Фраза из короткого послания – та самая, чей смысл никак не удавалось постичь, возникает перед глазами так же, как и утром, черным по белому. И теперь уже ответ находится сам собой.

«Мне жаль» - гласят маленькие каллиграфические буковки…

_______________

В связи с большими проблемами и многочисленными переписываниями главы буду как никогда рада вашим отзывам. Надеюсь, получилось неплохо. Большое спасибо за прочтение.

========== Глава 46 - Клетка ==========

Каштановая дверь ужасна. Поблескивая от чересчур яркого лунного света, выделяясь своей неприступностью среди других деревянных застав, она внушает оправданный страх. Липкий, отвратительный, неизбежный.

Стою прямо перед ней, не имея никакой возможности отвернуться. Я должна войти. И даже больше – просто обязана. Человек, ждущий меня за ней, корчится от боли. От той неотвратимой физической боли, помочь побороть которую может лишь чертова золотистая жидкость тонких шприцов. Шприцов, которых нет не только в моей спальне, но и во всех других комнатах западного крыла, а так же, как ни прискорбно признавать такое, в «обители Дракулы» - моей последней надежде. Я не думала, что могу пробежать через большую часть дома за пять минут (и в этот раз не пугали ни бордовые стены, ни черный потолок; ничто не имело значения и не шло в сравнение с происходящим здесь, в детской). Однако вопреки всем ожиданиям, прикроватные тумбы оказались все так же мучительно пусты. Не осталось ни единого, даже самого маленького упоминания об их недавнем содержимом…

И вот, теперь я здесь. И, переступив порог, буду вынуждена сказать правду.

Господи, это подобно тому, как говорить умирающему о неизбежности летального исхода. О том, что никаких шансов нет и никакого…

Стоп!

Эдвард не умрет. Он столько раз выбирался и спасался, что такое просто невозможно. Все будет в порядке. Обязательно будет, если я перестану тянуть драгоценное время и войду. Поскорее.

Я глубоко вздыхаю. Отгоняю все мысли, хоть боком затрагивающие ненужные темы. Ни Марлены, ни Марты, ни Большой Рыбы – ничего. Я нужна моему похитителю. Только так я смогу помочь.

Открываясь, дверь радушно впускает внутрь. Издает тихонький скрип, который я при всем желании, находясь в каком угодно состоянии, никогда бы не услышала. Но надеяться на такую же реакцию Эдварда напрасно. У него отменный слух и отменное зрение. А теперь, наверняка, вдвойне…

Луна слишком яркая. Неправдоподобно яркая, будто нарисованная одним из аниматоров детских мультиков. Большая и круглая, бледно-белая, выгодно выделяющаяся на иссиня-черном, беззвездном небе. Беспощадно освещая всю комнату, небесное светило не обделяет своим вниманием кровать, стоящую к окну ближе всего иного. Подобно прожектору большой сцены, направляет лучшие, ярчайшие свои лучи на неё.

Коснувшись взглядом ровных простыней, я замечаю нежно улыбающегося Джерома. Он крепко обнял подушку, зарывшись личиком в теплое одеяло. Его личико расслабленно, тельце хоть и выглядит маленьким и уязвимым, но спокойно. Он знает, что в безопасности. И знает, что мы рядом. Тихонько посапывая, мой мальчик видит сладкие, безопасные, безболезненные сны. Он в порядке…

В противовес мягкому образу белокурого сознания, другая половина кровати, занятая Эдвардом, представляет собой полную противоположность – она перевернута с ног на голову. Простыни своими длинными белыми краями свешены к полу, подушки, оставшись где-то внизу, под спиной мужчины, скорее мешают, чем помогают с удобством расположиться в постели, а одеяла, отброшенные к изножью, сбитые в пестрый, толстый комок, напоминают тряпичные баррикады.

Разглядеть за ними мужчину не сложно. Сложнее признать, что вижу.

Вжавшись спиной в острую спинку кровати, внутри которой вырезаны деревянные розочки, высоко запрокинув голову, сжав зубы до невозможности крепко, он усиленно растирает темно-алыми от крови ладонями правую ногу - пижамные штаны приобретают тот же цвет, что некогда белоснежные повязки.

