На этот раз народу собралось немало. И шум суеты на Площади Справедливости возрастал по мере прихода новых зевак. То и дело из толпы вырывались однообразные фразы, сопровождающие всякую подобного рода экзекуцию. "Долой еретиков! В огонь всех солнцепоклонников! Смерть им всем! Всем врагам Непознаваемого!".

   Старший инквизитор Жоэрс в честь очередного торжества своей профессии оделся согласно уставу: абсолютно черная риза с таким же черным капюшоном, на лобовой части которого был нарисован символ пасынков темноты: правильный шестиугольник с тремя буквами "Н" внутри, аббревиатура которых расшифровывалась так: "Непознаваемый Непознаваем Навеки". Ярким контрастом в одеянии Жоэрса были его длинные белые перчатки, что тоже имело свою интерпретацию: хоть инквизитор и выполняет черную работу, но руки его чисты перед взором Непознаваемого.

   Темнота, нависшая над городом, стала холодной и жгучей. Уличные факела рвали ее на части, кромсали ее целостный монолит, доказывали собственное право на существование в этом мире. Небесные костры казались бесконечно-далекими и безмерно-крохотными. Словно брызги застывшего света. От них не веяло ни теплом, ни холодом, ни печалью, ни радостью. Они, пожалуй, являлись эталонами равнодушия во всей черной вселенной.

   Вдруг толпа взорвалась криками совершенно иного рода:

   -- Король! Да здравствует наш король! Слава династии Ольвингов!

   Нетрудно догадаться, кто прибыл на Площадь Справедливости. Выглядел Эдвур великолепней великолепного. На нем был белый парик. Яркое перламутровое платье, отделанное рюшью и позументом, просто кричало блеском множества бриллиантов. Взор его был надменен и строг. Он держал Жоанну за руку и смотрел только в одну точку. Рядом крутился и суетился епископ Нельтон. Коадьютор Франзарии Кей Ламинье также не пропускал ни одного подобного зрелища. Он частенько наклонялся к королю и шептал ему что-то на ухо. Совершенно не поймешь -- что именно, но король постоянно кивал. Где-то на периферии всей этой взволнованной толпы стоял Пьер. Прибыло также много солдат как из личной охраны короля, так и из городского гарнизона. В гуще королевской свиты серой незаметной фигурой затерялся Даур Альтинор вместе со своей дочерью Кастилитой. Она временно проживала в Нанте и училась здесь искусству рукоделия. Пьер специально держался от нее подальше, чтобы случайно не встретиться с ней взглядом.

   Ближе всех к позорному столбу стоял королевский шут Фиоклитиан Первый и Последний. Он вертел туда-сюда головой, а его шутовской колпак то и дело сверкал отблесками далекого огня. В руке Фиоклит держал свою сучковатую палку. Время от времени он ударял ей оземь и грозно кричал:

   -- Без моего личного распоряжения не начинать!

   Справедливости ради надо сказать, что большинство прибыло на Площадь просто от скуки. Меньшинство -- потому, что их привело большинство. Лишь несколько человек пришли из чувства долга. И лишь одному-единственному, королю Эдвуру, по-настоящему нужна была смерть еретиков.

   -- Ведут! Их уже ведут!!

   Толпа ожила криками и эмоциями. Причем, последние были вторичны: следствием, а не причиной. Именно крики возбуждали в людях дремлющие страсти, а не наоборот. Кровавые зрелища были самыми впечатляющими и самыми дешевыми, практически -- бесплатными, развлечениями в мире. Никто их не хотел, но почти все получали какое-то горькое удовлетворение. Словно в лесах отловили древнее зло в облике человеческом и хорошенько его наказали. Священники не переставали внушать людям, что все их несчастья: болезни, войны, голод, -- кара Непознаваемого именно за то, что допускают в свое сердце ересь, а если еще и покровительствуют еретикам, так это вообще страшенный грех. На солнцепоклонников не смотрели как на людей. Сердобольцев, сострадающим их мукам, таких как епископ Нельтон, было считанные единицы. Но каждый внушал себе, что если он принял участие в сожжении хотя бы одного еретика, бросил хоть малую веточку в его костер, то Непознаваемый будет отныне смотреть на него более благосклонно: авось сестра от болезни избавится, или престарелая мать подольше поживет, или удача в торговле пойдет лучше?

