- Отвал башки, - сказал Виктор шёпотом, и мы вошли в здание, где ещё не были никогда.
Освещённый цветами коридор вёл в круглый зал, полный гостей. На возвышении, цветущая, как целый розовый куст, сидела госпожа Радзико в окружении своих фрейлин - и напротив неё на ложе из живого серебристого плюша полулежала Нганизо, нагишом, с белыми цветами в волосах, с выражением мечтательного ожидания. Чероди стоял на коленях у ложа, обнимая Нганизо за талию, и вылизывал её живот; он уже успел прилизать мелкую шёрстку на её теле дорожкой шириной в два пальца, ведущей от гениталий к сумке. Сумка Нганизо уже не выглядела плотно прижатой, словно её владелица расслабила мышцы, приоткрыв вход.
Гости расположились вокруг, среди них было полно детей - и именно детей больше всего и завораживало всё это действо. Все молчали, как мне показалось, почти благоговейно.
Госпожа Радзико чуть улыбнулась и жестом приказала нам приблизиться; мы подошли и встали у её кресла, как почётный караул.
Отвлёкшись на матриарха, я упустил первый миг появления малышки на свет. Понял только, что этот миг был абсолютно лишён и боли, и драматизма: когда я повернулся к Нганизо, новорождённый детёныш уже цеплялся лапками с булавочную головку за её светлую пушистую шерсть.
Откровенно говоря, я не ожидал такого зрелища.
Детёныш был удивительно крохотный, скорее зародыш, чем младенец - тёмно-красный и, кажется, полупрозрачный, длиной с большой палец руки, никак не больше; он словно состоял только из головки и лапок с микроскопическими пальцами. Приходилось поверить лицин на слово, что родилась именно девочка: определить это на глаз я бы не смог ни за что.
Несмотря на нереальную крохотность, младенец оказался вполне живым и очень целеустремлённым существом. Он вёл себя так, будто знал, куда ему надо попасть - и невероятно трудолюбиво, хватаясь лапками за шерстинки, полз вверх, к входу в сумку матери.
Все присутствующие затаили дыхание. Я ощутил, как горячо лицин желают новорождённому существу лёгкого пути - и вспомнил часто цитируемые строки местного классического стихотворения, которые перевёл с языка запахов как "Долгий путь приводит в Эдем". Это была аллегория жизненного пути, пути парня-бродяги в поисках нового дома и любви и пути новорождённого младенца по вылизанному отцом животу матери - к её сумке.
Чтобы преодолеть бесконечно тяжёлый путь в ладонь длиной, малышке пришлось потратить минуты три, никак не меньше - и когда она скрылась в сумке, за моей спиной вдруг шумно, облегчённо вздохнул Калюжный.
- Фу, блин! - вырвалось у него, по-моему, из глубины души. - Я уже переживать начал, ёлки!
И сделав три шага, прежде чем мы успели его остановить, Сергей присел на корточки рядом с Нганизо и Чероди.
- Слышь, - сказал он, безбожно мешая русские слова со словами лицин, - я тебя поздравляю, в натуре. Она будет крутая баба, боец, ёлки! - и вытер вспотевший лоб ладонью.
Нганизо улыбнулась, блеснув влажными глазами, и нежно коснулась пальчиком его раскрасневшейся физиономии: тонкий ванильный аромат "видзин"-"безопасно" и зелёное свежее благоухание её благодарности.
Калюжный слегка смутился и, спохватившись, протянул руку Чероди, жестом "я тя понимаю, братан". Мы рассказывали Чероди о земном обычае пожимать руку - и он понял, коснулся руки Сергея и оставил на ней слишком сложное для Калюжного ароматическое послание. Там было что-то о братстве, любви, общности, радости и восхищении новой жизнью.
Калюжный в тщетной попытке его расшифровать внюхался в собственную ладонь, сморщился всем лицом, изо всех сил пытаясь не чихнуть - но всё-таки оглушительно чихнул, окончательно смутился и пробормотал:
- Ага. И тебе того же.
