— Это кто такое говорит? — немедленно вспыхнул Арсен.

— А ты не догадываешься, бедный невинный юноша? Мадам Фукье, у которой ты провалил все проверочные работы, потому что не посещал занятия.

— Она просто придирается! И вообще, почему они только о том и помнят, что я твой внук? Я-то сам что, не человек? Могли бы и на меня обратить внимание!

— А что ты для этого сделал? — Лафонтен критически прошелся взглядом по его фигуре. — Натянул мятые джинсы, отрастил патлы и научился препираться с учителями по поводу и без? С чего бы вдруг эта мадам к тебе придираться начала?

— А вот с того самого! — сердито заявил Арсен, сунув руки в карманы упомянутых мятых джинсов. — Нет ей покоя с того, что я твой внук. Ну так тебе и объяснялась бы в любви, раз ее так заводит!..

— Что?! — изумился Лафонтен. Поднялся на ноги. — Ты вот это ей прямо и сказал?

Арсен сник, но глянул из-под упавшей челки с упрямством молодого бычка:

— Нет, конечно. Я был очень вежлив. Сказал, что мои родственные связи не имеют отношения как к моей способности воспринимать отдельные учебные дисциплины, так и к ее способности эти дисциплины до меня доносить. И тем более к моим предпочтениям в одежде и стиле!

— Очаровательное хамство, — задумчиво произнес Лафонтен.

Арсен посопел, уставившись в дальний угол комнаты.

— Ну доконала она меня совсем, — признался он нехотя.

— Он исправится, отец, — подал голос Арман и, чуть отвернувшись от сына, многозначительно приподнял брови. Намек был вполне прозрачен: баталии по поводу учебы и одежды у них в доме случались не в первый раз.

— Конечно, исправится, — кивнул Лафонтен-старший, обращаясь к сыну, но продолжая смотреть на внука. — Начнет посещать занятия и сдаст все работы у этой мадам Фукье. Вот тогда и поговорим о дорогих подарках.

Он сгреб внука за вихры, слегка встряхнул:

— Ладно, что уж там… Отец твой в твои годы был таким же обормотом. А вот если ты думаешь, что я сяду за один стол с таким пугалом, то очень сильно ошибаешься. Тебя будто бегемот пожевал. Брысь переодеваться!

Арсен исчез еще шустрее Жанны, на пороге оглянувшись и бросив на деда веселеющий взгляд. Лафонтен перевел дыхание и посмотрел на сына. Тот, отсмеявшись, вытирал выступившие слезы.

— Теперь дело за малым — дождаться, — заметил он.

— Надеюсь, ждать придется не слишком долго, — отозвался старший Лафонтен. — Хотя ты был тем еще упрямцем.

— На самом деле, он больше похож на тебя, чем на меня.

— Ну да, особенно с учетом того, что ты — просто фотография меня в молодости, — усмехнулся Лафонтен. — Может быть, пора спуститься в столовую?

— Я не о внешнем сходстве, — вздохнул Арман, тоже поднимаясь на ноги. — Но как тебе угодно… Прошу к столу.

За обедом о делах они не говорили. Только об отдыхе, австралийских курортах и успехах младших членов семьи. Арсен, очевидно демонстрируя готовность поддержать семейные традиции по переходу от мятых джинсов к глаженым брюкам, лохмы свои чудесным образом превратил в элегантную прическу с хвостиком. И локти ни разу не поставил на стол. Лафонтен отметил про себя, что мальчика совсем не тяготят ни светские манеры, ни строгая одежда.

Все образуется. Арман тоже долго думал — и пытался доказать себе и другим — что совсем не похож на отца, но с годами превратился в почти точную его копию.

Не совсем, поправил себя старший Лафонтен, переключив внимание на сына. Не копия. И напрасно кое-кто считает, что с ним будет намного проще и безопаснее иметь дело.

После обеда дамы отправились в город, Арсен тоже исчез, туманно сославшись на важную встречу и натянув обратно любимые джинсы и куртку. Тогда Лафонтен получил возможность спокойно поговорить с сыном.

— Итак, последние новости ты знаешь, — произнес он, когда они вернулись в гостиную на втором этаже. — Откуда, если не секрет?

— Не секрет, — кивнул Арман, усаживаясь к столу и доставая сигареты. В отличие от отца, курил он очень редко, и только в моменты эмоционального напряжения или раздумий. — От Денниса Гранта.

