— Он уже никогда не придёт. На что мы ему сдались…
Кира шла, глядя на мокрый тротуар и пытаясь ухватить какую-то мысль. Что, интересно, могло послужить причиной того, что чета Беляковых удочерила её? Ведь мама как будто не болеет, у неё родился Сашка… Так ни до чего не додумавшись, девушка уже хотела было повернуть к мосту, как Эммочка вдруг сказала:
— Не хочешь ко мне на чаёк заглянуть?
— М-м… не знаю, — замялась Кира, — это удобно, или…
— Я сегодня одна дома, — и Эммочка принялась рассказывать о детской больнице номер 38 и о маме, которая там работает и довольно часто остаётся на ночные смены. По Кириному лицу пробежала тень — два года назад ей пришлось лечь в это заведение из-за приступа аппендицита. На животе до сих пор остался шрам, пусть и почти невидимый после сеансов лазерной шлифовки…
Отзвонившись маме, Кира приняла приглашение отличницы, и уже через минуту, поднявшись на одиннадцатый этаж, она переступила порог скромного жилища Мокрецовых. Комнаты здесь освещались простыми лампочками, занавески на окнах были невообразимо стары — не иначе, подумала Кира, достались в наследство от бабушки, немногочисленная мебель тоже имела почтенный возраст, хотя ей и пытались придать более новый вид с помощью лака и самоклеящейся плёнки…
Девушки разогрели чайник и сели за стол. В подвесном шкафчике было много посуды, но все тарелки и чашки были из разных наборов, с товарными клеймами давно закрывшихся, ещё советских предприятий. Эммочке и её матери отчаянно не хватало средств на жизнь, но следовало отметить, что жилище содержалось в порядке и чистоте. Нигде ни единого пятнышка или потёка; вездесущие тараканы, скорее всего, даже носа не показывали в этой квартире.
Девушки забрали чайник, посуду и перебрались в Эммочкину комнату.
— Ох ты блин! — изумилась Кира, оглядывая гигантские залежи книг, занимавшие почти треть комнаты, — и ты всё это читаешь?
— Читаю, — кивнула отличница, — но по большей части чиню. Видишь, в каком состоянии тут всё… — и она тронула пальцем оторванный корешок учебника по радиотехнике.
— Но откуда ты всё это достаёшь?
— Из разных мест, — девушка несколько стушевалась, — вот, например, предназначенные под снос деревни. Там много чего на чердаках валяется. Хозяевам это не нужно, и если уговорить их не выкидывать книги на свалку, то можно много чего отыскать…
Кира обратила внимание на отдельно уложенную стопку книг и брошюр, явно обитавших в комнате не ради красоты. Их названия ни о чём ей не говорили — что-то о высокочастотных цифровых фильтрах, стоячих волнах, вязкости газов, блоках развёртки, стробоскопических преобразователях и ещё о многом таком, что отдавало ненавистной математикой…
— Иногда можно отыскать полные комплекты журналов, — говорила между тем Эммочка, — «Радио» или «Наука и жизнь», вот…
— И ты что, серьёзно понимаешь, что здесь написано? — Кира указала на верхнюю брошюрку под названием «Азбука коротких волн».
— Ну как сказать — понимаю? Я ещё только сама учусь.
Она порылась в столе и извлекла оттуда несколько альбомов, битком набитых как старыми, так и новыми почтовыми марками едва ли не всех ныне существующих на планете государств.
— Ой мамочка, — воскликнула Кира, — да откуда это у тебя?
В её представлении такую коллекцию можно было получить лишь единственным способом — украсть.
— Ты не поверишь, — улыбнулась Эммочка, — но прежние владельцы всё это попросту выкинули.
— Ты представляешь, какие это деньги?
— Представляю. Потому они и лежат здесь так спокойно, почти на виду. Большинство марок приобретёт цену лишь через сорок-пятьдесят лет, а это время ещё как-то прожить нужно. Самые ценные экземпляры мы давно уже отсюда вынули. От греха подальше.
Она показала Кире коллекцию спичечных этикеток, самые старые из которых датировались концом сороковых годов прошлого века.
— Их собирать было гораздо легче, — сказала она, — помнишь, мальчишки на труду потрошили подвал?
— Помню.
