Устав бороться с собой, Иннин опустилась на пол рядом с Хатори.
— Знаешь, — сказала она, глядя в сторону. — Сегодня я тоже впервые увидела смерть. Я держала в руках меч, которым Госпожа рубила головы. Я принесла его ей, а после отнесла обратно, окровавленный. Даран посмеялась надо мной, заявив, что я должна быть благодарна за то, что это не меня заставили совершать казни, но что рано или поздно мне придётся сделать и это тоже. Что сильный человек не должен бояться смерти, не должен бояться ничего вообще, и что ни одно событие, каким бы чудовищным оно ни казалось, не должно выводить его из равновесия. Так она сказала.
Иннин замолчала, утаив те слова, которые хотелось произнести ещё больше — о том, что смерть, кровь и безумие Императрицы не испугали её, но сотворили нечто худшее: ей захотелось бежать. Бежать от смерти, крови и безумия туда, где есть жизнь, чистое небо над головой и любовь.
Она промолчала, не сказав о том, что весь день вспоминала те часы, которые провела с Хатори на крыше, и думала о том, что если бы тогда согласилась на его предложение бежать вместе с ним и с братом, то теперь опасность не грозила бы ни ему, ни Хайнэ.
Она не сказала ничего из этого, но боялась — или надеялась? — что Хатори понял всё и без слов.
— Ты сильная, — сказал он, взяв её за руку.
— Ерунда, — проговорила Иннин глухо, однако крепко сжала его пальцы. — Я просто жалкое ничтожество. Но лучше не будем об этом. Я пришла, чтобы поговорить о деле. Нам нужно решить, как быть дальше, потому что ситуация складывается опаснейшая.
Она рассказала Хатори о том, что его обвинителем будет Главный Астролог, который явно постарается добиться самого строгого приговора, и что обвинение ему предъявлено наитягчайшее — преступление против религии.
— Я буду всё отрицать, — пообещал Хатори. — Разве есть у них какие-то доказательства, кроме того, что я оказался в доме, по-видимому, подозрительной женщины? В конце концов, скажу, что она моя любовница, и я пришёл к ней на свидание.
— А это не так? — не удержалась Иннин.
Хатори посмотрел на неё непонимающим взглядом.
— Нет, — сказал он удивлённо. — Конечно, нет. Почему ты так подумала?
Иннин поспешно отвернулась, чтобы скрыть глупую улыбку, которая сама собой появилась на её губах.
— Ладно, — сказала она. — Но что, если они найдут эту женщину, и она опровергнет твои слова?
— Не найдут, — уверенно заявил Хатори. — Она — великая волшебница и чародейка, если она этого сама не захочет, никто её не найдёт.
Иннин вздрогнула всем телом.
Она поднялась на ноги и отвернулась, делая вид, что поправляет одежду, чтобы не показывать, какое впечатление произвели на неё его слова.
— А… вот как, — пробормотала она, не глядя на Хатори. — Что ж, хорошо, если так.
Она ушла, однако фраза Хатори продолжала звучать у неё в ушах, вызывая чувство, которое бывает у человека, неожиданно узнавшего о том, что кто-то другой исполнил его детскую мечту, от которой он сам успел отказаться.
«Волшебница и чародейка, — думала Иннин. — Разве всё это существует? Магия жриц — и в самом деле просто миф. Даран ничему нас не учит, кроме того, чтобы быть равнодушными существами, озабоченными только властью. Когда придёт время, она скажет, что никакой магии нет, но к тому моменту нам будет уже всё равно, потому что мы превратимся в винтики созданного много сотен лет назад механизма».
Сама не зная, зачем, Иннин пошла в Храм, в котором всё ещё покоилось тело усопшей Императрицы.
Сменив одну из жриц, которые должны были находиться возле тела в течение трёх суток, она прислонилась к мраморной стене и устало закрыла глаза.
Думать ни о чём не хотелось, и поэтому она попыталась просто воскресить в памяти ощущение — тёплая черепица крыши вместо холодного мрамора, ласково светящее солнце вместо полумрака сумрачной залы и дыхание живого человека у себя над ухом вместо мучительной близости покойницы.
Разве мог хоть один человек в здравом уме предпочесть второе первому?
Иннин грустно усмехнулась.
