— Это не награда, Лью, это большая забота, — улыбается Саймон, — а моя самая большая награда — это ты.

Это большая забота — золотая карта эксперта. Это сотни проектов в год, по которым нужно сделать заключение, перепроверить его дважды и трижды, перечитать, усомниться, перечитать ещё раз, отложить, преодолевая сомнения, и всё же принять решение. И так каждый из сотен раз. От того, что ты напишешь в сухой электронной форме, зависит, какой станет наука через несколько лет. Или через десятки. Или ещё дальше — мы не знаем, куда простираются последствия наших решений...

На веранде санатория никого больше нет, кроме немолодой пары, и они могут вести себя как в юности, не оглядываясь на других. Могут просидеть здесь до рассвета, глядя, как в гуще веток громадного тополя прорастёт заря и солнце перельётся через край горизонта. На рассвете начнётся ещё одни счастливый день жизни, особенно счастливый оттого, что жизнь у них одна, общая. В старости, когда метания, сомнения, грозы и неурядицы бурного прошлого давно позади, конфликты и неразрешимые вопросы остаются только для разума — чувства спокойны и постоянны, ибо на них опирается мир. Поэтому эксперт с мировым именем оставляет нелёгкие решения на будущее, пусть оно и начнётся через два дня, а сейчас не ждёт никаких тревог, потому что рядом его самая большая награда.

Кто-то всё-таки помешал — прётся через мокрые от росы кусты сирени, чертыхаясь и стряхивая на себя ещё больше воды. Саймон поднимается из кресла, зажигает под потолком веранды фонарь:

— Кто там? Вам помочь?

— Когда я уже вышел, так мне уже поздно помогать, — отвечают из кустов. — Вы спросите, почему? Я вам отвечу: потому что я уже мокрый, Сёма!

Лью вскакивает, роняет плетёное кресло, зажимает обеими ладонями рот, задавливая крик. Саймон стоит как парализованный, глядя на выходящего на дорожку человека. Маленький, толстенький человек с ранними залысинами и мясистым носом идёт прямо на веранду, оставляя на ковролине влажные следы. Он и в самом деле мокрый с ног до головы, но это не делает его смешным и нелепым. Саймону страшно.

— Что... что это за розыгрыш?! Что вы себе... позволяете? — хрипит Саймон, хватаясь за столик. Лью всё так же прижимает руки к лицу, и глаза у неё громадные и круглые от ужаса.

— Если вы считаете, что мне до розыгрышей, так нет, — замечает пришедший. — Вы скучный человек, Сёма, но я вынужден с вами говорить, потому что если искать другого времени, так его тоже нет! Здравствуй, Льюис, — он протягивает свою маленькую руку женщине, а она в ужасе мотает головой и по-прежнему не издаёт ни звука.

— Ты меня обижаешь, Льюис, — грустно говорит гость, — а разве я тебя чем-то обидел? Я с тобой был таким хорошим человеком, что даже вспоминать смешно. Только если ты думаешь, что я пришёл тебя обидеть, так нет — я пришёл к нему. Сядьте, Сёма, мне неудобно смотреть на вас снизу вверх.

Саймон Прискилл, доктор философии, научный эксперт с золотой картой, деревянно садится в кресло, ставшее вдруг ужасно неуютным. Саймон Прискилл не утратил с возрастом памяти ни на лица, ни на голоса. Только вот оживших мертвецов он до сих пор не встречал. Но ошибиться он не может — он ещё не выжил из ума. Или выжил? Но ведь Лью тоже... она тоже... значит...

— Если вы ждёте приятного разговора, так его не будет, — деловито замечает пришедший. — У нас с вами, Сёма, есть одна тема для разговора, и если вас она не радует, так меня тем более. Вы были нашим экспертом, Сёма, и как у вас только повернулась рука написать такую вещь, какую вы написали? Разве мы вам сделали что-то плохое, Сёма?

Лью опускает наконец руки:

— Люка. Ты живой, Люка. Ты живой. Ты живой... ты...

— Если так хочешь, то пусть я буду живой, хотя это меня сейчас вот ни столько не беспокоит. Ответьте мне, Сёма, если у вас есть что ответить.

— Но... даже если это действительно ты... какое это сейчас имеет...

— Ай-яй-яй, — качает головой маленький невозмутимый Люка. — Вы такой большой умный человек, Сёма, и вы мне хотите сказать, что не понимаете? Так я вам могу сделать, чтобы вы сами себе ответили!

