Папа ответил не сразу. Странно помялся, словно перебирал рвущиеся слова, и выдал радушно:

— Встретит тебя дома. — Тут была вставлена еще одна пауза. Папа впервые вел себя так неуверенно и явно скованно, что не могло не привлечь внимание. Наконец последовала чуть сумбурная речь: — Она очень скучает, Мариша, ты не подумай. Просто не успела подготовиться. Мы не ожидали, что придется ехать, вчера с нами связался дракон и…

Он виновато умолк. На мой пристальный взгляд отвел глаза и притворился, что подсчет деревьев в мелькающем лесу очень интересен. А я, глядя на странное поведение отца, задумалась.

После плача всегда остается чуть тянущее, отчетливое ощущение опустошенности в груди. Легкая горечь слез на языке и в горле ком из тех, что не успели выплакать. Это чувство граничит со спокойствием и бурей. Как затишье в центре, откуда выйти не получается никак, будто кто-то поставил ограду, не дает выйти из круга апатии.

Мои родители знали и даже не ждали меня дома. Они отдали меня дракону даже в этой ситуации, даже на долгожданные каникулы, легко и без сомнений.

— А я вас ждала, — тихо сказала я, наблюдая за его реакцией. Всего лишь констатировала факт, ведь сил обвинять кого-то не было.

Но папе было достаточно и этого. На короткую секунду лицо его как будто пронзила судорога — настолько болезненного выражения я еще никогда не видела. И я вдруг наконец рассмотрела то, что эгоистично не заметила за своими переживаниями.

Отец постарел. Статность его осанки исчезла, он чуть сутулился. В темной шевелюре гораздо явственнее проскальзывало серебро, а у глаз скопились мелкие морщинки, как печать узоров возраста. И в лучах вечереющего солнца кожа казалась не бледной, а нездорово серой. Он выглядел не просто старым, он выглядел… больным.

— Я знаю, ты всегда ждала. Ждала от нас поддержки. — Внезапно речь перешла на почти шепот. — Мне жаль, что мы никогда не могли дать тебе ее именно в этом. Раньше не могли… Я не мог. И сейчас не могу пока, Мариша, я…

Неожиданные слова, которые я слушала, затаив дыхание — странные, важные, впервые столь откровенные — дослушать не удалось. Раздался резкий оглушительный хлопок, звоном отозвавшийся в ушах, и мир с ужасающей силой тряхнуло. Чудо, что, по инерции упав вперед, я удачно угодила головой в подушки на соседнем сидении.

На жуткие мгновения все стихло. Так бывает. Свет замирает, стрелка часов замедляется, смертоносная волна останавливается на высшей точке — это доля секунды, маленький миллиметр времени… а затем время рванет в ужасающей скорости, вода яростно хлынет на берег, топя город, снося крыши и жизни, а свет разорвался вспышкой.

Дверь автокара не просто открыли — ее вырвали с петлями и отбросили, как ненужный невесомый хлам. А потом в проеме показалось ОНО. Неведомое, не поддающееся квалификации, местами гниющее, некогда имевшее схожие черты с орком, определенно уже мертвое, ОНО радостно оскалилось, вперив в меня белые глазницы, и…

Я кричала. Кричала, широко распахнутыми глазами следя за тем, как рванула через весь салон морда огромного умертвия ко мне, кричала, когда отец голыми руками пытался ударить существо, и напрочь забыла о том, как сильно презирала слабых барышень из дамских романов, что разрывали горло в визге и были не способны сделать ничего, кроме как пугаться и травмировать чужой слух. В ту неподходящую минуту, отчаянно, до боли жмурясь, осознала вдруг, что, стоит так продолжить и если про меня напишут книгу, то я определенно получу статус кисейной дамы.

Сделать я ничего так и не смогла, чем несказанно разочаровала себя потом. Зато сделал за меня кулон, оставивший на многострадальной шее несильной отдачей ожог, и удар защитной магии алым мини-взрывом вынес незваного пассажира прочь. Вместе с тем и мои остатки координации.

