— Знаю. В августе будет противостояние Марса, — в свою очередь похвастался я своими астрономическими познаниями.
— Директор, наверное, вам теперь дом не даст, — сказал Серый.
— Не даст? Почему?
— А потому, что вы его покритиковали. Он этого не любит.
— Откуда тебе известно, что я его покритиковал?
— Слышал. Я был в кинобудке, с Лукой. Оттуда все слышно. Не даст теперь директор вам дом. Лука тоже так думает. И вы, наверное, теперь захотите уехать? Но я с мамкой уже поговорил...
— О чем? — спросил я.
Серый молчал. Я поймал его за вихор и переспросил:
— О чем говорил?
— Больно, — скривился Серый. — О том, чтоб вы всегда жили у нас. И когда женитесь... Мамка не будет брать с вас деньги. А Андрей с Маруськой пусть живут во времянке, все равно им в город уезжать... Пустите!
Я отпустил вихор и, не сказав больше ни слова, ушел в свою комнату. Я слышал как Серый щелкнул выключателем, погасив в прихожей свет, как скрипнула дверь в другую комнату. Я решил, что он отправился спать, но тут раздался тихий стук и на пороге появился Серый. Он по-прежнему был закутан в одеяло. Не поднимая головы, Серый спросил:
— Чего я плохого сделал?
— Ничего, — ответил я, снимая рубашку. — Иди спать.
— Нет, вы скажите, чего я плохого сделал?
Я повесил рубашку на спинку стула, сел на кровать и принялся снимать туфли.
— Я же как лучше хотел, — стал оправдываться Серый, — чтобы вам было лучше... А то денег вы получаете мало, и Ольга Николаевна, наша вожатая, не больно-то много получает.
— Мамке твоей тоже деньги нужны, — сказал я и подошел к Серому. — Чтоб тебя одевать-обувать...
— Я тоже могу работать, не думайте. Пойду летом на подвязку винограда. — Серый поднял на меня печальные глаза. — Чтоб вам же лучше было хотел...
Я обнял его и прижал к себе.
— Чего? — стал он вырываться. — Телячьи нежности...
Я повернул его и легонько толкнул к двери:
— Спать, Серый, спать...
***
Автобус отправлялся от клуба. Я пришел туда минут за пятнадцать до отхода и сидел на скамейке у крыльца. Лука вынес из клуба коробки с кинолентами — ехал обменивать фильмы в райцентре — и присел рядом, стрельнув у меня сигарету. Подходили еще люди. На площади стояла кучка ребятни. Они тоже поджидали автобус, но другой, который каждое утро отвозил их в школу в соседнее село. Там были Серый, Петя Якушев и другие школьники. Серый, увидев меня, помахал рукой. Я спросил у Луки, какой фильм он будет «крутить» сегодня.
— Какой дадут, — ответил Лука. — Раньше знал за месяц вперед, а теперь не знаю: вы своими мероприятиями срываете мне весь график, нарушаете планы кинопроката. Но я не против, — улыбнулся он.
— То-то же, — сказал я. — Никто не против. Впрочем, после женитьбы ты, Лука, охладел к сцене. Пора тебе да и жене твоей, как говорится, снова включиться...
— Дела мешают, всякие дела, — вздохнул Лука. — Но я включусь. А богатая была свадьба, — таращил глаза Лука, — верно?
— Богатая, — ответил я. — Славная свадьба.
Лука вспоминал о свадьбе всегда с охотой и непременно требовал от всех, кто на ней был, чтобы они хвалили ее.
— Как вы тогда плясали — ого!
— Было дело.
— И пели... А ваша свадьба когда? Не скрывайте — всем известно...
— Возможно, летом, Лука, — ответил я.
К нам подошел старик Селиванов.
— Тоже в район? — спросил Лука.
— В район, — ответил Селиванов. — В Совет ветеранов. Собираемся.
— Ясное дело. А почему эти шпачки до сих пор не уехали? — проговорил Лука, глядя на школьников. — Время уже. Автобуса нет, что ли? — и крикнул: — Петька! Якушев! Почему стоите?
— Автобус не подают, — отозвался Петя. — Говорят, сломался. Если через две минуты не придет, опоздаем.
Селиванов покачал головой:
— Вот ведь как, а? Мальчишек в школу на автобусе, со всем комфортом. В школе завтраки и горячие обеды. За неуспевающих ругают учителей, за недисциплинированных тоже... Хорошо это, а?
— Конечно, хорошо, — ответил Лука.
— Хорошо, да не совсем.