   В сопровождении вооруженного конвоя на Площади Справедливости появились трое. Их тела были завернуты в черное полотно, лица до того утомлены бессонницей и пытками, что походили на бледные мраморные изваяния. Дьессара легко было узнать еще издали: самый высокий, самый широкоплечий, самый живой из троицы полупокойников. Хотя пытали его в два раза сильнее, чем остальных. Они подошли ближе и покорно остановились. Когда же из королевской свиты вышел ни кто иной, как сам король, толпа примолкла.

   -- Итак, еретики, прежде, чем я отдам приказ о вашей казни, произнесите еще раз вслух, что именно вы исповедуете, дабы народ понял, что я предаю вас смерти по справедливости. А не свожу с вами какие-то личные счеты.

   Дьессар поднял голову, откровенно наглым взором окинул Эдвура с головы до ног, потом посмотрел на толпу верноподданных вселенской тьмы, безмолвно дав понять, что ему на всех наплевать. Затем на самом деле плюнул в их сторону и сказал:

   -- Слушай, правитель мракобесов, нашу исповедь: да, мы верим в то, что на небе когда-то светило солнце. Да, оно покинуло нас лишь на время. Но придет Конец Тьмы, и оно снова зажжется над вашими головами. А ты, и народ твой, и все правители так называемой "черной вселенной" находитесь в величайшем заблуждении... Достаточно сказано?

   Звучало внушительно, но совершенно не ново. Вперед, в соответствии с регламентом, вышел епископ Нельтон. Потрясая Священным Манускриптом, он обратился к узникам с последним увещанием:

   -- Одумайтесь, непокорные! Поймите -- вы теряете жизнь! Не только здесь, на земле! Вспомните о наказании, что ожидает вас в Настоящем Мире! А ведь еще не поздно! Может, последние мгновения даются вам, чтобы одуматься! Умоляю вас, раскайтесь! Отрекитесь от этой дряни! И кто знает, его величество может еще помиловать вас!

   Дьессар даже не повел бровью. Каир и Альнида как-то жалостливо глянули на епископа. Но никто не произнес ни слова. А Нельтон громко продолжал:

   -- Видит Непознаваемый, что моя душа скорбит еще больше вашего о вашей же погибели! Вы -- сами себе палачи! Не меня, не короля, а вас надо обвинить в жестокосердии! Я сейчас это докажу... Я докажу, кто из нас с каменным, зачерствелым сердцем. А знаете как? Я встану перед вами на колени и последний раз, на глазах всего народа, буду умолять отречься от ереси.

   Толпа недовольно загудела. То ли не расслышала последние слова, то ли расслышала, да не хотела верить. Эдвур повернул голову в сторону магистра.

   -- Нельтон, вы теряете свое достоинство.

   -- Да, да... -- епископ не унимался, в глазах его светилось какое-то безумие. -- Сейчас мне нет дела ни до своего сана, ни до своего достоинства. Я готов пожертвовать собственной репутацией, лишь бы кто-нибудь из них спасся!

   Далее произошло невероятное. Верховный епископ всей Франзарии снял свою тиару, встал на колени перед еретиками, перед теми, кого считали ниже скотов, и дрожащим от волнения голосом произнес:

   -- Ну же! Только одно слово: "отрекаюсь". Прошу во имя вашего же блага.

   Внезапно наступившая тишина была похожа на взрыв. Люди с недоумением глядели друг на друга. Даже сам король растерялся от неординарности ситуации. А стоящий в отдалении Пьер пришел в восхищение, сказав себе: "это настоящий подвиг! он единственный, кто достоин быть моим наставником!".

   Нельтон продолжал стоять, глядя узникам прямо в глаза. Кей Ламинье первый не выдержал и сделал несколько шагов вперед.

   -- Эй, недоумки! Не имея истинной веры, поимейте хотя бы совесть! Высшее духовное лицо Франзарии стоит перед вами на коленях! Вас умоляют всем миром: отрекитесь от своей ереси! Чего хорошего она дала вам в жизни? Только прячетесь по лесам да сгораете на кострах! Где?! Где оно, ваше проклятое солнце?! -- коадьютор в бешенстве вскинул обе руки к небу. -- Посмотрите туда! Откройте вы наконец свои глаза! Наши деды и прадеды, все наши предки видели на небе только темноту. Предвечную и благословенную! Не было никогда никакого солнца! Не было!!