— Когда вы последний раз ели, Эмма? — послышался голос из-за дверцы холодильника.
— Утром, если не считать двух бутербродов на вашем празднике, — выпалила девушка и едва сдержала порыв ударить себя по лбу. «Нужно было соврать!» — расстроилась Эмма.
— Понятно, — ответил мужчина и бросил на стол пачку с морепродуктами, после чего поставил на плиту кастрюлю с водой и огромную тяжелую сковороду. Из нижних ящиков он извлек оливковое масло, какие-то пакетики с приправами. Эмма несколько минут молча наблюдала за этой активной деятельностью, стесняясь поинтересоваться, что происходит. Но когда рядом со всем многообразием материализовалась бутылка белого вина, не выдержала.
— Что вы делаете?
— Собираюсь вас накормить, — было сказано таким тоном, что Эмма тут же прикусила язык. Никаких возражений он не потерпит. — Вы должны нормально питаться, чтобы выдержать рабочий темп. Если душевные метания из-за моего сына доведут вас до голодных обмороков, я вынужден буду отправить вас в больницу. Знаете, как работодатели не любят, когда сотрудники уходят на больничный? Надеюсь, и не узнаете.
— Можно же просто чай с бутербродом, — Эмма продолжала нести чушь и ругать себя мысленно последними словами. После слов о душевных метаниях она с трудом удержалась от выкрика: «Да нет у меня никаких метаний!» С одной стороны, правда, с другой — ложь. Последние сутки показали, что метания все-таки есть. Не они лишили её аппетита, но кто знает, что принесет ей рассвет? Тем более, Марк упорно нес какую-то околесицу про любовь. Неужели, влюбился? Эмма гнала от себя эту мысль. Его типаж был хорошо ей известен: совершенно точно, обычная девушка его не привлечет. Просто пьяный бред.
— Бутерброды — не еда, Эмма. Вы хотели пить? Стакан и кувшин с водой справа от вас, — он обернулся и словно почувствовал её неловкость. — Не переживайте, Марку стало лучше и он спит. Меня не затруднит вас угостить, в конце концов, это я пригласил вас в гости.
Следующие полчаса пришлось молча наблюдать за мужчиной, колдовавшим у плиты. Ей показалось или он, действительно, не просто умеет готовить, а любит это делать. Его движения не были вынужденными или дежурными, в них не было неуверенности. Он точно знал, сколько нужно плеснуть вина, сколько добавить чеснока, петрушки и перца. Эмме оставалось только надеяться, что он не чувствует спиной её слишком пристальный взгляд.
Совсем скоро напротив девушки появилась тарелка с невероятно пахнущей пастой. «Что он в нее добавил? Или я на самом деле такая голодная?». Эмма мысленно поблагодарила маму за то, что отучила её заглатывать пищу огромными кусками. Сейчас очень хотелось это сделать, но боль от подзатыльника вспомнилась раньше и предотвратила катастрофу.
— Очень вкусно, — улыбнулась девушка, прожевав первый кусок. Надо же поблагодарить повара.
— Рад, что вам нравится, Эмма. Мне подсказал этот рецепт повар одного итальянского ресторана по большому секрету, — ей показалось или мужчина подмигнул. В комнате царил полумрак — всего не разглядишь. — Я на минуту.
Мужчина скрылся в неосвещенном сейчас углу кухни, едва слышно скрипнула невидимая девушке дверь. Эмма же, оставшись один на один с пастой, пыталась одновременно укладывать внутри себя невероятно вкусный то ли очень поздний ужин, то ли очень ранний завтрак и осознание того, что все происходящее реально. Она сейчас сидит на кухне Даниила Сергеевича Громова, ест приготовленную им в три часа утра пасту и совершенно не хочет спать.
— Эмма, как вы относитесь к белому вину?
За бокалом вина девушка немного расслабилась и даже стала вменяемо отвечать на вопросы босса. Отдать должное, он не спрашивал ничего страшного, просто вел светскую беседу о семье, обучении в университете, писательских планах.
— Значит, вы филолог. Какой же период в литературе вы предпочитаете?
Знаете, какая самая большая ошибка при общении с выпускницами филологического факультета? Правильно догадались. Задать вопрос про литературу. Тут прекрасную и трепетную деву без стеснения понесет на литературоведческие просторы. Скромность? Стеснение? Никаких правил на филологических просторах разума. И не дай бог сказать, что с Кафкой что-то не так.
