– Ну, поначалу самим можно… – задумался Иван. – Слушай, а отяков никак нанять не получится? За железо не рудой брать, а работами или углем…

– Ну, хорошая мысль… Ты с Трофимом обсуди это сам, ага? – Николай немного помялся. – Катит нам…

– Чего?

– Катит, говорю… Вторая седмица пошла, как мы здесь, а уже ресурсы для переработки отыскали. Народ-то на этом месте почитай два года сидел…

– Все нормально, Степаныч, народу не до того было. Тем более что мы же не золотишко нашли, болотные руды и глина кирпичная здесь всегда водились. Вроде известняк еще есть да торф, а других ресурсов кот наплакал… Кругом болота, леса, реки да камни отесанные. В курсе, что ледник почти до этих мест дошел?

– В курсе. А насчет золотишка или того же серебра, так они где-то за Камой водятся, если не врут люди. Хотя чего только про старообрядцев не говорили… За счет чего-то они здесь жили, и неплохо вроде. Нам бы мергель найти – тогда цемент можно было бы делать. Глин-то полно всяких, вдруг попадется?

– Ха. Твоими бы молитвами… – скривился Иван. – Сам знаешь, в области цемента своего не было, из Мордовии в основном завозили. Так что раскрытый рот можешь захлопнуть, ложки для него не будет. Еще то, что напланировали, осилить бы…

Вот и осиливал, прорисовывая очередную залежь на бересте махонькими значками около игрушечных елочек, березок, дубков и ленточек, символизирующих речушки и восстанавливаемых по памяти. При этом покусывая горький стебелек, неясный вкус которого смывал подступающее раздражение художника поневоле. Промелькнула мысль, что ближе к вечеру надо сходить и еще раз поговорить с Николаем по поводу водяного колеса. Завтра можно начинать.

Учебный класс на этот раз собрался на поляне под елками, перебравшись на другой берег Дарьи. Расшвыряв хвойные иголки, старательные ученики выводили на мягкой земле не до конца еще им понятные буквы и цифры. А между ними, кланяясь колыхающимся еловым веткам, мерно вышагивал Вовка, пристально всматриваясь в ломаные линии.

– Так, Андрей, ты не пробуй в уме все решать, всего на свете сразу не запомнишь. Запиши все столбиком. Угу… десятков много… значит… одна сотня переходит. Нет, сначала сложение осилим, потом вычитание дам. Главное, чтобы столбик освоили, а сколько уж там знаков – все равно. Да не опухнет твоя голова, не опухнет. Погоди – дойдем до умножения, так там наизусть заставлять учить буду. Так, Рыжий, правильно, смотри-ка. А вот попробуй слово «меч» написать. Угу. Нет, мягкого знака не надо. Ну и что, что мягко на конце… Так, близнецы, Чук и Гек. Хватит задираться! Выгоню на фиг! Знаю, что по-другому ваши имена звучат, но будете охламонничать – буду звать именно так. Слово «жито»? Пиши «и», потом разберемся… Сначала научитесь писать, как я говорю, а потом уже отца своего отвлекать буду. Так… Ульяна… это не единица, помнишь стишок про цифры?

– Нет, Ульяна, это не веточка попала, это ты просто просмеялась с Радкой весь свой первый урок, когда я новеньким объяснял про буквы и цифры.

Вовка похлопал в ладоши, призывая его послушать.

– Так, теперь задача на внимательность всем. «А» и «Б» сидели на трубе… Радка, молчи, неча кричать про то, что тебе рассказывали! Другие-то не знают. «А» упало, «Б» пропало, кто остался на трубе? Нет, не «А»… нет, и не «Б». Что значит никого? А кто более внимательно слушал? «А» и «Б»… Вот, прав ты, Рыжий.

– Володимир, – по-взрослому позвал учителя, подняв руку, Андрей. – Ведаешь ли про трубу, что в избе вашей воздвигнута будет? Пошто она вам надобна?

– Как это пошто? А дым куда выводить?

– А пошто выво… дить его? Сам в дверь уйдет…

– Так что, в дыму жить?

– С ним теплее. И прус со стрехи не падает.

– Это что за прус такой?

