— Я говорила с доктором Андерсеном по поводу изматывающих всплесков биоэлектрической активности, после которых я впадаю в неподвижный стазис на длительное время. Он говорит, что так проявляются у меня симптомы посттравматического стрессового расстройства, и, как только я разберусь с причиной возникновения панического страха, исчезнет и это состояние. Но попробуй разберись с Дэнеллой Тефенсен. Сам знаешь. — Я горько иронично усмехнулась. — При всем этом я точно знаю одно. Я не собираюсь тебя отпускать. И не отпущу, хочешь ты того или нет. Я по ножам пройду, но не отрекусь. Владислав, хватит отталкивать меня. Хватит решать, что для меня лучше. Оглянись вокруг. Боишься, что моя любовь меня убьет? Да меня все вокруг угнетает и убивает. И только любовь дает силу продолжать двигаться вперед. Я помню момент, когда самым ужасным в моей жизни кошмаром были сновидения и галлюцинации о тебе, об эпизоде из прошлого, в недрах подземелья. Психоаналитик Нолан даже транквилизаторы и нейролептики мне выписал. А сейчас я вспоминаю об этом, и мне смешно. С тех пор все стало настолько отвратно, что я даже не могу понять, что в тех видениях могло пугать настолько, чтобы подсесть на таблетки. Ад — это полтора года без тебя. Ад — это когда не позволено о тебе думать. Ад — это когда метка чернеет, и отправляешься убить любимого. Ад — это судьба, в будущем которой нет тебя. Вот что такое ад. А не склонность к подчинению тебе и не желание телесных наказаний от твоей руки. Это мелочи. Так же, как и моя высокоморальная душа. Она ничего без тебя не стоит. Дай сюда.

Я взяла Владислава за руку, склоняясь к его ладони и надкусывая почерневший бочок персика, сглатывая сладковатую гниль. Есть с его рук снова напоминало о порочном тандеме дочери и отца… — Вот так. Не он ко мне, а я к нему. Во тьму, во тьму, во тьму…

Снова процитировав поэтессу Анну из моего мира, я подняла на него взгляд залитых слезами глаз.

— Душа моя, ты меня убиваешь. — Коротко выдохнул Владислав, и, сев на кровать и усадив меня к себе на колени, аккуратно подняв наверх сережку в форме бабочки и убрав спадающую на горло косичку, он коснулся пальцами бьющейся жилки, а затем впился острыми клыками мне в шею, рядом с ней и с воспаленными точками от прежних укусов, потому что я не позволяла ему залечивать мои раны, дезинфицируя их перекисью самостоятельно. Я запрокинула голову наверх, одной рукой придерживая его за волосы, пока его большой палец с заострившимся когтем, проскользнув ко мне в декольте, начал свой танец вокруг ореола соска в моем бюстгальтере. Я с шумом выдыхала, ожидая боль, но мой муж был аккуратен. Эндорфин и допамин заставляли плясать перед моими глазами блики синего и золотого огней. Я выгнула спину и полупридушенно застонала. Его пальцы летали по мне, словно крылья бабочки, трепещущие в свете лампочки. Его имя сейчас становилось моей молитвой, моей религией. Каждое его прикосновение, подобно игле, шьющей огненной нитью, пронизывало и зажигало каждый нерв моего воспаленного лихорадкой тела. Я вся уже состояла из пламенных стежков и швов.

— Никогда. — Окончив пить мою кровь и коротко целуя меня в шею с шумным выдохом произнес он. — Не позволяй пить свою кровь другим вампирам. Видя, как тебя заводит процесс ее передачи, предупреждаю заранее. Даже детям. Даже ни капли.

— Но почему? — Я тоже тяжело дышала, склонившись к его шее.

— Процесс слишком интимен. Человеческие девушки, отдавая свою кровь вампирам и получая от гормонов радости, передаваемых им слюной живого мертвеца, дабы жертва не сопротивлялась, удовлетворение, считаются вампирскими шлюхами. Передача крови все равно, что секс. Ну и обрати внимание на себя.

Я впервые за долгое время смутилась, глядя на то, как полы платья потихоньку обосновались, ниспадая по обеим сторонам от его ног и открывая участок моего черного кружевного белья, которым я уже касалась его колена, но затем снова подставила ему шею. Владислав только тяжело вздохнул.

— Хоть говори, хоть убейся, а наркоманка всегда найдет, как самоудовлетвориться и с чего кайфануть.