— Так вот я порылась в куче всего того, что им велели выкинуть, и много чего нашла. Знаешь, мне даже пришлось покрепче за химию взяться, чтобы понять — как снять слой клея с бумаги. Спичечные коробки часто склеивают в блок — чтобы семена хранить, скажем… и вот верхний ряд нормальный, а на остальных — не пойми что, потому что всё заклеено…
Кира вспомнила о своей ныне покойной прабабке. Та была очень запасливой женщиной — сказалась военная юность — и в её запасах хранилось очень многое, начиная от ниток, иголок и соли и заканчивая спичками. Спичек у неё был целый мешок; он до сих пор хранился у бабушки в потолочной нише на кухне. И старых этикеток там было немерено. «Можно Эмке подарочек сделать, — подумала она, — ей десятого сентября пятнадцать стукнет… »
— А это что вон там? — Кира ткнула в угол, где под белым пологом скрывался некий довольно громоздкий предмет.
— Это? — Эммочка сняла полог, — это нам в наследство от предков досталось, — она отошла в сторону, и Кира увидела арфу.
— И ты что, неужели ещё и играть умеешь? — Кира подошла поближе и кончиком пальца осторожно потрогала резонаторную коробку. В арфах, как и в любых музыкальных инструментах, она нисколько не разбиралась, но по её прикидкам сей инструмент был очень стар. Наверняка он был ровесником её прабабке Екатерине Матвеевне Беляковой, умершей в возрасте девяноста двух лет, а может, и вовсе отметил вековой юбилей…
— Специально не училась, но умею, — отличница уселась на стул и взялась за струны, — могу показать… ты что предпочитаешь — Чайковского, Дебюсси, или… — заметив растерянное лицо гостьи, девушка опустила глаза, — ох, извини, Кирка, я…
— Ничего-ничего, — Кира выставила вперёд ладошки, — я и в самом деле не знаю, кто такой Дебюсси, а вот о Чайковском слышала, что он… ну, это… как Боря Моисеев. По телевизору показывали как-то…
— Чего только завистники не напридумывают, — вздохнула Эммочка, — про Паганини говорили, что тот с чёртом спутался, про Ободзинского — что у него была любовница в Америке… — она пощёлкала педалями и вновь взялась за струны, — сейчас мы сыграем «Вальс цветов»…
Кира ничего не понимала в музыке, но Эммочкино исполнение ей понравилось, да и инструмент был вполне хорош — звучал он великолепно, несмотря на Бог весть какой возраст…
— Мне не хватает аккомпаниатора, — сказала отличница, — нужна скрипка или виолончель… так примерно…
— Но всё равно классно! — Кира даже зааплодировала.
Девушки сели за стол, ещё раз подогрели чайник и наполнили чашки.
— Скажи, Эмка, — спросила Кира, — а тебе никогда не снились такие сны, после которых остаётся чувство, будто то, что ты видела — это твоё, родное? Что ты там знаешь всё, каждый дом, каждую улицу, фонтан, площадь?
— Ну… — отличница поспешила проглотить глоток чая, — я… даже не знаю. А тебе что, снилось что-то особенное?
От Киры не ускользнуло то, что Эммочка как-то оживилась и вся превратилась в слух. С чего бы такая перемена? И Кира рассказала ей кое-что из своих ночных видений. Чем больше она рассказывала, тем сильнее менялась в лице хозяйка… Когда она дошла до восхода на небе гигантского, похожего на Юпитер, шара, Эммочка, не утерпев, перебила её:
— Постой, а этот шар случайно не Асгардом называется?
— Да, в снах он назывался Асгард, — подтвердила Кира и вдруг остановилась. Откуда Эммочка это знает?
— Значит… ты тоже видела это?
— Ты меня дурочкой посчитаешь, но мне видится в снах всё то же самое, что и тебе, — прошептала Эммочка, — все эти города, люди на огромных ластоногих черепахах, на мамонтах, на эласмозаврах. Аэропорт с летающими дисками на стоянках… а ещё я помню какую-то странную девушку. Она охотилась на тиранозавра, выследила его и уложила с первого же выстрела прямо в пасть. Ещё она ехала на спине диплодока, и у неё на голове были «бабочкины усики», такие хвостики от пучков, почти как у тебя…
Упоминание об охоте на тиранозавра (разрывная пуля крупного калибра пронзала его нёбо и взрывалась в черепе или шейных позвонках — это Кира тоже наблюдала), о диплодоке с наездницей и «бабочкиных усиках» убедило Киру в том, что Эммочка не несёт отсебятины. Они, почти не общавшиеся между собой раньше, видят в своих снах одинаковые картины… Как такое может быть?
