Паньерд тоже волновался, но его можно было понять. Бледный, с плотно сжатыми бесцветными губами, он сновал вокруг Бутона, подготавливая его к раскрытию, как мать готовит своего ребенка к первому выходу в свет. Леди Мельета, и та меньше хлопотала над Невеньен, когда ей исполнилось десять лет и в поместье пригласили знакомых отца — присмотреться к будущей невесте. Но задание невзрачного жреца было гораздо важнее. Если бы Невеньен выкинула что-нибудь недостойное, дочери генерала это простили бы, а если что-то произойдет с пресветлым када-ри… И об участи Паньерда, и вообще о том, что тогда будет, не хотелось даже гадать.
На лицах десяти служителей богов волнения не было. Все они терпеливо ждали. Невеньен, стоявшая на несколько шагов впереди, видела лишь тех, кто стоял сбоку, по краям выдававшегося полукруга, но знала, что жрецы за ее спиной ведут себя точно так же. Желтые кисти их рук терялись в складках черно-белых роб, когда они наклонялись друг к другу пошептаться или поворачивались, бросая взгляды на Рагодьета: скептические или, наоборот, уважительные — в зависимости от личного отношения к настоятелю. Он сказал, что подбирал свидетелей пробуждения долго, выискивая надежных, честных людей с хорошей репутацией, которым народ поверит и которые в то же время не станут болтать лишнего. «И которые будут говорить то, что нужно Рагодьету», — мысленно добавляла Невеньен.
Ее поразило, что среди приглашенных жрецов не было ни одного истово молящегося. Реакция Тьера, когда он впервые увидел Цветок, была эмоциональнее, чем у них всех вместе взятых, а советник тогда вел себя крайне сдержанно. И это не вспоминая о Ваньете и Парди, которые пали перед Бутоном ниц. Либо доверенные люди Рагодьета уже знали, что встретят, либо они относились к пресветлым духам намного прозаичнее обычных, не посвященных в божественные тайны людей. Невеньен предпочитала считать, что правильно все же первое предположение.
Темп песни, которая текла из губ погруженных в транс жрецов, снова увеличился, участился бой колотушки по барабану. Сердце Невеньен забилось быстрее в такт мелодии. Удивительным образом изменилось и настроение — думать об Иньите, о том, что касалось смерти, больше не хотелось. Хотелось, наоборот, чувствовать жизнь, наблюдать за ней, хотя бы за странными жрецами. А еще лучше — за полетом птицы, за дуновением ветра в кронах деревьев, за тем, как растут цветы и раскрываются их бутоны…
Один из приглашенных служителей богов опустился на колени, вознеся к низким сводам зала молитву. Зашевелились и другие доверенные Рагодьета, подался вперед с жадным взглядом настоятель. Невеньен вдруг осознала, что уже довольно долго не дышит, пристально всматриваясь в Цветок. Он еще не раскрывался, нет, но соки по его венам потекли скорее. Он пробуждался.
Теперь музыка убыстрялась почти каждые тридцать-сорок ударов сердца. Сначала плавно, затем скачками, как будто барабанщик куда-то опаздывал и заставлял вместе с собой торопиться певцов. Мелодия стала резче — если раньше жрецы распевали гласные, то сейчас зачокали, загэкали, зарыкали. Попытавшись разобрать, какой настал момент песни, Невеньен с легким ужасом обнаружила, что больше не управляет собственными мыслями. Они выбирали путь сами, переметываясь с одной темы на другую и ни на мгновение не останавливаясь. Они осторожно дотрагивались до всего, что было в памяти Невеньен, и испуганно отдергивались, если воспоминания оказывались неприятными, или восторженно набрасывались на них, зарываясь глубже во все, что касалось жизни, движения, бега вперед. Еще немного — и сердце стучало как бешеное, грозя выпрыгнуть из горла, а кожа от неизъяснимого волнения покрылась мурашками. Невеньен с трудом отвела взгляд от пульсировавшего Бутона, и посмотрела на Тьера. Старик прижимал к сердцу кулак. На пергаментной коже выделялись набухшие синие вены, уголки губ приподнимались в недоуменной улыбке, как будто советник сам не знал, чему радуется. Скорее всего, так оно и было — схватившись за свое лицо, Невеньен поняла, что тоже против воли улыбается. Ее это не встревожило — спустя миг она вообще забыла об этом, отдав волю разбушевавшейся песне жизни.