Окинув меня почти что осуждающим взглядом, в искренность которого не позволяла поверить разве что кривая ухмылка, намекающая на то, что мое поведение заставляет его внутреннего господина не менее самоудовлетворяться от доказательств своего величия, чем мою маскированную внутреннюю рабыню — от доказательств своей принадлежности ему, он снова впился мне в шею. Я приоткрыла губы в полустоне, нервно ерзая на его колене низом живота и выгибая спину, когда пронизывающе холодный голос прострелил меня с головы до пят.

— Наверное, никогда не устану ловить этих пташек на горяченьком. А они никогда не устанут попадаться на похоти. Бедняжки наверстывают упущенное за целых полтора года мук и страданий жизни друг без друга.

Пронзительно вскрикнув, я отшатнулась от мужа, поднимая округлившиеся от ужаса глаза на телепортировавшуюся и подпирающую ныне дверной косяк Дэнеллу Тефенсен. Непроизвольно подбородок затрясся, заставляя стучать зубы, и, готова поспорить, лицо мое стало белее мела.

— И тебе привет, подружка. — Слегка усмехнулась она, не сводя с меня пристального взгляда.

Понемногу возобладав над собой и, встав с кровати, нервно пошатываясь, я заслонила мужа собой, отталкивая его за спину, заняв оборонительную позицию и процедив сквозь зубы. — Уходи отсюда. Сейчас же. Через окно. Я ее задержу, пусть это и будет стоить мне последней капли крови.

— Лора, Лора… Так и до крови из зубов недолго. Выдыхай понемногу. Я здесь не за тем, о чем вы оба уже успели подумать. Так что можешь грудью не защищать своего любимого грешника. Я пришла поговорить с тобой.

Смерив ее презрительным взглядом, я окатила ее вдобавок мрачными волнами ненависти, предвещавшими разгорающуюся бурю. — Надо же. Великая и беспощадная Дэнелла Тефенсен теряет сноровку. Долго же ты меня искала. Подружка.

Последнее слово я выплюнула ей в лицо, чтобы сразу стало понятно, что оно закавычено.

— Ой да брось. Ты такая забавная и милая, когда злишься и боишься за его жизнь. — Медленно подойдя ко мне, она уставилась на мою шею, не скрывая ухмылки. — Я с первого дня знала, куда вы свалили, и кто вам помог, просто, честно, солнышки мои, не до вас было. Столько проблем нарисовалось. А сейчас решила зайти, навестить. Думаю, скучают тут, наверное, голубки мои влюбленные, без меня, пока вьют свое гнездышко, из последних сил веря в то, что они в безопасности, а Дэнелла ‘Оттрахай Ее Траурный Гоблин’ Тефенсен бесится там в своем мирке от того, что потеряла Славика и Лорушку из поля зрения. Как видишь, я, по-прежнему, в курсе всего и обо всем, даже о том, что пьянящий вкус свободы и текила толкают тебя вопить у шеста.

— И что же это за проблемы такие, которые мешают сделать шаг до чужого мира за своими псами, чтобы вновь вернуть их на поводок? — Я с вызовом смотрела ей в глаза. Страха больше не было. Я находилась на своей территории и слепо верила, что здесь мир не позволит причинить мне и моему близкому вред.

— А вот ты не суй свой красивый носик в это, тогда и никто не пострадает. Даже твой клыкастый хмырь. Я не собираюсь больше сажать вас на цепь. Устарело и стало не интересно за три месяца, это раз. Какие мотивы тогда мной двигали ты не знаешь и поэтому в полной мере судить меня не имеешь права, это два. И, в конце концов, кто я такая, чтобы постоянно ставить палки в колеса истинной любви, какой бы нимфоманской болезнью она ни была, это три. А ты даром времени не теряла, по шее вижу. Совсем опустилась в порок и мрак. Даже не позволяешь себя обратить, чтобы человеком катиться в пропасть и чувствовать нисхождение на смертной шкуре. Что, Лора, регулярные укусы позволяют чувствовать, что он, действительно, с тобой, что я с ним ничего не сделала, что вы свободны и имеете право дышать и быть вместе? Стоило оно того, сбегать, чтобы снова все потерять? Стоило ли три месяца видеть его улыбку, благодарить всех богов за то, что вы вместе, дышать полной грудью? Стоило оно того, чтобы сегодня все потерять, только обретя?