Саймон Прискилл, доктор философии и проч., застывает как восковая фигура в музее, и глаза у него такие же неживые, лупоглазые, как пуговицы. Лью тихо плачет, и её чувства ясно отражаются в её взгляде, и понять их нетрудно. А на сумеречной веранде, освещаемой нервным метанием фонаря, звучит голос начинающего эксперта Саймона Прискилла, которому впервые доверили важное заключение.

«Я всё это знаю, Люка. Я честен с тобой настолько, насколько это возможно в нашем положении. Но даже ради всей честности в этой вселенной я не причиню боли Лью. Она для меня самая большая награда, и я должен защитить её. Ты можешь её сманить, я верю — ты обаятелен, ты сможешь её порадовать на время, увлечь вашей наукой, но потом за тобой придёт твой чокнутый шеф, вы займётесь опытами, и ты забудешь о ней. — Саймон Прискилл, будущий золотой эксперт, говорил гладко, убедительно, а у нынешнего Саймона бежали по взмокшей спине мурашки. — Ей будет скучно в вашем проекте, она станет придатком к машине, будет вынуждена терпеть выходки вашего руководителя, сутками будет ждать тебя, а она не маньяк от науки, как ты, Люка. Ты сделаешь её несчастной, и эта ваша идиотская задумка её добьёт. Поэтому если только это в моих силах, я не дам вам всем разрушить её жизнь. Даже если заплачу за это большую цену».

— Так что если вы думали, Сёма, что про это никто не узнает, так вы забыли про меня, — замечает Люка. — Шеф умер, мы все тоже умерли, так вы думаете, это заставит меня всё забыть? И если уж вы сами назвали цену, так вы будете её платить. Я не тянул вас за язык, Сёма, и я скажу так: вы сами себе лучший враг.

— И... что теперь... что будет... я... — бормочет Саймон, и мысли его бегают по кругу, как мыши в лабораторной клетке.

— Сёма, мне больно отвечать на ваш вопрос, — качает головой Люка, шагает с веранды и исчезает в тенях. Ему незачем слушать, что и как скажет женщина, которую он когда-то любил, мужчине, который её когда-то обманул.

Кто не знает Вестминстерскую выставку роз? Только полный дикарь не знает Вестминстерскую выставку роз! Только совершенно бесчувственный, чёрствый человек, попав в Вестминстер в первую неделю июня, способен спокойно пройти мимо парка, полного цветочных красок, форм и запахов. И уж совсем грубым животным нужно быть, чтобы не отличить сразу же среди сотен, тысяч уникальных цветов в десятках рядов два сорта, которые всегда стоят рядом. Называют их несколько патетически: «Вечная память» и «Мириам». Всегда их можно найти рядом, уже много лет подряд, и знатоки со всех континентов каждое лето едут в Вестминстер с контейнерами, специальными коробками, влагосберегающими пакетами и прочей тарой, надеясь успеть приобрести хоть один черенок розово-зелёной садовой «Вечной памяти» или чёрной плетистой «Мириам». За тридцать лет они расселились по садам и паркам мира, по дендрариям и ботаническим выставкам, их везут даже в космос — на орбитальной базе уже два года цветёт в горшочке крошечная из-за тесноты, но самая настоящая «Мириам». Сфотографироваться с ней и послать фото создателю сорта — обязательный ритуал каждого экипажа базы.

Кто не знает Джо Кантона, тридцать лет выводившего эту красоту! Во всяком случае, каждый садовод в Челмсфорде знает Джо Кантона. Каждый обладатель хотя бы крошечного кусочка земли знает: если он хочет не просто разводить петрушку и кресс-салат, а украсить свой дом и улицу по-настоящему достойными цветами — надо идти к старине Джо. Настоящего друга в старине Джо обретает тот, кто берётся за долгий кропотливый труд выращивать розы. Поэтому Челмсфорд весной и ранним летом полон розово-зелёных бутонов «Вечной памяти» и чёрных гирлянд «Мириам». Соседи честно соблюдают договор: черенки может получить любой желающий, но только у самого старины Джо. Что же удивительного, что рано утром в начале июня к старине Джо приехали очередные гости: четверо молодых людей и одна женщина в рабочем комбинезоне — видно, из садового хозяйства...