Услыхав эти сказы, рыбак старый, что в порту Корсуна промышляет, припомнил, как в то же самое время бабу с дитем повстречал. Больно женщина плакала, умоляя старика на лодке своей по Днепру ее в Переяславль сплавить. И как рыбак не убеждал бабу дурную, что до реки еще по морю день пути идти надо, а суденышко его на такое не способно вовсе, не успокаивалась скаженная, все свое твердя. А вот дальше, как брешь в памяти старческой, толи сам повез, безопасностью пренебрегая, толи с капитаном каким сговорился, что б на борт юродивую взяли, не упомнит никак. Только знает отчего-то рыбак, что добилась, таки, баба желаемого, советами его пренебрегши!
А вот лет эдак восемь спустя опосля событий тех странных, в деревеньки близ славного города Новгорода, объявилась вдова молодая. Не одна, а с дитятей вместе. Мальчугану по виду весен десять не больше. Долговяз по ребячьи, с глазами огромными, как у телят подращенных, да с макушкой растрепанной, он забавно смотрелся бы, коль ни взгляд не по детски суровый, такой что насквозь пробирая, кажись все нутро человека встречного видит. Мать под локоть мальчишка учтиво придерживал, за плечами котомку таща, что видать по всему, весом больше самого ребенка. Местным кумушкам, что к заборам по выскакивали на пришлых поглядеть, баба та Горяной представилась, рассказав, что дома лишилась при налете хазар окаянных. Мужа любимого в набеге том потеряла, да глядишь и сама бы сгинула, коль не караван торговый, что не далече проходил. Там купец добрый, пожалел бабу с детенышем, да сбежать помог. Ныне ищет женщина селение Ивняки, что под Новгородом окопалось, там когда-то тетка ее прожила, да, небось, уже сгинула, но, коли свезет дом от нее остался, иначе некуда вдове осиротевшей больше податься. На веру слова женщины несчастной принимая, ей и дом заброшенный деревенские сыскали и с работой тяжелой по началу управиться подсобили. Та же, скупую слезу передником белым утирая, благодарностями сыпала неустанно. Но были и те, кто слова женщины пришлой под сомненья ставили, но на тех бессовестных, уже соседи шикали, мол, и так горя девке выпало, хватит душу трепать бабе попусту. В Ивняках по обжившись маленько, вдова сына в кузню отправила, подмастерьем Стужу старому прислуживать, да уму набираться, науку принимая. Никто этому не дивился, так как каждому в селение известно было, что ушли сыновья кузнецкие, войной грезя, в ратники подались. А у Стужа кузня с поры той простаивает, так как нет уж сил у наковальни стоять старику больному. На погоду суставы ломит, да хандра по осени подкатывает. Оттого помощнику дельному кузнец искренни радовался, как родного внука привечая, нахваливать пред деревенскими не уставая. Но вот, что приметно вдруг стало, это то, как похож подмастерье на мастера своего с каждым днем становится. Тут и слухи поползли змеями по деревне Ивняки, что Горяна сыну Стужевскому полюбовницей, али может даже супругой законной приходится, оттого то и не натешится никак старик с дитем ее. Может, кто и припомнил бы, что и дочь еще у кузнеца была некогда, и звалась та — Усладою, да только сплетни новые кумушки прознали, о том, что Манька — дочка мельника не мужней забрюхатила. И кому теперь интересно Сурожа с учеником его обсуждать, когда есть что полюбопытнее?
