Разожгла Эйра огонь да раздула меха. Метнула ножи тонкие, окунула ладони: белые — в кровь теплую, зашептала слова животворящие. Смешала перья и плоть, смешала души-сердца, смешала смех и слезы, и рев звериный, и крик птичий. Ночь ковала, меха раздувала, молотом била — и выковала себе дитя юное, дитя прекрасное и... мёртвое, как и все помыслы Эйры.

Вынесла дитя на вершину Гьярнорру, уложила во льды вечные, но коснулся Ирхан коснулся своим золотым лучом волос ребенка — и творение Эйры ожило. И вспыхнули волосы светом — как у матери.

И повела его Эйра вниз по склону — навстречу братьям и сестрам.

— Что за чудовище? — спросила Сорэн. — Глянешь — пред тобой человек, а моргнёшь — и птицу, и зверя увидишь. Перья топорщатся, клыки блестят, хромает... Ух’эров ли сын?

— Это мой сын, — Эйра сказала, но гла‍с её прервал смех.

То смеялся Ух'эр, сама смерть, Лаэф вторил, Эрхайза-змеиные очи — глядела, не отрываясь. Шипела себе о своём.

— Сын! — хохотал и Заррэт, взмахнув молотом. — Ради этого в кузницу влезла!

— Это не может жить, — молвила Сорэн, не смеясь. — Не живое, не мёртвое, его быть вовсе не может, но есть. Что создала ты, сестра, и зачем? Нужно его изничтожить.

— Нет! — ответила Эйра. - Не отдам, не протягивай руки. Хочешь себе ребенка? Пойди и сама создай!

— Ну хватит! — разозлился Заррэтт. — Кузницу отныне я запру так, что никто не проникнет! Никто не создаст больше монстра!

— Монстр, — подтвердила Тэхэ, что пришла из рощей на чудо глядеть, и снова смеялся Ух’эр, и сказала Сорэн:

— Коль сама уж Тэхэ так сказала, что зверей да чудовищ в лесах почитает, то прими это, Эйра. Услышь.

— Монстр, — повторил Ух’эр, улыбаясь. Изготовился чудище в царство свое затащить.

— Монстр, — тогда повторила и Эйра. Оставила руку ребенка. И шагнула к братьям и сестрам — ведь все так сказали.

И Ух'эр протянул свои черные руки, но коснулся — обжегся. Не смог утащить. Слишком сплавила, слишком сплела монстра Эйра. И тогда монстр ушел — и никто не пошел вслед за ним, и тропа стала темной, а цветы-ягоды вдоль — почернели.

А Сорэн вслед сказала:

— Пусть идет. Вам же будет уроком: нельзя кровь мешать. Коль на глаза попадется, обходите десятой дорогой. Умереть он не может, но и жизнь его будет несчастной. Так бывает, когда разная кровь льется в реку одну. В одно существо. Получается монстр.

Так в мир пришел первый из н‍их.

Так ушел от богов, своевольный и злобный, так остался гора‍х, промышлял у селений людских, крал, съедал, убивал. И плодил себе подобных.

Так монстры спустились с гор. А боги — остались там.

***

— Я убила его, — твердо повторила Сорэн. — От него остались... отголоски. А я не боюсь отголосков.

Мальчик уставился в окно, сжимая камень так крепко, будто хотел раздавить его. Что-то обдумывал. И уже научился не только запоминать важное — закрывать мысли от нее. Совсем взрослый. Глупый человеческий ребенок. Не от нее нужно закрываться. Она ему не враг. И она не лжет. Лгут легенды, лгут люди, лжет весь мир. Но не она.

Она — Свет. Она — Правда.

И, видно, такая ее судьба — убивать тех монстров, с которыми не люди справятся. И замечать, как быстро растут дети. Слишком быстро.

***

Затхэ, сын Эйры, быстро рос.

Рос в любви.

Глупые легенды врали — конечно же, боги любили его.

В его глазах сверкал огонь из самого сердца кузни Заррэта, и тот принял его к себе. Поначалу нехотя, потом — уже привычно распахивал двери. В конце концов, кузня была колыбелью звереныша, а огонь в глазах — отражением пламенного сердца. Он сам был огнем. Рыжие волосы сверкали в утренних лучах, когда вскидывал выкованный вместе с Заррэтом меч. И во взгляде вспыхивало веселое безумие Ух’эра.

Тот иногда даже приходил посмотреть. А иногда — бросался яблоками, а Затхэ со смехом рассекал их на лету.

Эйра сердилась — она любила яблоки.

— Почему так трудно другими плодами бросаться? — бормотала она. Сейчас Сорэн казалось, что тогда она заранее знала: так же легко Затхэ вскоре рассечет и сердце матери.

