— Ну, так чего передать батюшке, он тебя ждет?

Смагин поднес к его носу худой, перетянутый синими жилами, словно веревками, кулак:

— Катись отсель, пока целый. Или хочешь попробовать?

Васька покосился на кулак и хмыкнул:

— Ну, смотри. Я так и передам, — он резко развернулся, махнул руками, похоже, без костей, и вихляя задом и обходя широкие лужи, направился по улице.

Смагин мрачно проводил его взглядом и скрылся в домике. Бездумно подтянул к себе заготовку, напяленную на «куклу», и застыл в раздумье. «Что же делать? Почему он пришел ко мне? Они что-то узнали про книги? Кто-то увидел и рассказал? И они сразу узелок для памяти завязали? Если сейчас не приду в церковь, они же мне жизни не дадут. Мне-то ладно, но Марфа и дети пострадают. Не хочется очень на их угрозы поддаваться, но не идти нельзя». Смагин медленно поднялся и снова отодвинул заготовку. Через несколько секунд он вышел из будки и кинул чопик на защелку двери, чтобы ветром не открыло. Зачем-то дернул дверь, проверяя. Постоял, прижавшись лбом к прохладным неструганным плахам. Он просто тянул время, идти не хотелось, хоть вой. Торжок по обыкновению гудел на разные голоса, набившие уши Клёнке до того, что он их не слышал. Вдруг сквозь знакомые звуки донесся не часто раздававшийся здесь стук копыт. В тупик на конях, обычно, не заезжали. Кленка обернулся: рядом останавливался дружинник. Он узнал Никиту, давеча спасшего его на дороге.

— Эй, Клёнка, — окликнул тот, не слезая с коня, — заказ на сапоги примешь?

Смагин улыбнулся: появился повод задержаться в будке еще:

— У хорошего-то человека отчего не принять? Сейчас мерку с ноги сниму, — он вытащил из мешочка на поясе мерный складишок. — Подставляй ногу.

Дружинник вытянул ногу в изрядно поношенном сапоге.

Соседи на ближайших рядах, в основном торговавшие тряпьем, сначала поглядывающие на Никиту подозрительно, успокоились и занялись своим делами. Клёнка приставил развернутую мерку к подошве сапога.

— Собирайся и уходи, — Никита не смотрел на него, будто увлеченно поправляя что-то на поясе.

Смагин в первый момент растерялся:

— Чего?

— Кто-то сдал тебя с книгами. Уходи. Если сейчас в церковь не придешь, они пришлют за тобой. Уходи, спасай семью, — дружинник выпрямился и кинул сапожнику серебряную гривну. — Возьми оплату, закупи самую лучшую кожу.

Он повернул коня. С трудом развернулся в узком проходе торжка и отпустил вожжи.

Конь пошагал к выходу, ставя копыта, где получалось, на сухое.

Смагин провожал взглядом удаляющуюся спину дружинника и медленно сворачивал мерный складишок. «Второй раз Никита спасает меня от верной смерти. Чем я заслужил такое благоволение со стороны княжьего человека. Просто потому, что он человек хороший? Может, и так. Хотя, сейчас это не важно, нужно действовать. А не рассуждать. То-то мне так не хотелось идти в церковь. Чувствовал же. А чуть не пошел. Благодарить надо Никиту. Эх, выживу — непременно отблагодарю». — Смагин выдернул чопик и, пригнувшись, вошел в будку.

Собрался быстро. Пока кидал в котомку сапожный инструмент, заготовки на сапоги, рулон дорогой кожи, немного продуктов: сухарей, вареную репу, что готовил себе к обеду, сообразил, что он уже давно готовился к уходу. Где-то в подсознании он не раз отбирал мысленно, что в случае нужды брать с собой в первую очередь. Потому и уложиться в дорогу сейчас труда не составило. Закинул котомку на плечо и вышел, снова заперев дверь на деревянный колышек. Сосед Полкан окликнул:

— Куда это ты на ночь глядя, никак подругу нашел?

Клёнка тона не принял. Приблизился к Полкану вплотную:

— Ухожу. Ищут меня. Присмотри за будкой. И жену попроси, пусть за домом приглядит. Лады?

Полкан сморгнул первую растерянность:

— Хорошо. Не знаю, кто тебе эти глупости наплел, но не сомневайся, присмотрим за твоим добром. А в дом к тебе я, может, своего старшего заселю с женой молодой, и тебе и мне спокойней будет.

Клёнка легко стукнул друга под ребра кулаком и, развернувшись, пошагал между рядами. Полкан с тревогой смотрел ему в спину, пока Смагин не скрылся в толпе. Потом он качнул головой: «Эх, Клёнка, Клёнка» и тряхнул подносом с петушками:

— Кому петушков, золотых гребешков, налетай, рты не разевай.