Еще одна история странная, в деревне Будятычи, что близ Волынца пролегает, произошла. Жила там в избушке, что на отшибе стоит, баба блаженная, Малушкой себя именующая. А уж так то ее в мальстве нарекли или сама она себе прозвище выдумала, никто не ведает. Местные помнили, как лет пятнадцать назад, привезли женщину эту с животом огромным, откуда взялась, да куда дитятко потом дела, никто уж не упомнит, хотя, и поговаривают, что сама княгиня Ольга за ребенком Малушкиным приезжала. Вот с поры той, как чадце у ней забрали, ходит юродивая по деревне, предсказаниями своими народ пугая. Бывало, идешь по дороге проселочной, песню бравую под нос насвистывая, а навстречу Малашка скаженная прет, глазами горящими, как огонь Чернобога лупая, да мимо пройдя словом обмолвится, что супружница твоя давеча понесла и к весне жди прибавок. А порой, в том же месте повстречавшись, смерть родного какого предскажет, и страшна блаженная тем, что хоть горе, хоть радость с одинаковой улыбкой на лице предрекает. Пуще гнева богов всех вместе взятых Малушку будятычи боятся, лишний раз с ней встречаться не желая, стороной обходят, но и, прогневать страшась, в избу ее нищую подношения носят. И уж так к ней привыкли сельчане, что, наверно, представить не смогут Будятину родную без предсказательницы их. А пятнадцать весен спустя от времени того, как Малушка в деревне появилась, к ней впервые гости пожаловали, да ни кто-нибудь, а сам князь Владимир. Увидав, земель русских владетеля, на колени юродивая упала, руки распластав, сыном князя кликать стала, да хвалы богам возносить, за то, что дитя ей вернули. Деревенские тут же с надеждой руки потирать начали, вдруг казнит Владимир блаженную за такое панибратство, Будятину от ведьмы избавляя. Но не тронул Рюрикович женщину, а напротив, склонив пред ней голову, такую же рыжую, как у бабки его не безызвестной, руки Малушке целовать стал, ногтями ее нечищеными не побрезговав. А потом, на глазах у всего селения, от удивления ополоумевшего, подняться женщине помог, да в избу провожая, ей дорогу уступил.
Ох, как старались местные кумушки, подглядеть, аль подслушать хотя бы, о чем князь Руси с бабой скаженной беседовал, за дверьми запертыми, но к избе, где юродивая живет, никого не пускали войны бравые, что вместе с князем прибыли, плечами своими вход во двор перекрывая.
Ночь в избе проведя, уехал князь, в Киев вернуться поспешая, да Малушку с собой увез, всей Будятине радость тем принеся. Избавленье от ведьмы празднуя, гуляла деревня до самой посевной, хмелем упиваясь, да пляски устраивая. А, опомнившись, в поля кинулись, но вот же пакость какая, словно по отъезду Малушки горюя, земля в году том хлеб так и не родила.
С той поры, говорят, в Киеве вещунья поселилась. При Владимире вольной барыней живет, в шелках византийских расхаживает, золотом поблескивает да предсказания делает. Сам князь женщину ласково матушкой кличет и без разговора да дозволения ее никаких решений важных не принимает. Иноземцы считают, что самого дьявола властитель русский привечает, так как все предсказания, что из уст вещуньи выходят, завсегда сбываются!
А третья женщина, что когда-то княжной была, да супругой законной Святославу Игоревичу, к князю в немилость попав, в деревню Ливинку, без сопровожденья из слуг верных сослана.
В день, когда Предслава, к месту изгнания прибыв, в избу заселялась, люди завистливо перешептывались, глядя на сундуки, что возничий с телеги выгружает. Это ж надо, боярыня какая, в селение их скромное явилась. Княжна, взглядом надменным мужиков деревенских наградив, да голову горделиво вскинув, мимо баб с осанкой прямой прошла, в дом свой новый поспешая. Да у порога таки запнулась, увидав где жить отныне ей придется. Изба, размером на столько малая, что в два шага от двери до стены крайней дойти можно, бревнами трухлявыми глаз пугает. Крыша, что как есть, в первый дождь ведром воды на голову выльется, соломой прелой воняет. Частокол же, уж почитай весен двадцать как не правился, оттого и названия такого носить не может, ибо дыры в нем чаще, чем колья встречаются. С изумлением справившись, на порог дома нового княжна с достоинством должным входит, слез на радость деревенским не пуская. Коли б знали ливинцы, сколь силы в жест этот женщина вложила, да сколько воли ее потребовалось, что б не кинуться на шею к извозчику, при всем честном народе позорясь, умолять его назад в Киев ее отвезти, глядишь, посочувствовали б бабе несчастной. Но, пренебрежение свое выказав, добилась Предслава того, что с дня первого всю Ливенку супротив себя настроила. Ныне шепчутся кумушки, любовников богатых ей приписывая, да говорят, что баба она падшая, за три копейки без полтины пред любым задом крутить будет. А мужики то, о чем бабы треплются, слушая, на изгородь дома Предславы плюются, как случится мимо пройти. И седмицы не прошло, как деревенские, может с завести, а может с обиды горькой, заслали в дом к бабе строптивой петуха красного. Хорошо занялась изба лубяная, знатно горела, и не скажешь, что плесенью подъедена была. На силу потушить успели, покуда по всей деревни огонь не пошел. За рыданиями Предславы, добра своего, и без того не значительного, лишенной, наблюдая, злорадствовали ливенцы, но не от сердца злого, а по глупости, да незнанию судьбы женщины.