А Ух’эр смеялся громче — любил злить Эйру. Подходил поближе к Затхэ и трепал его огн‍енные волосы. И, щурясь, косился на небо, будто насмехался на‍д Ирханом — мол, я его по-настоящему касаюсь, а ты — смотри с небес.

Ух’эр всегда был собственником.

Тэхэ пускала Затхэ в свои леса. Специально для нее он оборачивался — она не любила никого в людском обличье. Но зверя с желтой пушистой шерстью или огромную алую птицу была рада видеть всегда. Поила водой из ручья, срывала плоды с деревьев, такие сладкие, что куда там Эйриным яблокам...

Сорэн видела всё. Рядом не ходила, но — кто помешает Свету смотреть?

Он и ей стал ребенком — тем, которого никогда не было. Ребенком, которому можно петь песни, вплетать в косы свет, рассказывать сказки, укладывая спать. Ребенком, который должен был быть счастливым. И может быть — думала тогда Сорэн, надеялась — может быть, указать путь остальным. Показать, как стать счастливыми: всего лишь быть рядом с ней, всего лишь слушать ее.

Потому отпускала к остальным.

Даже к Лаэфу раз отпустила. Пусть увидит, слепец, их солнечного ребенка, думала она. Пусть завидует.

Раз, уходя из лесу, Затхэ свернул не вверх, не на тропу, что вела на Гьярнору — пошел вниз, к ущелью. И у самого ущелья, в тени огромной скалы, на узкой тропе повстречал Лаэфа.

Лаэф не шел — плыл в тенях. И тьма клубилась вокруг него. И из клубов шипели змеи.

— С дороги, — сказал Лаэф и прошел не мимо — сквозь Затхэ.

А Затхэ подождал, пока клубы дыма рассеются. Обернулся человеком, окликнул Лаэфа, пошел следом.

— Ты ведь Тьма! — сказал, когда догнал.

— А ты — порождение Эйры, — презрительно ответил Лаэф. — Ничего нового придумать не могла, слепила тебя и‍з того, что видела вокруг. Воровка.

— Что она украла у тебя? — спросил Затхэ. Он быстро учился. И быстро понимал, о чем боги говорят на самом деле.

— Многоликость, — ответил Лаэф. — Ты меняешь лица. Раньше это умел делать лишь я.

— Да куда мне до тебя! — удивился Затхэ. — У тебя их тысячи. И тысячи голосов. И тысячи теней — и все идут за тобой. Мне до тебя никогда не достать!

— Хорошо, — бросил сквозь зубы Лаэф. — Ты благоразумен.

Взмахнул полой плаща - и растворился во тьме.

***

Сорэн пела ему песни. Ирхан играл с волосами. Рихан берегла сон.

Заррэт учил обращаться с оружием. И подросший Затхэ не просто яблоки разрезал на лету — мог разрубить стрелу, пущенную из лука Тэхэ. И бился почти на равных с Войной.

Слушал ветра и травы, и землю, и ручьи вместе с Тэхэ — и те рассказывали ему историю мира.

Рядом с Ух’эром он смеялся.

Но время шло. Затхэ рос быстро. И скоро уже снисходительно поглядывал на мать. И Ух’эр ему был больше не интересен. Увиливал от битв с Заррэтом. И больше не ходил к Тэхэ. Нашел новое развлечение — подался к людям. Тайком спускался с Гьярнору и днями пропадал в селениях у подножия. И там тоже был всем дорог, и все слушали его, а он — неблагодарный — рассказывал людям о них, богах, истории в духе Ух’эра. И люди смеялись. И прекращали верить.

Что верить в смешных безумцев, всемогущих, но сидящих на вершине горы и то и дело грызущихся друг с другом?

Так, Затхэ? Так?!

Вот тогда-то она и созвала всех.

***

Эйра на‍дулась. Обиделась, когда Сорэн пришла к ней.

— Это касается тв‍оего детища, — напомнила Сорэн.

— Оно уже давно не мое, — пожала плечами Эйра. Фыркнула и спрыгнула с яблони на землю. Ткнула тонким пальчиком Сорэн в грудь. — Вы его у меня отобрали, теперь он — ваш.

— Он ходит к людям, — сказала Сорэн. Эйра пожала плечами, мол, мне-то что? — Приходи вечером на вершину. Там будем решать его судьбу.

— Решайте, — хмыкнула Эйра, рыжая прядь упала ей на нос, и Эйра отвлеклась от Сорэн — сосредоточенно принялась ее сдувать, скосив глаза. Свои длинные золотые волосы она отдала Затхэ. Теперь приходилось учиться управляться с короткими, торчащими во все стороны, падающими на глаза.