Оказалось, что Даниил Громов тоже неплохо разбирается в литературе. Общение пошло значительно веселее и плавно перетекло в кресла. Через несколько часов журнальный столик был усыпан десятком открытых книг, а одна бутылка сменилась второй. Шекспировский вопрос захватил настолько, что в ход пошел гугл на смартфонах и неизвестно как оказавшиеся в библиотеке Даниила Сергеевича тексты на староанглийском.
Вино и усталость постепенно брали свое. Эмма сама не заметила, как заснула под звуки приятного голоса. Это было лучше, чем трескучая сказка.
***
Эмма открыла глаза, расправила затекшие плечи. Теплый плед, которым её кто-то укрыл, упал на пол. Несмотря на сон в кресле, выспалась она прекрасно. Стол перед ней был абсолютно чистым, как и кухня. Никаких следов ночных литературных баталий и пасты. Девушка всерьез заподозрила, что все это ей приснилось. А если нет? О ужас, в процессе баталии она, кажется, назвала его ослом. Шефа. Ослом. Сидя у него дома и опустошая его винный погреб. Нет, пусть это будет сон.
Вдоволь помучиться угрызениями совести ей не дал шум. В соседней комнате что-то с грохотом упало на пол и разбилось.
Глава 16. Синяки и шишки
Эмма вышла с кухни и услышала голоса. Даниил Сергеевич и Марк о чем-то достаточно громко спорили в библиотеке. Точнее, парень спорил, а его отец отвечал, как всегда, ровным голосом.
— Мои чувства тебя не касаются, а вот ты. Почему опять? Снова эта тетрадь! Хватит! Сожги её, сожги их все! — что-то шлепнуло то ли по столу, то ли по стене. Эмма услышала характерный звук.
— Этот метод работает, Марк. Его посоветовал мне не последний человек в мире психологии…
— Да, на первые несколько месяцев! Отец, месяцев, а не двадцать лет! Ты же закончил с этим, обещал, что больше не будешь писать ей и отпустишь.
— Отдай тетрадь.
У Эммы создалось впечатление, что там за дверью Моська лает на слона, шкуру которого ничем не прошибешь. Меж тем, парень продолжал:
— Нет, хватит. Никаких дневников, никаких излияний, никакого погружения в прошлое! — каждую произнесенную Марком фразу сопровождал звук рвущейся бумаги. — Она мертва, отец! Черт возьми, она умерла двадцать лет назад! Отпусти её!
Звук удара, грохот, кажется, упала лампа. Эмма едва успела отскочить от двери и прижаться к стене. Даниил Громов вихрем вылетел из библиотеки и, не заметив девушку, пошел на кухню. Она же тихо, словно боясь наступить на осколки, которых рядом с дверью быть не могло, вошла в библиотеку. На полу валялась настольная лампа, осколки бокала и Марк, окруженный мятыми обрывками бумаги в клетку. Он невидящими глазами смотрел в пустоту и прижимал ладонь к лицу.
— О боже, Марк! — Эмма подбежала к нему и опустилась на колени рядом. — Дай я посмотрю…
Она попыталась убрать его руку от лица, чтобы понять, как сильно ему досталось. Её грубо оттолкнули, от болезненного падения спасла мягкая обивка кресла.
— Уйди, — рыкнул все еще бледный парень. Эмма успела заметить проявляющийся на скуле синяк.
— Надо срочно приложить холодное, — пробормотала она и вышла из библиотеки. А какие были варианты? Её не хотят видеть и впервые в жизни так грубо отталкивают. Эмма просто хотела помочь.
***
По кухне гулял сквозняк, вытяжка работала на полную мощность, но все эти ухищрения не справлялись с горьковатым запахом сигаретного дыма. Эмма чихнула, вырвав босса из размышлений. Он сидел в том кресле, где меньше часа назад спала девушка, и курил.
— Доброе утро, Эмма. Извините за эту семейную сцену, вы не должны были её услышать.
— У вас есть лед или замороженные продукты? К лицу Марка нужно приложить холодное, — произнесла девушка, избегая смотреть в глаза отцу, который только что ударил своего сына. Да, Марк не был подарком, но бить. С одной стороны, она могла понять. С другой — была в шоке от срыва вечно спокойного и уравновешенного босса.
