В приступе подкатывавшей к горлу тошноты от паники безысходного, давившего на меня своей неясностью, состояния, я перевернулась на другой бок, и в этот момент что-то острое уперлось мне в руку. Приподняв вещь в руке, поднеся ее к глазам и покрутив несколько секунд в пальцах, я поняла, что это был ошейник. Кожаный ошейник с шипами. Но, не торопитесь говорить, что представили эту вещь правильно. Шипы были не изящным украшением снаружи. Они располагались на внутренней стороне этого садомазохического приспособления. И, как я поняла, к этой вещице, вероятно, прилагалась цепь, потянув за которую, ошейник на шее жертвы затягивался плотнее, а шипы вырастали и вцеплялись в ее горло, влезая под кожу. В мое горло… Только сейчас, не смотря на вампирское зрение, мне удалось рассмотреть, что с острых зубьев стекала полузастывшая кровь. Передернувшись от чувства неприязни, я прижала руку к шее. В этот миг один из моих пальцев ощутил под собой на коже глубокую впадину. Через долю секунды я почувствовала, что он внезапно стал липким и мокрым. Кровь. Какого черта?..

Я все еще крутила в руках ошейник, пребывая в состоянии транса и полного недоумения, когда дверь в спальню распахнулась, и мой муж образовался на пороге. Да. Я не была нормальной никогда. Я терпела его побои, я позволяла ему слегка удавливать меня на его же ремне, бить, отдавала свою кровь, но такое… Единственной рабочей версией сейчас было то, что этот маниакальный до одури доминант с помощью гипноза претворяет на мне в жизнь свои уродливые мечтания. Такие, на которые даже полубольная я не пошла бы.

Я окинула Владислава взглядом, впервые за все время нашего существования вместе, полным неприязни. Я смотрела на него, как угодно, но так… Никогда еще раньше. Переступив через порог в брюках с расстегнутым ремнем и в расстегнутой рубашке, открывавшей вид на его сильные и мужественные грудь и плечи, он закрыл за собой дверь и улыбнулся мне, обернувшись в мою сторону.

— Не спится в пять утра, бабочка? — Его улыбка была неподдельно искренней. Ну сейчас я покажу этому больному ублюдку, где раки зимуют. Он еще вспомнит, как я прикончила его шлюху, Гейл, и как вышвырнула полыхавшее постельное белье после нее в окно.

— Да как тут уснешь, когда в твоей жизни творится черт знает что, да еще и против твоей воли, когда ее подавляют, сжимают в кулак, выжигая тебе мозги, чтобы делать гадости безнаказанно. Запрещала я тебе что ли причинять мне боль? Да я молила о ней. Лишь, чтобы ты был счастлив. Я не люблю боль. Я ее не выношу. Только недавно я выдрессировала свой болевой порог до состояния, в котором можно терпеть хоть какую-то боль. Так ты платишь мне за покорность и желание терпеть невыносимую муку, если любимому человеку ее лицезрение доставляет удовольствие? Я существую ради тебя, потакаю твоим извращенным желаниям. Такова твоя благодарность? Что это вообще такое? Предупредить и договориться о введении в обиход такой игрушки сложно было?

Я изогнула правую бровь дугой и приподняла на указательном пальце пыточный ошейник. Во взгляде Владислава ничего не дрогнуло. Будто бы он был готов к подобной беседе и только ждал случая, чтобы поговорить на эту тему.

— Дурная. — Бескомпромиссно покачал головой он. — Что с тобой вообще стало? Вспоминай, что вчера было. Ты сама притащила эту ерунду и умоляла удавить тебя на ней. Если ты шальная, и уже и половины своей жизни не помнишь, зачем перекладывать свое беспамятство на других, еще и взывая к совести?..

— Врешь. — Взвилась я. — Такое невозможно забыть. Я бы помнила, если бы подобное имело место быть. Ты влияешь на мое сознание. Я не помню, что было вчера.

