— Господи! — девушка прижала пальцы ко рту, — Огюстен был прав!

— В чем? — полюбопытствовала я.

— В том, что у вас есть враги!

— Глупости! Нет у меня никаких врагов.

— Но кто-то же это сделал.

— Правильно. Но ты считаешь, что враги прокрались к конюшне и сделали свое черное дело? Ой, простите! — спохватилась я, сообразив, что говорю ей "ты".

— Ничего страшного, — улыбнулась она, — я давно хотела тебе это предложить. Ведь теперь мы в некотором роде сестры.

Я с гримасой поднялась на ноги. Здесь я угадала, синяки уже давали о себе знать. Впрочем, мне было не привыкать и я бы наверняка забыла о них через полчаса. Но Эвелина не дала мне этого сделать. Она подхватила меня под руку и столь осторожно повела к двери, словно я была по меньшей мере, при смерти.

Этьена в гостиной уже не было, но сперва мы не заметили его отсутствия. Эвелина тут же предложила мне рассмотреть мои ушибы получше и вызвать врача, на что я просто расхохоталась.

— Ты шутишь? Какой врач? Я здорова, просто немного ударилась. Это пройдет.

— Нельзя так легкомысленно относиться к собственному здоровью, — покачала головой девушка.

— Глупости. Знаешь, сколько раз я падала?

— Сколько?

— Не могу назвать точное число. Сама не помню. Их было так много! Поэтому, не надо трястись надо мной, как над несмышленым младенцем. Ты еще в постель меня уложи и вели ходить мимо моей комнаты на цыпочках.

— Ну почему ты постоянно язвишь? — укорила меня Эвелина.

— Этого я тоже не знаю.

— Все-таки, мне это не нравится. Конюхи в нашем доме не имеют обыкновения резать подпруги хозяевам.

— Возможно, это произошло случайно, — предположила я.

— Как? Взмахнул ножиком и перерезал подпругу? Зачем конюху нож?

— Может быть, он хотел хлеба нарезать.

Тут рассмеялась Эвелина. Впрочем, она недолго веселилась. Когда приехал герцог и узнав о происшедшем, стал метать громы и молнии. Он пришел в ярость, отчего бедная Эвелина съежилась и едва не залезла под стол. Я не была столь впечатлительна и его вопли не произвели на меня впечатления. Как вы уже успели заметить, я и сама могу не хуже. Да что там! Лучше, гораздо лучше!

— Как ты могла! — вопил герцог на весь дом, — я ведь предупреждал, чтоб вы не высовывали своего носа на улицу! Предупреждал или нет?

— Предупреждал, — пискнула Эвелина, на глазах делаясь меньше.

— Ты хочешь, чтобы кто-нибудь свернул себе шею? — распалялся он.

— Нет-нет, конечно, нет!

— Тогда какого черта вас понесло кататься в парк? — судя по звукам это был апофеоз.

— Потому что, в доме кататься не очень удобно, — подала я голос, посчитав, что пора бы ему обратить внимание и на меня.

И добилась своего. Он тут же забыл о несчастной Эвелине и снова начал вопить, на сей раз, на меня.

— Это что, очень смешно?!

— Ну, не так, чтобы очень, — я пожала плечами, — слегка.

— Мне уже осточертело ваше идиотское чувство юмора!

— Не орите на меня, — отозвалась я.

— Что?!

Не понимаю, что ему так не понравилось. Ведь он на самом деле орал, как резаный. Я не преувеличила. А тут такое негодование! Прямо, позеленел весь.

— Вы еще и глухой?

Эвелина закрыла лицо руками, ожидая, что сейчас крыша рухнет ей на голову.

Несколько минут герцог сообщал все, что обо мне думает. Не скажу, что я узнала много нового, но кое-что мне очень не понравилось. Поэтому, вопить на сей раз начала я, и делала это столь хорошо, что без труда заглушила не только робкие попытки Эвелины утихомирить нас, но и самого герцога.

— Вместо того, чтобы тут разоряться, лучше бы проследили за своими чертовыми слугами! Пойдите и вопите на болвана-конюха, который перерезал мне подпругу! Какого дьявола!

И много чего другого. Я была очень способной ученицей и прекрасно запоминала всевозможные ругательства.

На герцога впечатление произвело не то, что я знаю так много бранных слов, а тот факт, что подпруга была перерезана.