Прибежал из гаража какой-то мальчишка, размахивая портфелем, и заорал во весь голос:
— Автобуса не будет! Клапан, говорят, полетел! Айда по домам!
Несколько портфелей полетело вверх, ребята радостно загалдели.
— Вот, — сказал Селиванов. — Я же говорил, что не все хорошо. В свое время я в церковноприходскую каждый божий день за шесть верст топал. Да-а.
— То было когда, — махнул рукой Лука, — при царе Горохе. С тем временем и сравнивать не стоит.
— А ну постойте, постойте! — прикрикнул на ребят Селиванов, видя, что некоторые стали уходить. — Объявление есть! — и направился к ним. — А объявление такое: раз вы не попадаете в школу, то надо же об этом учителям сообщить. Вот я и пойду в школу. Как раз за час и дойду. И скажу, что вы не приедете, потому что клапан полетел. А как же иначе?
Ребята притихли.
— За всех на уроках посижу, запишу домашние задания.
— Так у вас же машина есть, — сказал кто-то из мальчишек. — Можете на машине съездить.
— Ишь, грамотный, — ответил Селиванов. — Нет, уж я пешочком. Погодка-то — одно загляденье. И тихо, и небо чистое, и земля сухая, и травка зеленеет. А вон и солнышко пошло. Солнышко пошло, и я пойду. А вы, значит, отдыхайте, — он оглянулся на нас и пошел по улице.
— Во дает! — восхитился Лука. — Агитатор! Интересно, что теперь будут делать шпачки?
— Посмотрим, — ответил я.
Ребята, глядя на удаляющегося Селиванова, продолжали молча стоять на площади.
— Думайте, шпачки, думайте! — засмеялся Лука. — У старика голова одна, а у вас вон сколько!
— Надо и нам идти, — сказала какая-то девочка. — Как стыдно! — и первой отделилась от ребят.
— Айда, — скомандовал тот же мальчишка, что сообщил о поломке автобуса. — Догоним деда!
И ребята гурьбой помчались по улице вслед за Селивановым.
Селиванов к автобусу не вернулся.
— Пошел с учителями беседовать о воспитании подрастающего поколения, — сказал Лука, когда автобус тронулся. — Бедовый старик.
Автобус свернул на шоссе. Темная зелень посевов была расцвечена алыми и желтыми маками, по кюветам и обочинам сновали суслики. Я смотрел в окно и радовался зелени посевов, цветению маков, тому, что взошло солнце, а по небу разбрелись редкие утренние облака. Красота земли нередко навевает грусть — и только по той причине, что не вечно дано нам ее созерцать, что никогда и нигде мы не возникнем вновь, и что так расточительно и безрассудно наш взгляд большую часть жизни скользит по мелочам. Порой мы размышляем над каждым своим шагом, смотрим себе под ноги, но, может быть, правильнее было бы собрать однажды все свои силы и сделать один единственный прыжок за черту обыденности. А не удастся — и шут с ним, жалеть не стоит. Жизнь то и дело окликает нас, не по имени окликает — по свойствам души. Душа рвется на этот зов, а мы ждем, когда услышим свое имя. Тщетная надежда робкого человека. Мы все обучены арифметике и спокойно прибавляем к году жизни еще год, еще и еще. А надо складывать победы и поражения: победа — плюс, поражение — минус, и жить так, чтобы сама смерть была лишь ничтожно малым поражением. Надо. А как?
***
В райцентре мне предстояло разыскать художника Дома культуры и всеми правдами и неправдами заманить его недельки на две в совхоз. Мне позарез были нужны настоящие декорации — совхозный зритель мирился со сценическими условностями весьма неохотно. Доска со словом «лес», например, вызывала смех, не говоря уже о «кукурузном поле» — были у меня две такие одноактные пьески, действие одной происходило в лесу, а другой — на кукурузной плантации.
Я готовился к встрече с художником несколько дней — внутренне готовился, так как роль просителя противоречила моим нравственным и эстетическим установкам. А то, что мне предстояло исполнять именно эту роль, было неизбежным: кое-кто из васильковцев уже общался с художником районного Дома культуры Николаем Щукиным, когда тот оформлял игровую площадку в совхозном детском саду, и хорошо знал его несговорчивую натуру. Особенность положения Щукина заключалась в том, что он был единственным художником на весь район (официально признанным, разумеется). В довершение ко всему он был известен и как поэт — его стихи печатались в районной газете «Авангард». В основном это были, как говорил один мой знакомый, «датские стихи», то есть стихи, посвященные знаменательным датам. Некоторые из них я прочел специально, готовясь к предстоящему разговору со Щукиным.