Из города вышел на удивление легко. Укрывшиеся от недавнего крепкого дождя ратники так и сидели в дежурке. Только один махнул ленивым взглядом через маленькое окно-бойницу и отвернулся. Оказавшись за городской стеной, Клёнка шумно выдохнул воздух и мысленно приготовился к дальнему пути. До Коломен не близко — пятьдесят верст слабо накатанной дороги через лес да три речки, с перевозчиками и с одним паромом. Смагин рассчитывал добраться за пару дней. «Только бы по дороге никто не споймал, — размышлял он, перебираясь через завал старых, почти сгнивших стволов на окраине леса, — особливо опасно на переправах — могут ждать. Если удастся проскочить, считай, спасся. Там община, тесть с тещей, жена с детьми, там староверы, они своих не выдают, а попы туда не суются. Во всяком случае, пока».

Дорогой Смагин не пошел. Знал, если его начнут искать, то в первую очередь здесь, по пути на Коломны. Кленка свернул с травяной тележной колеи, размокшей и превращающейся под ногой в болотину, саженей на тридцать и шагал вдоль нее, используя дорожную вырубку, как ориентир. Можно было сразу за городом переплыть где-нибудь через реку, благо, вода не ледяная — жара спала только на днях и речка еще не совсем застыла, а затем двинуться напрямки через лес. Так до Коломен ближе верст на десять. Но он ни разу этим путем не ходил, лес за рекой не знал и побоялся заблудиться. «Вдоль дороги хоть и дольше, и опасней, но зато надежней», — определился он.

Мокрые после дождя сосны и лиственницы сливали на моментально промокшего Клёнку потоки дождевой влаги, под ногами проваливался отсыревший мох, сапоги тоже скоро набрали влаги и отяжелели. Смагин крепился. К семье он был готов идти хоть всю ночь, если позволит лес и хватит сил.

Отряд из десятка дружинников показался на дороге уже в сумерках. Клёнка заслышал легкий перестук и чавканье в грязи подкованных копыт еще издали и при их приближении уже стоял за толстой сосной, прижавшись спиной к ее скользкой коре. Он слышал тихие голоса — дружинники вполголоса переговаривались. Слов Смагин, как ни напрягался, разобрать не смог. Копыта прочавкали мимо и начали затихать, удаляясь. Он выглянул. Дорогу отсюда видно не было, только свободное от деревьев пространство угадывалось в нарастающей темноте. Городскому жителю казалось, что в лесу стоял неумолчный, непривычный гул. Скрипели покачивающиеся деревья, тяжело шумела отяжелевшая от сырости листва и ветки. Кричала где-то вдалеке перепуганная сойка, дятел перепрыгивал со ствола на ствол и постукивал, проверяя наличие жучков. Что-то кряхтело и вздыхало в глубине чащи, то ли тот же ветер дышал очистившимся после ливня воздухом и не мог надышаться, а, может, хозяин леса — леший обходил владенья и попугивал птах, да невольных путников, каким и был в этот вечер Смагин. Клёнка оттолкнулся спиной от гладкой, словно натертой камнем, коры, на которой он оставил мокрое пятно спиной, и шагнул в сгущающуюся прямо на глазах темноту.

Он остановился, когда совсем почернело и передвигаться по темному лиственному лесу, сменившему хвойный, к тому же заваленному буреломом, было уже просто опасно. Небо, затянутое свинцовыми тучами, грозно нависало над головой, готовое в любой момент пролиться дождем. Как не хватало хотя бы лунного света, с ним можно было двигаться дольше. Пройдя еще несколько сажень, он запутался в сырой и хлесткой бузине, кое-как выбрался из нее и остановился из опасений выколоть глаза или поломать ногу. И только присел на сырую покачивающуюся под его весом валежину, как понял, что скоро замерзнет. Сырой крепкий ветерок гулял между осиновых и березовых стволов, шумел в вершинах, пробирался под мокрую рубаху и студил разгоряченное тело. Клёнка с тоской оглянулся по сторонам. Недалеко проходила дорога, и разводить костер поблизости от нее было бы сумасшествием. Он поднялся, решив отойти подальше. Оглянулся, заметив направление, и шагнул в темноту. Передвигаться в кромешной черноте оказалось крайне тяжело. Он двигался почти на ощупь, старательно отсчитывая сажени и тихо матерясь, когда следующая тяжелая и мокрая ветка била по лицу наотмашь. Наконец, удалился саженей на триста. Ползая по земле, насобирал немного сырых веток, мха, стараясь выбирать посуше, насколько это вообще было возможно в отсыревшем лесу, уложил ветки шалашиком, подсунул мха и замерзшими руками поднес к сооружению кресало.