— Перерезал? — спросил он уже несколько тише.

— Вот именно!

Он развернулся и вылетел из комнаты. Мы с Эвелиной переглянулись.

— Я не думала, что он так рассердится, — прошептала она, — просто рвал и метал.

Я хмыкнула.

— А уж ты могла бы помолчать, а не подливать масла в огонь, — тут же отреагировала она, — он так кричал, что я думала, потолок обвалится.

— Он всегда такой буйный? — спросила я.

— Не всегда, — сердито отозвалась Эвелина, — а что касается буйности, то послушала бы себя. Вот уж не думала, что ты можешь так кричать.

— Я еще громче могу, — без ложной скромности сообщила я.

Она фыркнула.

Дверь распахнулась и в комнату влетел Этьен, на ходу осведомляясь:

— У нас землетрясение? Стены дрожат, мебель падает. Что вы так вопите?

— Где ты был? — вместо ответа спросила Эвелина.

— Где бы я ни был, даже там слышен шум, который вы производите.

— Я не произвожу.

— А я и не имел в виду тебя. Кажется, я слышал сопрано Изабеллы или слух меня подводит? — он покосился на меня ехидным глазом.

— Не отрицаю, — улыбнулась я, — ты полагаешь, у меня сопрано? Мой учитель пения ставил мне контральто.

Этьен не успел достойно ответить. Помешал тот же герцог. Он был мрачен, словно туча.

— Где седло? — с порога спросил он.

— Последний раз я его видела на клумбе, — сообщила я ему.

— Его там нет.

— Значит, его убрали.

— Его нигде нет, в этом все дело.

Тут я задумалась. Странно. Кому понадобилось выкидывать почти новое, хорошее седло? И главное, зачем? Что, вообще, происходит?

— Я прогнал конюха, — продолжал тем временем герцог.

— Зачем? — поинтересовался Этьен, — что, вообще, происходит?

Он говорил моими словами. Сперва меня удивило именно это, а уж потом тот факт, что он ничего не знал о происшедшем. Интересно, где он был все это время?

— Кто-то задумал убить Изабеллу, — пояснила Эвелина.

Я рассмеялась.

— Чушь!

— Ну уж нет, — отрезал герцог, — Эвелина абсолютно права.

— Не может быть. Во всяком случае, я до сих пор жива.

— А вам непременно нужно свернуть себе шею, да?

— Этого я не хочу. Но что касается убийства, то это большое преувеличение. Глупо ожидать, что я сверну себе шею, упав с лошади.

— Очень многие сворачивали. И потом, вы забыли про выстрел.

— Браконьеры. Так можно дойти до Бог знает чего. Еще картину припомните.

— Какую картину? — хором спросили они.

Черт, совсем забыла, что не говорила никому об этом.

— Картина в спальне свалилась, — сердито пояснила я.

— На голову? — полюбопытствовал Этьен.

— Почти.

— Зачем же ты под ней стояла?

— Я что, спятила? Все дело в том, что кому-то взбрело в голову повесить ее в изголовье кровати. На мой взгляд, полнейший идиотизм.

Этьен расхохотался. Он, как и я, не воспринимал это всерьез. Зато остальным мое сообщение не пришлось по душе. Эвелина широко раскрыла глаза, в которых застыл ужас. А герцог заявил:

— Картины просто так не падают.

— Конечно. Если только какой-нибудь умник не повесит их на тонкий шнурок.

— Кого это вы имеете в виду? — тут же вскинулся он.

— Откуда мне знать, кто в вашем доме развешивает картины.

Кстати, есть удачная народная поговорка: "На воре шапка горит". Кажется, это про него.

Этьен веселился от души.

— Довольно, — оборвал его герцог, совсем синий от злости, — совершенно неуместное веселье. Полагаю, вы оба перестанете веселиться лишь тогда, когда в доме появится чей-нибудь труп.

— Ой, не надо! — охнула Эвелина, — зачем ты так говоришь?

— Не знаю, что еще произведет на них впечатление.

— Ну, разве что, если с лошади свалитесь вы, — отозвалась я, хотя никто меня об этом не просил.

Но об этом меня и не нужно просить. Когда есть возможность съязвить, тут я первая.

Этьен захохотал с новой силой, а герцог, уходя, хлопнул дверью так, что со стола упала ваза.