Его жест, глуповатый, но неожиданно искренний, развеселил всех. Девицы, щебеча, как стайка канареек, помогали Нганизо встать с ложа и накрывали её плетёной шалью в белых вязаных лотосах. Чероди обменивался ароматическими пожеланиями с парнями. Малыш, с ног до головы в голубеньких цветочках, напоминающих лобелию, застенчиво улыбаясь, подёргал Калюжного за брючину, а когда тот повернулся, протянул ему плод рдзи, похожий на земляничину-переросток. Госпожа Радзико изволили изъявить королевскую милость - от её сухонькой ладошки в комнате повеяло цветущим весенним лугом, а сказала она, если я верно понял: "Мои новые внучата потихоньку осваиваются и привыкают".
Только неугомонный Виктор вполголоса говорил Нгилану, отойдя с ним в сторонку:
- А чего ж вы не помогаете мелким-то? Трудно же дитю, сразу видно - у него ещё и ручек-то толком нету...
- Это чрезвычайно важный момент, - объяснил Нгилан. - Движения младенца стимулируют его начать дышать самостоятельно, включают и нервную систему, и органы чувств.
- А! - Виктор понимающе кивнул.
- Кроме того, - продолжал Нгилан, - кожный покров у младенца ещё не сформирован до конца - прикосновение руки взрослого может причинить ему боль, а без перчатки - даже химический ожог.
- А! Точно же - ваши железы... А я даже стреманулся вначале: как это - баба рожает, а врачей нет. Пока тебя не увидел - мандражил сильно, - признался Виктор.
- Я здесь на случай, если небо рухнет, - улыбнулся Нгилан. - Профилактикой любых возможных проблем при родах заняты женщины, тут присутствовали шесть профессионалок - при том, что прогноз на редкость благоприятный. Не надо волноваться.
- Просто у нас всё совсем по-другому, - сказал Виктор, но ему не дали развить тему. Появившаяся в зале для родов девушка позвала всех на пир - и мы покинули комнату вместе со свитой матриарха и молодыми родителями.
Весь день до вечера оказался сплошной феерией. Я не предполагал, что лицин умеют праздновать с таким размахом - для нас, землян, это был день сплошных чудес. Мы видели, как на родословном древе Кэлдзи, прямо из глубины тёмного "стекла", как по волшебству проступают новые знаки, выведенные то ли командой разумных бактерий, то ли ещё каким-то непостижимым магическим действом. Удивительный инструмент, гротескная конструкция из реек, трубок, планок, падающих и катящихся стеклянных шариков, вынесенный из резиденции Радзико и настроенный местными юношами, заиграл ни на что не похожую удивительную мелодию, в которой слышались то рожки, то скрипка, то фортепьяно, то что-то вообще не определимое земным ухом. Мелодия текла и менялась, как, пересыпаясь, меняются мерцающие орнаменты в калейдоскопе - и к ней присоединились Гзицино и Цвик, импровизируя на флейтах. Мы впервые увидели, как лицин танцуют - и волны ароматов окружали танцоров, создавая действу дополнительные, трудно уловимые человеческим восприятием смыслы.
Пир был по-настоящему великолепен. Чероди играл с малышами в ароматические загадки, к нему присоединились ещё несколько взрослых - и игра начала напоминать земного "крокодила": дружно угадывали, по всей вероятности, образы из книг или ароматических передач по кэлдзи (не назвать ли их, скорее, ароматическими фильмами?) Молодые лицин затеяли сложную игру, в которой надо было бегать и передавать друг другу шарики с ароматическими метками; нас звали, но никто из землян не сумел понять правила - и оставалось только смотреть.
А потом начало темнеть, воздух посвежел - и в нём отчётливо запахло августом, приближающимся концом лета. Пришлые биологи устроили в сумерках заключительный номер - световое шоу, созданное, как я понял, целым сонмом дрессированных светлячков, ярких, как ракеты праздничного фейерверка; в финале удивительной красоты и стройности воздушного танца светлячки спустились на волосы и одежду восхищённых девушек, превратив их в танцующих фей...
Это было потрясающе здорово. Я смотрел, как Динька возится с лицинской малышнёй, весь в светлячках, как Цвик и Гданг учат танцевать Калюжного, ржущего, как конь, как Виктор разговаривает с Нгиланом, я обнимал Гзицино, лежащую головкой на моём плече - и никак не мог понять, откуда в чистой радости этого дня взялась тревога.