— Так смотри. — Он пошире распахнул рубашку, и, к своему ужасу, я увидела свежие отметины, оставленные ядом серебра через всю его грудь и живот. — Ты — сумасшедшая. И, дойдя до грани в психозе, память тебе отказывает. Моими руками ты затянула ошейник на своем горле так, что шипы до конца въехали в горло. А потом… А потом… У тебя оказалась посеребреная плеть в руках. И силы в тебе было больше, чем обычно. Я не смог справиться с твоими руками. Я. Пятисотлетний бессмертный вампир. Ты оставляла мне шрамы этой плетью с улыбкой на лице, затем вылизывая образовавшиеся язвы, пока из твоего горла фонтанировала кровь в местах ран от шипов. И глаза твои не были изумрудными. В них горело синее пламя. Вскоре нам придется навестить твоего личного психотерапевта, любовь моя, ибо твое поведение уже слишком даже для меня…

В состоянии отвисшей челюсти я даже не нашлась, что сказать, пока Владислав лег на кровать, повернувшись ко мне спиной. Что-то, определенно, было не так. Не зря последнее время мне было так дико и тревожно, словно меня предупреждали какие-то звоночки об опасности. Теперь же становилось страшнее. Намного страшнее…

— Все плохо. — С половину минуты мой личный психотерапевт смотрела мне в глаза с фонариком, а потом обреченно выдохнула, выключив его. — Ты больна неизлечимо. Гадом, который даже почву под своими ногами отравляет, не говоря уж о человеческих душах. Воронье, по которому ты чахнешь, сохнешь, дохнешь, когда-нибудь все же сведет тебя в могилу. Я предупреждала тебя.

— Тема закрыта. Давай по существу, без своих гадких ремарок. — Злобно огрызнулась я. — Чего мне ждать от этого состояния? Будут ли провалы в памяти становиться еще чаще? Кто может гарантировать, что я не потеряю однажды контроль над своим телом?

— Да никто. — Девушка-дракон снова раздраженно включила фонарик и, удерживая меня за подбородок, начала всматриваться куда-то вглубь моих зрачков. — Ты знала, что у тебя две радужки глаз? Одна твоя — зеленая, а вторая, что находится за ней, — ярко-голубая.

— Я не говорю на сложном драконьем языке. Что это значит? — Я бодренько спрыгнула с тумбочки, на которой проходил глазной осмотр, и пересела на кровать к мужу.

— Это значит, что ты одержима. — Пожала плечами Тефенсен. — К сожалению, подобное происходит довольно часто с подверженными эмоциональным стрессам людьми, а ты с первого дня жизни здесь себе покоя не находишь, да и в общем-то даже и не ищешь. Пользуясь ослабленностью людей, эти твари, которых в простонародье называют сущностями, проникают в твое тело, подменяя твое сознание своим, а когда твой дух начинает становиться сильнее и выталкивает субстанцию, как инородное тело, ты, конечно же, приходишь в себя, но, увы, ничего не можешь вспомнить из того, что делала последнее время. По той простой причине, что делала не совсем ты. И даже совсем не твое сознание. Как правило, сущности никогда не являются с добрыми намерениями. Они дикие, свирепые и бездушные. И живут они своими единственными не атрофированными желаниями. Желаниями причинять душевную и физическую боль. Тебе и всем, кто находится в твоем окружении.

— В первую очередь, тем, кто находится в ее окружении. — Раздраженно подметил мой муж, а Дэнелла Тефенсен усмехнулась одними уголками рта.

— А ты не думал, что тебя как раз и стоило проучить? Может, и нет смысла убирать сущность, если она выполняет мои функции за меня, пока я не у дел.

— А, может, тебе стоит уже научиться манерам общения с королем, пока ты все еще жива? — Полуяростно прошипел Владислав, оскалив клыки.

— А, может, вам обоим сейчас стоит заткнуться и подумать обо мне? — В голос рявкнула я, закатив глаза. — Годы идут, а вы, идиоты, никак не наладите контакт, и в моменты встреч, кроме как о грызне друг с другом, не думаете ни о чем и ни о ком вообще. А кто из нас троих в самом дерьме? Правильно. Не стоит поднимать руку. Подсказка. Это я!!! Если сущность явилась убить меня, она сделает это и за ценой не постоит. Стоит мне только отключиться, и она может вонзить кол мне в сердце. Или моему мужу. Или кому-то из моих детей. Или кому угодно. Даже тебе, Тефенсен.

Дэнелла снова усмехнулась. — Я бессмертна, Лора.

— Очень за тебя рада. Мои поздравления. А я - нет. Поэтому, думайте, мать вашу. У вас обоих, вместе взятых, больше опыта общения со всякими разными существами, в отличие от меня. Как изгнать сущность? С каждым днем я все меньше принимаю участие в своей собственной жизни. Я теряю минуты, часы, а, последнее время, даже сутки, пока в моем теле бесится неведомая тварь.