Арна и Верна сказали Шутгару, что у Марьяны есть причины ненавидеть светлых, их режим, мэра Окты, и он представлял зашуганную ведьмочу вроде тех, что обитали в пятой и шестой провинциях, или безропотную, как в первой, второй и третей. Но ведьму, которая быстро поборет испуг, спокойно отнесётся к его клыкам, поведёт себя самоуверенно, которая объята белым светом — такую ведьму он встретить не ожидал.

— Продалась ему, — рычит Шутгар, и внутри вскипает бешенство: смесь ненависти к светлым и инстинктивное нежелание отдавать своих самок врагу. — Убить, убить обоих.

— Кого это ты убивать собираешься? — треском раскатывается по лесу вопрос.

Шутгар отскакивает от ствола, к которому чуть не прижимался, оглядывается.

Со старой сосны на него насмешливо взирают жёлтые глаза. Под ними подёргивается палка-нос. Узнав лешего, настолько древнего и растворившегося в лесе, что светлые на него даже внимания не обращали, Шутгар выдыхает и присаживается на мох.

Во времена свободы Агерума таких старцев принято было испрашивать совета, и, повинуясь старым правилам, Шутгар склоняет лобастую голову:

— Позвольте обратиться к вашей вековой мудрости.

— Позволяю, — посмеивается старый леший несколько польщёно. — Что, последнее время мало крови было на твоих когтях, не терпится вонзить их в горячую плоть и ощутить свою великую силу?

Едва сдержав оскал, Шутгар сжимает отросшие когти в кулаках. Вены вспухают на мощных руках, выдавая напряжение, да и голос становится низким, рокочущим:

— Знаешь ли, почтенный старец, что одна из ведьм спуталась со светлым властелином, стала его женой по светлым законам, и вся покрыта его защитой.

— Завоёванные всегда отдают женщин победителям, — жёлтые глаза лешего ясны и безмятежны. — Разве в твоей стае поступали не так?

Щёки Шутгара раздуваются, он, не выдержав, подскакивает и рыкает:

— Это другое.

Сухой, похожий на стук палок, смех разносится по лесу. С диким криком срываются с веток птицы и устремляются в небо.

— Разве? — леший поигрывает бровями из коры. — Одни завоёвывают, другие проигрывают — так жил Агерум до светлых, так живёт теперь. Кто-нибудь и их когда-то сковырнёт. Жизнь всегда по этому кругу бежит, тут ничего не поделаешь.

— Но она променяла нашу свободу на покровительство светлого, — рычит Шутгар. — Предала дом, свою кровь, предков. И всё из-за мужчины!

— Так дайте ей мужчину, ради которого она предаст светлого, — предлагает леший. — Если её верность только на этом…

— И где я возьму ей другого мужчину? Как он её завоёвывать будет, если она уже чужая жена, в башне светлого, вся под его защитой?

— Ты сам сказал, что жена она по законам светлых, а этот закон для ведьм ничего не значит, их браки духами заключатся, духами подтверждаются, и пока нити их судеб не связаны древним ритуалом, он ей никто.

— Но это не отменяет того, что неоткуда взять мужчину! — Шутгар вскидывает когтистые руки.

Леший наклоняется всем стволом, поближе рассматривает штаны оборотня и смеётся:

— Да ты вроде мужчина. Или нет?

— Мне предлагаешь за светлым подбирать? — волосы на холке Шутгара дыбятся. Гнев снова захлёстывает его, и он отступает, чтобы не нагрубить и не нарушить законы почтения к древним ещё сильнее. — Спасибо за совет, мудрец.

Развернувшись, он быстро шагает прочь от смеющегося лешего:

— Не знал я, что за время моего сна в Агеруме мужчины перевелись, и нет ни одного, кто может завоевать сердце ведьмы и поймать её.

Шутгар гневно фыркает.

Лишь пробежав несколько десятков километров, когда земля старого лешего остаётся настолько далеко, что тот не смог бы докричаться до него, даже если бы захотел, Шутгар вдруг понимает, что предложение не настолько безумно, как показалось вначале.

Да и ведьма, если бы действительно думала связать жизнь со светлым, позаботилась бы провести полный ритуал, чтобы он никогда от неё не ускользнул.