«Бежать… Бежать отсюда, пока не поздно», — промелькнуло в её голове, но она заставила себя смирить эти мысли и вернулась к воспоминаниям.
Тёплая черепица крыши…
Она почувствовала, что сползает по стене вниз и закрывает глаза, и хотела было бороться с собой, но сон, неожиданный и яркий, моментально сменил реальность.
Иннин вдруг увидела огромный, ярко освещённый зал, наполненный людьми в парадной одежде, и в центре его — Светлейшую Госпожу, ту самую, которую она видела в последний раз с растрёпанными волосами и с мутным взглядом помешанной. Теперь ей было лет тридцать, и вид у неё был гордый и величественный, но отнюдь не надменный — она была высокой, статной женщиной с правильными, яркими чертами лица и тёплой, покровительственной улыбкой. Тёмные волосы её были подняты наверх, убраны в какой-то немыслимый головной убор золотого цвета и ниспадали на спину и плечи тяжёлыми волнами.
— Друзья, — сказала Императрица, обращаясь к присутствующим, и Иннин вздрогнула: прежде ей не представлялось возможным, чтобы Госпожа назвала подданных таким словом. — Думаю, никто из нас не станет спорить с тем, что Ранко Санья — наш самый дорогой гость, непревзойдённый поэт и музыкант, любое творение которого становится редчайшей жемчужиной для истинного ценителя искусств и прекрасной усладой для ушей простого человека. Ранко Санья — это человек, который создаёт мечту. И сегодня мы собрались здесь, чтобы послушать новое произведение, которое он создал для игры на цитре.
Она улыбнулась довольной, торжественной улыбкой человека, который позвал в свой дом гостей, чтобы показать им сокровище, равного которому нет во всём мире, и счастливым обладателем которого он стал по большой милости судьбы.
Слуги раздвинули занавес, закрывавший заднюю половину зала, и человек, которого Иннин однажды уже видела в своих воспоминаниях, шагнул к собравшимся.
— Не думаю, что заслуживаю столь лестной похвалы, которой наградила меня Госпожа, — он улыбнулся мягко, но без излишней скромности. — Однако не буду скрывать, что она мне приятна. К сожалению, я не умею говорить очень хорошо и складно перед большим количеством людей, поэтому мне придётся обойтись без вступительной речи, но я постараюсь сделать так, чтобы вместо меня говорила музыка. Вслушайтесь в голос цитры, друзья. На самом деле, он намного более приятен, чем мой, и это я служу её инструментом, а вовсе не наоборот.
С этими словами Ранко Санья устроился на подушках, положив к себе на колени цитру, и принялся играть.
У Иннин заныло сердце — и от звуков его волшебной музыки, и от того взгляда, которым Ранко смотрел на цитру. Он смотрел на неё, как на любимую сестру или возлюбленную, он разговаривал с ней взглядом, приветливо спрашивал о жизни, просил рассказать о своих мечтах, и этот неслышный разговор, невидимая ласка возлюбленных и становилась музыкой.
Эта музыка была — сама любовь.
Иннин оторвалась взглядом от Ранко и заставила себя посмотреть на других собравшихся.
Позади кресла Императрицы стояли несколько женщин, и среди них Иннин увидела ту, в которой узнала Даран. Узнала — и содрогнулась, до того яркой, непривычной внешностью та обладала в молодости. Это была внешность Санья — белоснежная кожа и иссиня-чёрные волосы, тёмные глаза, но в облике молодой Даран этот контраст был, казалось, доведён до такого предела, что глазам было больно смотреть. К_н_и_г_о_ч_е_й_._н_е_т Вид у неё был гордый и чуть насмешливый — она обводила глазами гостей и посмеивалась над ними, угадывая их мысли. А думали они, несомненно, вот что: «Вот перед нами стоит женщина, самая красивая женщина во всём Астанисе, и выставляет свою удивительную, невозможную красоту напоказ. Казалось бы, протяни руку — и дотронься, но это страшная иллюзия, потому что дотронуться до этой женщины нельзя. Она выбрала путь жрицы, и пусть её облик сводит с ума сотни мужчин, никогда она не удостоит своей лаской ни одного из них… Эта женщина создана для того, чтобы убивать, и немало сердец разорвётся от тоски по ней».
