Михаил продолжал рассказывать про курорт и как научит летать на крыльях. Я молчала рыбой, слова застряли где-то на уровне сердца. Там пусто и холодно от вида знакомых Аристократов, от воспоминаний, которые ветром набросились, не дали дышать спокойно. Я будто не здесь, а опять в той комнате в пианино. Один на один с ним. Его лицо в моем сердце застряло занозой, и я мечтала достать ее и всадить Аристократу в плоть. Разодрать в кровь ему орган, который бился у нормальных людей, у него же по всей видимости отсутствовал.

Моя спина рефлекторно выпрямилась. Оглянулась с беспокойством, будто он и правда здесь. На мои повороты головой Михаил обратил внимание.

— Что такое? — спросил. Я очень натянуто улыбнулась, как дешевая актриса, только-только делавшая шаги по изучению, как натурально играть, а не так, как я сейчас.

Набрала в рот шампанского и молчала. Пила и пила, лишь бы не напиться на пустой желудок.

Официант принес еду, я заняла руки ножом и вилкой. Гнетущее от меня молчание, похуже той, что бывает в преддверии сильного ливня.

— Ань, ты совсем невеселая. Улыбнись, — попросил Михаил. Я в сотый раз улыбнулась. — Нет. Это называется. Отвали, Ангельский, задрал со своими улыбками. У меня плохое настроение, пошел к Бастардам. Видишь, я изучил вашу бранную речь, — усмехнулся он, важно показав палец вверх указательный.

Ну тут я улыбнулась впервые за вечер весьма и весьма радушно. На что Мишка тоже прозрел, раскинув руки.

— Твоя лучшая улыбка, держи ее покрепче, не отпускай. А то я начну вводить в краску воспоминаниями о балконе…

— Испугал!

Если бы ты знал, наверное, отвернулся от меня. Спать с тем, кто гнобит и убивает без раздумий. Кто ненавидит тебя, а только наказывает за длинный язык, за чрезмерное самолюбие.

— Я отойду, — поднялась. Есть не могла из-за них. Из-за воспоминаний о Хаски. Как мне холодно в груди.

Ангельский привстал, как великую Аристократку провожал. Фальшь. Фальшь. Одна фальшь.

Я умывалась в туалете, смотрела на испуганные, загнанные глаза в зеркале и видела только его лицо перед собой. Не свое, а его. Каждую черточку помнила, разрез глаз. Надменность, холодность. И губы, которые жалили не раз, но и дотрагивались везде, повсюду, где они не целовали. Тело покрылось мурашками то ли от холода, то ли от страха. Опять вспоминала тот ужас.

Распахнула дверь из туалета и мельком уловила движение справа.

— Нам надо поговорить, — обозначил Виталик спокойным, добродушным тоном. Он подпирал стену плечом, Имина рядом с другом молчаливо взирала.

Если бы был выбор спрыгнуть с крыши двадцатого этажа или пойти с ними разговаривать, я бы без раздумий выбрала первый вариант. Там хотя бы умирал в большинстве случаев мгновенно от разрыва сердца, а здесь не предполагала, что ожидать в будущем.

Прошлое настигло внезапно, я не подготовилась. Хаски всегда находил, где бы не пряталась и куда не убегала.

Фонари одинокие по той лестнице, которой я шла с Михаилом под руку. А теперь, как под конвоем, шла в куртке Виталика, по доброте душевной накинул на плечи. Хотелось сорвать с плеч чужую одежду и бросить на землю и топтать, топтать безжалостно. Его доброта, как издевательство.

Возле дороги Дорадо распахнул дверь черного внедорожника, молчаливо предлагая сесть внутрь. Я нырнула в темное тонированное помещение. Там кресла располагались в форме квадрата, на одно из них и рухнула, будто ноги подпилили.

Польски напротив моего кресла.

— Добрый вечер, Аня, — сказала коротко Имина, когда следующая села в машину. Следом за ней Виталик присел внутрь автомобиля. Четыре человека молча оценили друг друга. Я их, они меня.

— Мы к тебе по делу, — Польски смотрел, как на Бастарда, как на самую мерзкую дрянь, отраву, как на Ик-вирус, что разъедал наши тела одним прикосновением.

— Я догадалась, — обратила взор, сквозь плечо Польски за окно, на прекрасный сияющий город Герберт — мое родное гнездо. Здесь не стало легче, чем было. Я не смогла спастись от его глаз. Наверное, это проклятие Хаски.

