С ребятами, которым Леська подыгрывала на клавишных, у них было много концертов. В разных странных местах и неизвестных клубах. У нее же самой, когда уже ей подыгрывали на ударных, соло, бас-гитаре, клавишных и трубе, был только один концерт. Только один. Да и то Леська ночь не спала перед ним, так трусила.

Леську душили слезы. Они не текли, они именно ее душили. Не давали дышать, стояли комом в горле, текли из носа насморком. Леська страдала от невысказанных, задавленных, искренних своих желаний. Которых накопилось так много, и столько еще копилось каждый день, каждую минуту. Потому что Леська не умела, боялась или еще что, но не получалось у нее жить с ними вместе. Она хотела чего-то, мечтала о чем-то. И… шла в другую сторону.

И только сейчас, придя к особой этой, тридцатитрехлетней планке… Родив двоих детей… И разуверившись в родительских заветах… Только сейчас на Леську начало накатывать цунами понимания, что вот такая она, ее жизнь, и есть. Самая что ни на есть. Что она уже происходит. И мало того, произошла более чем на треть.

Чего ты, Леська, ждешь?

Чего ты ждешь, когда тебе хочется танцевать?! Быть в гуще людей и событий?! Наслаждаться жизнью в разных странах?! Общаться и встречаться с разными людьми?! Нестись вихревым потоком по миру?!

И когда тебе, Леська, так мучительно хочется быть собой… Быть собой, любимой.

Сколько раз, еще в школе, а потом в институте, она страстно хотела идти, бежать к друзьям. Тусоваться, веселиться, радоваться. Посещать разные места. Но сидела дома и делала какую-то ненужную глупую домашнюю работу. Или глупую ненужную учебу.

Леська замерла на грани со своим комом и слезами. Как канатоходец, она балансировала между молодостью и старостью. Вот что такое эти магические тридцать три. Это предел. Предел мечтаний, предел желаний. Это предел, когда становится окончательно ясно: будущее происходит сейчас. Оно же настоящее.

Настоящее, в котором Леськой ежедневно совершалось множество действий. Но не было того самого, самого точного, самого прицельного действия. Того действия, которого ей по-настоящему хотелось. И понимания, в чем оно, это действие состоит, тоже не было. Пока.

Но зато была вера, что она обязательно найдет его, то самое. Найдет. А найдя, совершит. Откроет белую дверь. А там…

В голове у Леськи кружились картинки, разрозненные и яркие. Ее несбывшиеся желания. Мечты, которые всегда жили в ней и никогда не жили в ее жизни.

Каждый день, каждую секунду, стремясь в колумбийские джунгли или утонченный Париж, Леська ждала чуда. Чуда, которое все наполнит смыслом, – и все заживет, запоет, затанцует. Леська жила в его предчувствиии…

Все страны, в которых Леська хотела бы пожить и никогда не жила. Все языки, на которых Леська хотела бы говорить – и не говорила. Все друзья, к которым так яростно она стремилась, и, достремившись, не успевала насладиться их обществом… Все поиски смысла жизни и жизнь в бессмысленности… Все разочарования и потери… Неожиданно для себя Леська почувствовала, что во всем этом сумбурном нагромождении мыслей и чувств, воспоминаний прошлого и надежд на будущее, есть то, что она знает наверняка. То, что это самое расширяющее чувство живет внутри нее. Чувство любви без адреса и прописки. Это оно стегало ее и гнало куда-то. Накрывало тоской. Ободряло надеждой. Пугало датами.

Оно наполняло все смыслом – бессмысленным, потому что бессловесным. Оно разливалось по всему телу безмятежностью, когда она смотрела на свою семью. Леська внезапно до мурашек почувствовала, как долог этот путь. И как чудесно идти по нему. Где он пролегает, куда ведет?.. Да какая разница… Путь Леськи, как русло реки, пролегает и идет туда, куда бегут все реки мира. Куда идут все души. А значит, любви будет только прибывать…

– Раз я так хочу путешествовать, встречаться, удивляться, любить, творить и говорить с людьми об этом, значит, это мне и делать, – Леська счастливо вздохнула, посмотрела на дорогих своему сердцу сопящих мужа и детей и закрыла ноутбук.