На этом все не кончилось. Пока папа лихорадочно меня ощупывал и в панике спрашивал, я пораженно смотрела со своего удивительно удобно открывшегося угла обзора, как на дороге разворачивалась кровавая битва. Ехавшие с нами телохранители в числе хлюпкой пятерки верных оборотней, стоило признать, никак бы не смогли обеспечить такое зрелище. Если быть точнее, два бессознательных тела из их числа, видимые с моего ракурса, уже валялись на земле, и их судьба, скорее всего, ограничилась не «битвой», а «избиением».

А вот бились по-настоящему… драконы.

Дело было в том, что тот мой злополучный побег, случившийся год назад, не прошел безнаказанно: дракон приставил, кто бы мог подумать, телохранителей… С того дня я поняла, что больше не одна вообще. Естественно, если я находилась в спальне или в ванной, или переодевалась, мирно ходила на кухню за водой, ничего не ощущалось. Но стоило сделать шаг за дом, как я чувствовала кожей, покрывающейся с непривычки сначала мурашками, пристальные взгляды. Не один периодически, как было с Шайканом, а несколько. Окончательно убедилась, что это не паранойя, я в день, когда решила сбежать в один из дамских баров. Туда. Где свободные леди и вдовы, туда, где танцуют и пьют мужские напитки. Меня вернули домой моментально. Просто развернули карету и направили домой. Тогда я разглядела лишь фигуры, потому что мои телохранители были полускрытыми размывчатыми тенями.

Но сегодня этой иллюзии призрачности не было. Их оказалось всего трое против десятка взбешенных чудищ с убийственно острыми когтями и зубами (как иронично, что чудищами теперь я называла не драконов, а их противников), но, Великие Небеса, почему-то я успокоилась. Мои защитники даже не перешли в ту боевую, смею предположить, форму, которую в ярости (или то была лишь показушность?) продемонстрировал мне мой дракон, и было видно, что тут им это было и не нужно. То, как легко и стремительно двигались клинки, как невозмутимо мужчины упокаивали умертвий, не оставляло возможности последним прорваться. Я завороженно рассматривала драконов, отмечая, что брюнеты, вероятно, братья, и во благо своей психике упускала из внимания то, как красиво на фоне летели во все стороны порубленные и поверженные ошметки пусть и уже неживых, чисто магически склепанных, но, как-никак, вполне узнаваемых органов и конечностей. У них были строгие черты и похожие орлиные носы — это все, что мне отчетливо запомнилось. Неожиданно ясное, достаточно холодное понимание того, что это настоящее покушение на меня, и, скорее всего, не первое, настигло вместе с вернувшейся способностью ориентироваться в пространстве.

— Мариша, не смотри туда, хватит, — велел мне родитель, разворачивая меня в другую сторону. Но я, уже было послушно кивнувшая на заботу о себе, внезапно выставила руку, препятствуя ему, и пристальнее вгляделась туда.

Не туда, где остатки рычащих монстров погибали под мечами драконов, дальше. Меня отрезвила мысль о том, что видимая картина — лишь пушечное мясо, выставленные без сожаления пешки. И где-то наблюдает игрок.

Он действительно был там. На возвышении холма, полускрытый в тени дерева, и взгляд, через белую маскарадную маску, смотрел… не на меня, нет. Он смотрел на моего отца, и на губах антагониста моего проклятого дня играла усмешка. Что поразило меня больше всего — свойская, насмешливая, понимающая, почти что дружеская. Потом он (а может, она?) перевел внимание на меня, словно почувствовав, отвесил шутливый поклон и, развернувшись, исчез.

Мне хотелось закричать: вон он, злодей, зачинщик, ловите, нагло и пафосно показался, похвастался… Однако стало уже не до него.

Потому что папа улыбался тоже, глядя на то место, где стояла загадочная фигура. Печально, горько, обреченно. Так быстро и мимолетно, а затем, опомнившись и чуть мотнув головой, словно сбрасывая наваждение, обернулся мне — на короткий промежуток времени мне захотелось считать, что улыбка как бы была всего лишь плодом моего бурного воображения. Он встревоженно спросил меня о самочувствии, а я промолчала. Слишком много на один день, слишком странно и непонятно. Мои чувства от слишком частого ворошения, переворачивания с ног до головы. Самочувствие было уже не разобрать, все находились в страшном беспорядке.