– Черен, аки уголь древесный. И лап много. – Андрей повалился на спину и задрыгал ногами, артистически изображая пруса.

– Таракан, что ли?

– Не ведомо такое прозвище. Ежели проползет он в слух, – актер ткнул пальцем на ухо, – то погрызет всю голову и будешь ходить с пустою.

Андрейка заулыбался своей придумке.

– Так вроде княжество у моря на… к полудню есть. Э… Тьмутараканское. Как же такого слова не знаете?

– А! Тмуторкань. Знамо, есть такой город. Но прусы и там обжились.

– Если чисто в избе будет, то и прусов твоих не будет, – почти складно ответил, подумав немного, Вовка.

– Буде, не буде… Пусть, – ответил Андрейка. – А тепло? В дружинной избе холод стоит в зимнюю пору. Печка там глинобитная с трубой, как ты и сказывал. Зело студено с нею зимой. В Переяславле теплее было, так там на ночь истопки хватало, а туточки каждый час просыпаться топить надобно.

– Дома у нас русская печь стояла, – начал Вовка. – Давай я тебе расскажу, как она устроена? Что тут делать будут, мне не известно, но думаю, что почти то же самое… Сама печка очень большая. Низ у нее называется опечком и делается из брусьев или из кирпича. Он очень тяжелый и под ним в подполе обычно ставят несколько кирпичных столбов для подпорки.

Если взять печку вашу в дружинной избе… У нас почти похожая по форме голландкой называлась, она отдельно от большой печи стояла в другой комнате. Ее топили, когда нужно было быстро нагреть помещение, надолго ее не хватало.

А большая русская печь тепло всю ночь держит, постепенно его отдает. Нагреваться она начинает лишь по окончании топки, когда труба закрывается. Главное тут – тепло не упустить. И чем больше печь, тем больше тепла она отдает. У нас она в четверть кухни была, ну… клети по-вашему, только отапливаемой. У нее даже лежанка была.

А огонь разводился спереди на открытом устье, на поду под сводом. Под – это кирпичом выложенная площадка почти над всем опечком. Мама в детстве даже мыла меня в печи. Протопишь ее, дашь слегка остыть, выметешь золу с пода и сажу со свода, настелешь толстый слой мокрой соломы, и залезаешь с шайкой и горячей водой.

Мама закрывала заслонку, и я сидел, парился там. Конечно, тесновато и испачкаться можно, но грязь вся катышками сходит и дышится потом легко. Потом баньку отец поставил, там мылись, но вспоминаю я почему-то всегда, как в печку лазил.

Мама, кстати, на поду и пироги пекла, и щи варила. Горшки ухватом задвигала… Это такая железная кочерга, что горшок охватывает, вот такой формы, – Вовка провел в воздухе руками. – Знаете? А горшки? Донце узкое, а тулово расширяется кверху? И горшки другие? Ну, ладно, потом покажу, если увижу когда-нибудь.

Перед устьем печи, кстати, небольшая площадка есть, называется шесток, ну… это тот же самый под, только под устьем. Сбоку загнетка расположена. Как печь вытопится, последние синеватые огоньки прогорят и только красные угли останутся, так устье заслонкой плотно закрывают и трубу тоже. А горячие угли в загнетку сметают и присыпают их золой – это для следующей растопки. И только тогда печь и начинает прогреваться.

– А шесток зачем?

– На шестке и пищу хранят в горшках, и подогревают иногда лучинками на таганке – кольце таком железном, на ножках. Лучины же и наколотые поленья для растопки лежат обычно в подпечье – это ниша такая глубокая в опечье под шестком. Меня мама пугала, что там хозяин живет, то есть домовой…

Вовка увидел, как согласно закивали ребята… Где, мол, ему еще жить?

– И кот наш туда залезал и глазищами своими зыркал. Ну… кот! – на этот раз глаза ребят лучились недоуменьем. – Рысь знаете? Вот это такая маленькая рысь, ласковая. А сбоку у печи в кирпичах дырки были для подъема на лежанку и полка неширокая, припечек называется. Там можно сидеть, а можно сушить обувь и носки… А спать я любил на лежанке. После гулянья залезешь – сухо, тепло, а сама лежанка занавеской задергивалась, никто не мешает.