Конец

Удар, еще удар. Вика с силой колотила безропотного плюшевого медведя, прижавшегося к углу дивана. Хватит. Она опустилась рядом с противником и обняла его за мохнатую шею. Медведь растопырил свои мягкие лапы в объятия и ткнулся в нее чуть покосившимся от удара носом-пуговкой. Хватит, хватит, – еще раз выдохнула Вика. Ну, хватит, – она с силой шлепнула рукой по дивану. Из глаз брызнули слезы. Она еще сильнее прижалась к искусственному меху своего только что отъявленного врага. Мех быстро стал мокрым и неприятно колол лицо. Можно еще пойти побить бутылки об стену соседнего дома. У входной двери стояла сумка (вчера приготовила выкинуть). Но тут же смекнула: осколки, дети. Решительно выкинула эту мысль из головы и выдохнула уже более свободно. Поуютнее устроившись на диване, поджав под себя ноги, она огляделась вокруг. Небольшая квартирка в пятиэтажной хрущевке, смежные комнаты. Эту квартирку Вика создавала по крупицам, стараясь превратить из убогого ободранного жилья в уютное маленькое гнездышко. Получилось. Квартира ожила. И вот теперь она сидела в этом, мать вашем, гнезде, как в золоченой клетке, в которую сама себя загнала. За дверью сопело маленькое двухлетнее счастье. Раскисать долго было нельзя.

Вообще она умела держать удар. Семь лет назад, полная планов и надежд на счастливое будущее, она приехала, как говорили, «покорять Москву». Перспективы были самые радужные. Она окончила театральный вуз в Челябинске с красным дипломом и была уверена, что сеть столичных театров просто жаждет заполучить ее в ведущие актрисы. Но предположение оказалось предположением. Ее не ждали, ее не брали, ее не хотели и ею не интересовались. Она на фиг никому была не нужна. Вика, усмехнулась, вспомнив, как чуть было не попала в один из известных столичных театров через… постель. Но высокое моральное воспитание (мама была заслуженным педагогом России) не дало ей права воспользоваться столь завидным предложением модного режиссера, за которым водилась такая слабость. И театр стал процветать далее без нее. Потом была работа в небольшом самодеятельном коллективе, каких в ту пору было немереное количество, съемные квартиры, постоянная нехватка денег, работа на днях рождениях деток богатых родителей и безуспешные попытки пройти кастинг хоть в какой-нибудь захудалый сериал. После всех мытарств на горизонте нарисовался он – столичный мальчик. Влюбленный и восторженный.

Всерьез она его не восприняла. Как известно, московские дети – совсем не то, что приезжие лимитчики. Они особо не парятся, что им надо где-то жить и на что-то есть. У них это – изначальная данность. Поэтому серьезные отношения заводить с этими парниковыми особями – дело абсолютно неблагодарное. Но Роман оказался очень настойчив. Ухаживать он умел. Денег на рестораны у него не было, так как он тоже пополнял плеяду неизвестных и невостребованных актеров, зато фантазии было хоть отбавляй. Он то выкладывал под окнами ее квартиры огромное сердце из горящих свечей. То голосил любовные серенады. То, стащив с очередной работы немного воздушных шаров, преподносил ей букеты из скрученных разноцветных сосисок. В общем и целом, через какое-то время Вика сдалась. Свадьбу сыграли скромную, но веселую. Весь «театральный бомонд» присутствовал в полном составе. Первое время все шло неплохо. Театр доходов не приносил, но дети богатеев регулярно праздновали свои дни рождения, так что работы хватало. Они сняли небольшую квартиру, съездили отдохнуть в Сочи и Геленджик, купили старенький автомобиль и, в общем, наладили вполне себе достойный образ жизни.

Все шло даже прекрасно, пока в один из дней Вика не обнаружила две синеватые полоски в тесте на беременность. К такому повороту сюжета Рома был не готов. Нельзя сказать, что он не хотел детей или не любил Вику, он просто был не готов. Они разделились на два лагеря. Вика, порхающая от счастья будущего материнства, и Рома, угнетенный проблемами заработка денег и содержания семьи. Как человек ответственный, он начал браться за все, что надо и даже не надо. И очень скоро, как это бывает даже с молодым и растущим организмом, силы стали его покидать. 28-летний красавец превратился в занудного, усталого, вечно раздраженного мужчину, который приходил домой поспать и поесть. Его голова, забитая графиком работ и передвижением денежных сумм, которых, как ему казалось, всегда не хватает, отказывалась понимать, что кто-то в этой семье нуждается не в банковском автомате по выдаче денег, а в любящем отце и нежном муже. Ему казалось, что он непонятый герой, который несет в жизнь доброе и вечное, а его зачем-то заставляют стирать пеленки и ходить в магазин за памперсами. Чтобы максимально избежать недостойных для Супергероя дел, он находил дела, Супергероя достойные. Починить машину одного друга, разобрать завал из старых бревен на даче другого друга, подменить сослуживца по работе, у которого ну очень большие проблемы, сыграв за него третий гриб на детском утреннике. Все это отнимало очень много времени, так много, что на Вику и маленького Сашу его почти не оставалось. И вскоре огромный плюшевый медведь, привезенный Ромкой в роддом вместо букета цветов, стал единственным мужчиной в доме.