Зато от лица вся кровь отлила. Он снова мертвецки бледный, снова белый, как полотно. Пот, толстой маской покрывший лицо, крохотными капельками спускается вниз ото лба и висков, постепенно перебегая на шею…

Но не её вздутые пульсирующие вены заставляют меня подойти, подбежать ближе. И даже не дрожащие, густо смазанные белилами пальцы, просительно протягивающиеся в сторону двери. Мою сторону.

Точкой невозврата служат глаза. Малахитовые глаза, мгновенье назад выпущенные из плена светло-сиреневыми веками. Безнадежные и напуганные, как у ребенка, прежде чем увидели меня. Утерянная было надежда вспыхивает в них с новой силой, отодвигая без лишних слов понятные страдания на задний план. Капля облегчения проскальзывает внутри больших драгоценных камней, истязая лучше всего иного.

Не надо…

Мое сердце бьется где-то в пятках. Колени дрожат и подгибаются, а дыхание окончательно сбивается.

Этому человеку я должна сказать о том, что шприцов нет?! Нет лекарства, способного помочь ему? Привести в довод то, что я выпотрошила все прикроватные тумбочки этажа? А может, поведать про записку Марлены? Про те страшные слова «мне жаль»?

В горле пересыхает. Сомневаюсь, что вообще способна говорить.

Видеть страдания любого из Калленов – будь то Джером, или его папа - для меня убийственно. Уже не имеет значение, кому из них больно. Наблюдая искаженные от боли лица обоих, я готова сделать что угодно, лишь бы получить для них избавление.

И конкретный момент исключением не является. За чертову инъекцию – одну-единственную – я готова продать дьяволу душу.

Я подхожу ближе. На ватных ногах, но достаточно быстрыми шагами достигаю своей цели. Останавливаюсь возле балки, поддерживающей балдахин, смаргивая наворачивающиеся на глаза слезы. Отсюда вид ещё хуже… беспокоящая Эдварда нога неестественно подвернута, и вся поза моего похитителя подчинена ей. В обычном состоянии он, лежа так, наверняка бы повредил спину.

- Белла, - синеватые губы изгибаются, дрогнув на моем имени. Нетерпение, слившееся со слабостью, явственно звучит в следующей просьбе. Едва слышной, но оттого не менее молящей: - дай!..

- Я не… - сглатываю, глядя на него сверху вниз, - не нашла.

- Н-не наш?.. – Каллена передергивает. Свободная ладонь сжимается в кулак. Крови становится больше.

- Полки пустые, - присаживаюсь перед простынями, ненавидя смотреть на мужчину с прежнего ракурса, - где они могут быть ещё?

Сердце заходится в безумной пляске от морщин, исчертивших лицо мужчины целиком и полностью. Не осталось практически ни единого участка ровной кожи.

Жду ответа. Хочу помочь. Сделаю все, что от меня зависит.

- У м… - Эдвард намерено не вдыхает лишнего, ограничиваясь теми запасами кислорода, что имеет. Исправно старается не превысить допустимой громкости, помня о спящем Джероме.

- Нет.

Это мое слово обрывает его последние надежды. Перерезает, как ножницы тонкую нитку. С грохотом падая вниз, они отзываются тем же звуком в реальности, когда рука Эдварда со всей силы ударяет по спинке кровати. Балдахин вздрагивает. Джерри хмурится.

- Нет… - неслышным шепотом повторяет для себя мужчина, поджимая губы. С силой зажмуривается.

- Отнеси… - быстрый, незаметный вдох, - его…

Опасливо гляжу на малыша, понимая, о чем речь. Передумываю упрямиться и переспрашивать, как только перед глазами возникает картинка сегодняшнего утра. Со слезами, мольбами и неподдельным ужасом мальчика - от разговора. Простого, хоть и тяжелого. Что же говорить про подобный вид папы? Он может обойтись куда дороже… Я понимаю Эдварда. Я сделаю, как он просит.

- Сейчас, - поспешно киваю, обходя кровать. Мысленно умоляя кого-то свыше помочь мне благополучно добраться до ближайшей спальни – кофейной – обвиваю руками детское тельце, поднимая с покрывал. Руки подрагивают, мешая делу.

Прижимаю Джерома к себе, поглубже вдыхая любимый запах. Малыш нам поможет. Нам обоим.