А значит, не всё ещё потеряно. Надо только встретиться с Арной и Верной. У кого как не у ведьм спрашивать, какой мужчина нужен ведьме?

Если не принимать во внимание печальную причину, вынудившую меня посетить Окту, и повышенное внимание перепуганных горожан, день можно считать славным. Сколько я всего нового узнаю и вижу, просто дух захватывает!

Никогда прежде я не бывала в богатых домах и не знала, какую замечательную мебель эти люди используют. Сколько её видов: диваны, софы, тахты, кресла, пуфики, кровати обычные, кровати под балдахинами, комоды, секретеры. Когда передо мной раскладывают образцы обивок, дух захватывает от их красоты. Мне кажется, из такого надо шить великолепные платья, а этим просто мебель заворачивают.

Увы, заказать всё в чёрном цвете я просто не могу: слишком соблазнительны бирюзовые расцветки, и обивки цвета свежей травы, и насыщенно-алый.

Не меньшее изумление постигает меня в магазинах посуды. Никакой глины — тонкий белый фарфор в кружевах тончайших росписей. Выясняется, что посуды нужно намного, просто намного больше, чем я привыкла использовать.

Заказываю очень много, так, для опустошения кошелька властелина. Может, он посмотрит на счета и решит, что жена — слишком дорогое удовольствие, и отпустит на все четыре стороны…

А вот в аптечную лавку мчусь не из праздного любопытства. За теми инструментами, которые не могла сделать сама, приходилось заглядывать в аптеку Наружного города, и то чаще я просто смотрела. В аптеках Окты столько всего… ступки немыслимых форм, пробирки, реторты, изящный перегонный куб из стекла и металла, баночки под ингредиенты, весы с малюсенькими наполированными гирьками, увеличительные стёкла, сами ингредиенты…

— Беру всё, — выдыхаю восторженно.

Перепуганный аптекарь вылезает из-под прилавка:

— Правда?

— Да-а, — тяну сквозь широченную улыбку.

Я и мечтать не могла о таких сокровищах, о таких… это же… мечта-а-а…

Перегонный куб настолько поражает меня своими изгибами и спиралями, что расстаться с ним не могу и, велев доставлять всё на поворот к белой башне, его забираю с собой в коробке.

— Марьяна, нам его доставят, — мрачно напоминает Жор, утомлённый походами по магазинам.

— Не отдам, — крепче прижимаю коробку. — Кучер… как тебя там, помоги, пожалуйста.

Пыхтя и дыша с присвистом, кучер слезает на мостовую и распахивает передо мной дверцу. Коробку с перегонным кубом не отдаю — мало ли что. Забраться удаётся не сразу, но, наконец, устраиваюсь на сидении. Поглаживая коробку, прижимаюсь к ней щекой:

— А сейчас к воротам на дорогу в деревню ведьм, там нас ждут.

Бросаю взгляд на толпящихся на противоположном тротуаре горожан. Выглядят они по-прежнему слегка пришибленно. Похоже, до сих пор не могут решить, укатала я светлого властелина или нет…

Коляска трогается. Впиваюсь в драгоценную коробку, и эти изумлённые, растерянные лица проносятся мимо, как и десятки других подобных лиц.

По радиальным улицам, несколько раз свернув, мы быстро добираемся до ворот. Мира и Эльза уже ждут на обочине. Их фамильяры сидят на мешках с ингредиентами.

Отлично, просто отлично. Светлого властелина ожидает незабываемая первая брачная ночь. Если повезёт, она же будет последней.

Сигналы охранных чар вынуждают Октавиана вставить перо в крепление, закрыть папки, сложить бумаги с расчётами в ровную стопку. Стопку эту Октавиан соединяет скрепкой и отодвигает на край стола, к папкам, которые проверял.

Он соединяет ладони и медленно разводит их в стороны. Между ними формируется молочно-белый шар. Туман внутри закручивается водоворотом, раздвигается, открывая картинку на съезд с тракта: люди разгружают телеги. Октавиан ничуть не удивлён бесчисленным моткам чёрных тканей, но гробы… гробы вызывают много вопросов.

Удивление, впрочем, не отражается на лице, лишь зрачки расширяются, сдавливая голубые радужки.

— Зачем нам гробы? — тихо спрашивает Октавиан.