Имина меня читала, судя по импульсам, которые ненавязчиво бегали по голове и телу. Это ощущение знала, благодаря Кирилл. Его флюиды научилась распознавать, будто маленькие букашки перемещались по черепу и противно щекотали.

Хочешь узнать мои чувства? Читай… нечего скрывать. Мне больно до ужаса. Хочу удавить этот ужас.

— Вот этого никак не ожидал, — усмехнулся Польски, окинув пальцами примерно мой вид. — Брюнетка? Да ладно?

Засмеялся один среди гнетущей тишины, а потом перестал смеяться надсадно, выключил функцию весельчака и локти поставил себе на колени.

— Ананина…Ананина…кто же ты у нас? Даже я не понял, что ты с этой территории. Подарочек с сюрпризом?

— Серьезно? — закинула ногу на ногу, продемонстрировав общий свой вид, сапоги, брюки, кофточку откровенную, видневшуюся в вороте куртки. — Я тебя переоценила, ты еще не узнал, кто я?

— Он хочет тебя, — перетянула на себя удар Имина, остудив разгоравшийся, жаркий пыл ссоры.

Это все, что хотела сказать? Скептически оглядела блондинку сбоку от себя, вымучила поганую, мерзкую улыбку. Прости, Имина, это не к тебе относилось, а к монстру.

— А мне плевать…

— Откуда Ангельского знаешь? — опять влез Польски — Не советую искать защиты у мужика, Ананина, это плохо может закончится для всех.

Опять угрозы, не пустые угрозы. Улыбнулась, скрывая плотно это удушающее чувство бессилия внутри. Я не была знакома с этой эмоцией до Хаски.

— Что вам надо? — убрала любые смешки из голоса. — Я на свидании. И вас это не касается, Польски! — подвела итог. — И не советую мне угрожать. Не знаешь на, что можешь нарваться…

— Аня, — обратила на нас свое внимание Имина. — Ему плохо без тебя, поговори с ним.

— Пфф, — очень хотелось засмеяться, но видимо отсмеялась на всю жизнь. — Да пусть он сдохнет! — подвела еще одну черту.

Никогда не смела желать смерти людям, а ему желала. Долгой, ужасной, неторопливой и очень мучительной.

Польски внезапно взял речь, но я не желала слушать. Смотрела на город сквозь темное окно и пыталась отрешиться от мыслей. Не слышать вранья.

— Ты знаешь, как я не люблю тебя. Никогда не хотел, чтобы Диман связывался тобой, особенно после того случая с Иваном… — впервые слышала тихие, неуверенные нотки в его голосе, даже перестала изучать огоньки за окном, на Пуделя посмотрела.

— Он жалеет, правда, — Саша говорил тихо, спокойно, как с душевнобольной, боясь вызвать приступ агрессии. — Он сам не свой. Потерял контроль над силой… — продолжал давить.

— Мне плевать! — оскалилась я, борясь с желанием выбежать из машины, громко хлопнув дверцей. — Слышите — плевать!

Обернулась и медленно посмотрела на каждого. Налево, потом направо.

— Я не прошу любить его, — вновь подал голос Польски теперь более четко и громко. — Я наоборот желаю, чтобы ты его ненавидела, а он тебя…

Замолчал мужчина, а Имина продолжила его разговор:

— Нам нужно вернуть ему связь с энергией. Потерял — когда узнал о твоей мнимой гибели, значит, чтобы вернуть — нужно вернуть тебя… или несчастный случай ему какой-нибудь подстроить, — как будто о походе к маникюрше рассказывала. Я заслушалась ее словами. — Но это крайний случай. Вредить ему не выгодно. Ананина, ты, вообще, слышишь о чем мы говорим?

Девушка наклонилась ко мне, наверное продолжала читать всплески эмоций, но рассказывала четко будто гипнотизировала. Какой у нее тяжелый взгляд.

— Он продал тебя, — с мерзкой улыбкой, напитанной нескончаемым ядом, который мгновенно ужалил в самую грудь, четко как удар ножа. Имина шептала. — Продал, как животное, отдал другому для групповых утех, он брал тебя силой из раза в раз, а ты покорно принимала его игры за возможную влюбленность. Да, да… не смущайся так. Ты почти влюбилась в него, там в Белесье, как маленькая девочка купилась на его холодность и манеры, желала растопить лед. Растопила, слишком сильно зажгла огонек, он и подпалил тебя. Для него не существует людей, такой он по рождению. С этим ничего не поделаешь. Даже мы для него инструменты, но привыкли к этому. Нас это устраивает.