остался снаружи.

В сыром помещении, обшитом по стенам и потолку почерневшими от копоти досками, Сергею показалось темно, особенно после яркого солнечного утра, и он задержался у входа, давая глазам время привыкнуть. Тем более что Вельяминов продолжал, наклонив шандал, внимательно читать какую-то бумагу, ведя свободную руку, вооружённую карандашом, вдоль строчек, подчёркивая места, выделенные глазом. Перевернув последний лист документа, он отставил свечи, аккуратно сложил стопку, подравнял и сдвинул на край стола.

— Проходите, подполковник, садитесь, — позвал он Новицкого резким, металлическим голосом. — Не люблю я гражданские чины. А надворный советник — тот же седьмой класс, так что не обессудьте.

— Ни в коей мере, ваше превосходительство, — ответил Сергей, присаживаясь на свободный стул, приставленный с другой стороны стола. Ещё из мебели в землянке были топчан, покрытый шинелью, и две лавки вдоль стен.

— Слушаю вас, — не предложил, а приказал генерал тем же самым ровным, безличным тоном: два слова будто бы стукнулись одно о другое, издав звук, с которым падает на полку курок пистолета.

Новицкий быстро развернул поверх стола законченную накануне карту — не карту, но схему важнейших хребтов и так же ровно, сухо, попадая в тон Вельяминову, повёл доклад заготовленными заранее фразами.

Говорил он чуть более получаса, то и дело вскидывая глаза, готовясь тут же замолчать, как только начальник штаба Кавказского корпуса начнёт выказывать утомление. Однако тот слушал и слушал, внимательно следя с помощью того же карандаша путь, который описывал ему рассказчик. Когда же Новицкий умолк, Вельяминов ещё несколько минут разглядывал схему, а потом поднял глаза.

— Поздравляю вас, господин Новицкий, и — благодарю!

Последнее слово он произнёс нехотя, словно выдавил невероятным усилием воли. Новицкий коротко склонил голову, не вставая.

— Сколько времени длилось ваше предприятие? Месяца полтора?

— Почти два, ваше превосходительство.

— Изрядно, изрядно. — Вельяминов задумчиво постукивал пяткой карандаша по столешнице. — Когда вы только ещё отправлялись, я готов был поспорить на изрядную сумму, что продержитесь не больше недели. До первой же встречи с горцами. А там разоблачат, возьмут в полон, а то и просто пристрелят.

Он высказал своё прошлое убеждение с таким равнодушным пренебрежением к чужой судьбе, чужой жизни, что у Новицкого мерзкий холодок скользнул по позвоночнику вниз от шеи.