— Вот как? — Лафонтен извлек свой портсигар. — Он-то каким образом вмешался в это дело? Из Лондона?

— Так ведь из Лондона, а не из Антарктиды. Тут до Парижа рукой подать, — улыбнулся Арман. — Будто ты не знаешь Гранта. Ему дело есть до всего, а до Шапиро с недавних пор — особенно.

— Это с каких же недавних?

— С моей отставки. Очень ему этот надуманный скандал не понравился… Так вот, осведомители у него при головной штаб-квартире были всегда. Не такие ловкие, как у тебя, но и не пустое место. Он насторожился сразу, едва объявили чрезвычайное положение. Навел справки по своим каналам, потом приехал сам. Тебя не нашел, попытался переговорить с Шапиро, но получил совет заткнуться и не лезть не в свое дело. Попробовал обратиться в Службу безопасности, всего раз поговорил с Дюмаром, потом и тот перестал отзываться на звонки…

Арман умолк, вдруг заинтересовавшись своей сигаретой. Щелкнул зажигалкой, закуривая, небрежным взмахом ладони разогнал дым. Снова поднял взгляд на отца.

— Дюмар допустил ошибку, так?

— Да, — кивнул Лафонтен. — Он не известил меня об объявлении чрезвычайного положения. Я дал приказ взять его под стражу и допросить, но… Теперь уже не узнать, что им двигало, увы.

— Грант почуял неладное. Правда, того, что тебя банально не известили, он все-таки не предполагал. Забеспокоился, все ли с тобой в порядке, потому и пришел ко мне. В это время информацию до тебя уже довели и без его помощи, но факт остается фактом: он сразу оценил действия Шапиро как неправильные и решил его остановить. Я уверен, что он уже переполошил всех Координаторов, с кем сумел связаться.

— Да, это интересно, — задумчиво произнес Лафонтен. — Во всей суматохе с перелетами и ночными баталиями я не проверял спецпочту, возможно, сообщения от Гранта есть и там. С ним надо поговорить… Он ведь был одним из кандидатов на место Эдмунда Шлегеля в Трибунале. А Шлегель так и не успел мирно уйти в отставку.

— А теперь в Трибунале свободны все три кресла, — заметил Арман. — Ты ведь прилетел в Париж вчера вечером. А дал о себе знать только сегодня, и не ранним утром. Надо думать, ночь прошла не впустую.

— Верно. Джек Шапиро больше не Первый Трибун. Но речь сейчас не о нем… Тебе известны детали процесса, который Трибунал вел в последние месяцы?

— Только в общих чертах. Процесс начался после моего ухода, Грант к нему касательства не имел тоже.

— Ты не думаешь, что именно твой уход развязал Шапиро руки?

Арман покрутил в пальцах сигарету, подумал, прежде чем ответить:

— Не исключаю. Но согласись, отец, на тот момент мое решение было наилучшим… Конфликт начался из-за пустяка, потом припомнились какие-то старые дрязги, потом… всплыла та история, после которой ты первый раз попал в больницу — ну, с моим бывшим агентом. Да еще в таком виде, что даже я удивился! На мое счастье, Шапиро сделал промах, позволив мне перехватить инициативу… Шапиро не оставил бы меня в покое, а мне нельзя было терять репутацию.

— И шанс на возвращение, — закончил Лафонтен. — Да, так в свое время было и со мной. Репутация! Но это свершившийся факт и немедленного внимания не требует. Прямо сейчас мне хотелось бы услышать твое мнение об одном человеке.

— Каком?

— О Джозефе Доусоне.

— Мг-м? Это же он был обвиняемым на последнем процессе?

— И обвиняемым, и осужденным. Ты что-то можешь о нем сказать?

Арман ненадолго задумался. Стряхнул с сигареты пепел, снова затянулся. Только после этого сказал:

— Мы встречались всего пару раз, близкое знакомство свести времени не было. Но по впечатлениям от встреч… Я сам не заподозрил бы его в чем-то предосудительном. Очень симпатичный человек. Сильный, порядочный… Нет, отец, я не верю, что в его действиях был состав преступления.

— Это, к сожалению, не вопрос веры. Взгляни.

Лафонтен достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул сыну.