Нечто странное происходило не с ней одной. Паньерд не мог устоять на месте и пританцовывал, Рагодьет вцепился в свои вздрагивающие руки и кусал губы, словно удерживал себя от того, чтобы не броситься к Цветку и начать силой раскрывать его лепестки. Поддались влиянию мелодии и приглашенные служители богов: колыхались робы, под которыми жрецы выстукивали ногами ритм, покачивались головы на тонких и толстых шеях, и почти все мужчины, вряд ли отдавая себе в этом отчет, подпевали песне, которую не знали. Оставались серьезными лишь восемь певцов и барабанщик — они хмурились, на лбах и шеях от напряжения вздувались жилы.
Совсем скоро песня грохотала на весь зал. Ее наверняка было слышно наверху, в храме: от мощных басов, казалось, резонировали мраморные стены, а тенора почти разрывали барабанные перепонки. Не верилось, что такая сила способна исходить всего от восьми человек, даже если им подпевали, и тем более не могло быть, чтобы люди могли породить подобную мелодию. Однако Невеньен переполнял не страх — все чувства слились в одно, которому она не могла подобрать название и от которого едва не захлебывалась. Оно распирало грудь и стремилось выбраться из клетки, в которой сидело невыносимое количество времени. На окраине разума Невеньен промелькнула бесцветная, выхолощенная от эмоций мысль, что плоть сейчас разойдется, как кожура спелого плода, и наружу вырвется что-то такое, как сама жизнь, что-то…
По залу неведомо откуда пронесся порыв ветра, затушив часть светильников. Песня оборвалась на полувдохе; восемь жрецов и барабанщик без чувств повалились на пол. Невеньен судорожно заглотнула обжегший горло воздух — такой же всхлип раздался и от всех, кто ее окружал, заглушив треск расходящихся лепестков. Они подавались в стороны нехотя, с каменным скрежетом, крошась по краям в голубую пыль. Свершилось! Рождалось новое Дитя Цветка!
Если кто-то из жрецов еще не пал на колени, то он сделал это сейчас, так же как и сама Невеньен. Она не думала ни об испачканном платье, ни о чем, кроме пресветлого када-ри, который должен был вот-вот появиться из Бутона. В наступившем полусвете-полутьме было плохо видно выражения лиц, но, должно быть, все они всматривались в огромный лазурный Цветок с одинаковым пристальным вниманием, с таким же замиранием сердца, как Невеньен. Она замечала лишь Паньерда — коленопреклоненный жрец с упоением тянул руки к своему детищу. Он был счастлив, как не бывают счастливы отцы, принимающие в объятия первенца, потому что у людей не рождаются пресветлые када-ри.
Бутон раскрывался медленно, пока, наконец, что-то не ударило его изнутри. Оглушительно щелкнув, один из лепестков надломился у основания и с плеском упал в резервуар, разбрызгав голубую от взвеси воду. Затем так же шлепнулся второй, третий — и из-под четвертого показалось Дитя.
Это была она. Прекрасная, как ни одна смертная женщина, када-ри высовывала руки из Бутона и с ожесточением толкала неподдающийся лепесток. Ее гладкая кожа была молочно-белой, а тело испещряли ярко-голубые прожилки — того же цвета, что и майгин-тары, энергией которых она питалась. Дочь Цветка была маленького роста, ее влажные от соков Цветка синие волосы походили на озерные водоросли, а хрупкие ручки — на веточки, которые безуспешно пытались справиться с каменной оболочкой. Они с бессилием царапнули жесткую преграду, и детское, с несформировавшимися чертами лицо исказилось в панике, обнажив мелкие и острые звериные зубы. Изо рта, из которого должен был исходить мелодичный голос, раздалось змеиное шипение. Невеньен невольно отшатнулась. Эйфория, в которую ее ввела волшебная песня, начала понемногу проходить, и в голову закралась богохульная мысль: что если Дитя Цветка скорее животное, а не создание с человеческим разумом?
Паньерда, видимо, подобные вопросы не волновали. Осознав, что када-ри не может выбраться из собственной «скорлупы», он кинулся обламывать лепестки под оторопелыми взглядами жрецов, королевы и ее главного советника. Невеньен — остальные, судя по всему, тоже — и подумать не могла, что такому могущественному созданию, которое, если верить легендам, разносило горы по камешкам, способна понадобиться помощь. Но древние предания со всей очевидностью лгали — как и в случае с нисхождением Дочери Цветка с Небес в Кольведе.
