-- Садись.

-- Яю -- замялась Нинка. -- Я не одна, -- и кивнулав сторону дерева, монаха.

Жлоб отследил взгляд, сноващелкнул рычажком -- теперь вниз, врубил передачу.

Нинкавылетеланадорогу, вырослаперед капотом, раскинув руки.

-- Не пущу! -- заорала.

Жлоб отъехал назад, сноваврубил переднюю и, набычась, попытался с ходу объехать Нинку. Но таоказалась ловче, жлоб едвауспел ударить по тормозам, чтоб не стать смертоубийцею.

-- Ф-фавён! -- сказалаНинка. -- Человеку плохо. Ну -- помрет? Номер-то твой я запомнила!

-- Помрет!.. -- злобно передразнил жлоб сквозь зубы. -- Нажрутся, апотомю -- и, обойдя машину, открыл багажник, достал кусок брезента, бросил навелюровое заднее сиденье. -- Две сотни, не меньше!

-- Где я тебе эти сотни возьму?! -- буквально взорвалась Нинкаи вспомнилас тошнотою, как выкладывал Ашотик зеленую бумажку настолик в парикмахерской. -Помоги лучшею

-- Это что ж, затак?

-- Вот! -- дернулаНинканасебе кофту, так что пуговицы посыпались, вывалилакрепкие, молодые груди. -- Вот! Вот! -- приподнялаюбку, разодрала, сбросилатрусики. -- Годится? Нормально?! Стоит двух сотен?

Глазки у жлобазагорелись. Он потянулся к Нинке.

-- П'шел вон! -- запахнулаонаплащ. -- Поехали. Отвезешь -- тамю

Они катили уже по Москве. Нинкадержалаголову бесчувственного монаханаколенях, нежно гладилашелковистые волосы.

-- Слушай, -- сказалавдруг жлобу, поймав в зеркальце сальный его взгляд. -- А вот какой тебе кайф, какой интерес? Я ведь не по желанию будую Или ты, с твоей будкой, по желанию и не пробовал никогда?

-- Динамо крутануть собралась? -- обеспокоился жлоб настолько, что даже будку пропустил. -- Я тебе так прокручу!

-- Никак ты мне не прокрутишь, -- презрительно отозвалась Нинка. -- Даты не бзди: я девушкачестная. Сказала -- значит все.

Жлоб надулся, спросил:

-- Прямо?

-- Прямо-прямо, -- ответилаНинка. -- Если кудасвернуть надо будет -- тебе скажутю

Поворот, другой, третий, и ЫВолгаы остановилась у подъездастаренькой панельной девятиэтажки.

-- Как предпочитаешь? -- спросилаНинкажлоба. -- Натурально илию -- и нагло, зазывно обвелагубы остреньким язычком.

-- Или, -- закраснелся вдруг, потупился жлоб и в меру способностей попытался повторить нинкину мимическую игру.

-- Пошли.

Нинкаосторожненько, любовно переложилаголову монаханабрезент, выскользнулаиз машины. Жлоб уже стоял у парадного, держался, поджидая, задверную ручку.

-- Вот еще, -- бросила. -- Всяких ф-фавёнов в свой подъезд водить! После вонять будет. Становись, -- и подпихнулажлобак стенке, в угол, самаопустилась перед ним наколени.

Монах приподнялся со стоном налокте, взглянул в окно, увидел Нинку наколенях перед водителемю

Нинкасновакак почувствовала, обернулась, но толком не успеланичего разглядеть, понять: пыхтящий жлоб огромной, белой, словно у мертвеца, ладонью вернул ее голову наместо.

Монах закрыл глаза, рухнул насиденье.

Как бешеная, загрохоталау него в ушах электричка, из темноты выступило, нависло лицо с холодными, пустыми, безжалостными глазами.

-- Посчитаемся, отец Сергуня? -- произнесло лицо. -- Ты все-таки в школе по математике гений был, в университете учился. Шесть человек -- так? Трое -по восемь лет. Двое -- по семь. И пять -- последний. Итого? Ну? Я тебя, падла, спрашиваю! Повторить задачку? Трое -- по восемь, двое -- по семь, один -пять. Сколько получается?

-- Сорок три, -- ответил отец Сергуня не без вызова, самому себе стараясь не показать, как ему страшно.

-- Хорошо считаешь, -- похвалило лицо. -- Если пенсию и детский сад отбросить, получается как раз -- жизнь. Но один -- вообще не вернулся. Так что -- две жизни.

И короткий замах кулакаю

юот которого спасламонахаНинка, пытающаяся привести его в себя, вытащить из ЫВолгиы: водитель нетерпеливо переминался рядом и, само собой, помогать не собирался.

-- Ну, вставай, слышишь, монах! Ну ты чо -- совсем идти не можешь? Я ведь тебя не дотащу! Ну, монах!

Он взял себя в руки: встал, но покачнулся, оперся наНинку.

-- Видишь, как хорошою

А жлоб давил уже нагаз, с брезгливой миною покидая грязное это место.

Когдав лифте насталапередышка, монах вдруг увидел Нинку: расхристанную, почти голую под незастегнутым плащиком, и попытался отвести глаза, но не сумел, запунцовелся густо, заставил покраснеть, запахнуться и ее.

Переглядкадлилась мгновение, но стоиладорогого.

-- Ты не волнуйся, -- затараторилаНинка, скрывая смущение, -- мы с бабулькой живем. Онау меняю Онаврач, оназнаешь какая! Тебе, можно сказать, повезлою

Утреннее весеннее солнце яростно било в окно.

Монах спал навысокой кровати, покатонкий лучик не коснулся его век. Монах открыл глаза, медленно осмотрелся. Чувствовалось, что ему больно, но, кажется, не чересчур.

Над ванною, налесках сушилки, виселавыстиранная монаховаодежда. Нинказамерланамгновенье, оценивая проделанное над собственным лицом, чуть прищурилась и нанеслапоследний штрих макияжа. Бросилакисточку настеклянную подзеркальную полку, глянулаеще раз и, пустив горячую воду, решительно намылилась, смылавесь грим.

В комнате неожиданно много было книг. Нателевизоре стояларамка, заключающая фотографию мужчины и женщины лет тридцати, перед фотографией -четыре искусственные гвоздики в вазочке прессованного хрусталя. Кровать в углу аккуратно убрана, посреди комнаты -- раскладушкасо скомканным постельным бельем.

Нинкатихонько, нацыпочках, приотвориладверь в смежную комнату, потянулась к шкафу. Солнце просвечивало розовую полупрозрачную пижамку, и тане могласкрыть, атолько подчеркиваласоблазнительность нинкиной наготы. Монах снова, как давечав лифте, краснел, но сноване мог оторвать глаз. Нинкапочувствовала.

-- Ой, вы не спите! Извините, мне платье, -- и, схватив платье, смущенно исчезлазадверью.

Монах отвернулся к стенке.

-- Можно? -- постучалаНинкаи, пропустив вперед себя сервировочный столик с завтраком и дымящимся в джезве кофе, вошла, одетая в яркое, светлое, короткое платьице. -- С добрым утром. Как себя чувствуете? Бабулькасказала -- вы в рубашке родились. Но денькадваперележать придется. У нас тут рыли -- кабель разрубили, но, если кудапозвонить -- вы скажите -- я сбегаю, -- тараторила, избегая намонахаглядеть.