Но один из похитителей стискивает меня железной хваткой, зажимая мне рот, и стягивает с себя маску. Обритая наголо голова, широкое лицо, карие глаза, татуировки на шее.

– Узнаешь меня? Южная Африка, дача, блины, «Ван Дайрекшн».

Я его не понимаю. Я готова плакать и умолять…

– Южная Африка, дача, блины, «Ван Дайрекшн», – терпеливо повторяет он, как мантру, и убирает руку с моего лица.

«Я что, сплю?»

– Оливер? – выговариваю я. – Жених Фионы?

– Он самый.

– Но ты же друг Оушена. Зачем вам меня убивать? Зачем вы напали на Джо?

– Она всегда такая непонятливая? – стягивая с головы маску, говорит крепко сбитый парень с ухмылкой кита-убийцы, сидящий с другой стороны от меня.

– Это просто шок, – замечает Оливер.

– Джо… Джо… – верчу головой я. – А как же Джо?

– Думаю, это как раз тот, кто следил за тобой от самого Бостона, – говорит тот, кто сидит за рулем. Он уже без маски и смотрит на меня в зеркало заднего вида.

Я вздрагиваю, когда слышу его голос. Он так похож на голос Боунса, только в нем больше хрипотцы.

– Что? – перестаю дышать я.

– Тот, кто вывел тебя из аэропорта, – один из наемников Моретти.

Я делаю вдох и выдыхаю. Еще раз. И еще. Наконец происходящее складывается в цельную картину. Джо – наемник Лилит, и он хотел похитить меня. Тогда эти люди…

– Я спасена? – бормочу я. – Вы меня не убьете?

– Иисусе, – вздыхает сидящий за рулем и достает из кармана телефон. – Сынок, твоя девочка у нас. И лучше поговори с ней сам, а то она сейчас выпрыгнет из окна…

СЫНОК?!

У меня в руках оказывается телефон, и я прикладываю его к уху.

– Скай, слышишь меня? Это свои, – говорит Боунс. – Теперь все будет хорошо.

Я не могу ответить, меня душат слезы. Меня переполняет такое облегчение, и тут же посещает жуткая мысль: если бы у меня хватило духу поднять пистолет, я бы могла убить кого-то из них, господи…

– Спасибо, – только и могу сказать я. – За игрушку, за мое спасение, за все…

– Какую игрушку? – настораживается Боунс. «Ах да, ведь эта игрушка не от него», – медленно, по-черепашьи, соображаю я.

– Передай телефон Оливеру, – быстро говорит он. Оливер слушает несколько секунд, что ему говорит Боунс, и неожиданно забирает из моих рук плюшевого щенка. Он слегка сжимает его несколько раз, потом просовывает палец в шов и аккуратно его разрывает.

– Матерь Божья, – бормочет он, глядя внутрь. Окно машины опускается, и Оливер с силой вышвыривает игрушку из машины. Щенок летит по высокой дуге, кувыркаясь в воздухе, и падает в высокую траву. Машина проезжает еще полкилометра и останавливается. Парни выскакивают наружу, громко переговариваются, звонят в «Гарду»[38]. Я с тревогой выхожу из машины вслед за ними и смотрю в ту сторону, куда улетела моя плюшевая собачка. Что происходит? В голубом небе – стайка голубей, воздух, родной, особенный, кружит голову. Там, в заросшем высокой травой поле, наверняка фазаны вьют гнезда, и бегают кролики, и…

Сетчатку моих глаз обжигает яркая, как молния, вспышка. Над полем взметается огненное облако, и я падаю на землю, оглушенная взрывной волной. Глотаю пыль, острые стебли колют лицо. Я лежу, пока мне не помогают встать на ноги. Над местом взрыва понимается столб черного дыма, во все стороны разлетаются полевые птицы. Трясусь и вздрагиваю в объятиях мужчины, который сидел за рулем. Он хмуро молчит, потом заглядывает мне в лицо – да это же точная копия Боунса, только на тридцать лет старше и с бородой как у Конора Макгрегора[39]!

– Иисусе, деточка, какому дьяволу ты перешла дорогу? – говорит он.

Если бы я держала эту игрушку в руках чуть дольше, то сейчас части моего тела разбросало бы по всему полю. И Оливер, и его товарищ, и отец Боунса тоже погибли бы: мгновение – и нас всех нет.

– Мистер Оушен, – бормочу я. – Кажется, мне нехорошо…

– Зови меня Брайан. Но-но-но, только не обморок… Детка… Вот черт…

Смутно помню, что было после. Кажется, приехала полиция и о чем-то меня расспрашивала. Кажется, я снова потеряла сознание. Кажется, меня осматривал врач: проверил руки-ноги и продезинфицировал порезы на голове. Не знаю, сколько времени я провела на обочине этого поля: час? два? пять? А потом нам всем позволили уйти. Оушен-старший явно был на короткой ноге с полицейскими шишками.

После мы все приехали в Малахайд[40], в большой двухэтажный коттедж, крытый черной черепицей и окруженный высокой оградой: я, отец Оушена, Оливер и еще полдюжины вооруженных парней. Я не смогла ни есть, ни говорить и по-настоящему пришла в себя только после того, как мне дали какое-то успокоительное и я немного поспала.

Я очнулась в спальне с красиво скошенным потолком, в котором было большое окно. Через него в комнату вливалась синева вечернего неба и смешивалась с теплым светом прикроватной лампы. Горели все ссадины на теле, в теле ныли все мышцы, во рту пересохло, голова распухла от мыслей – страшных, отчаянных. Неужели мне в самом деле удалось спастись? Неужели я действительно жива? Все кончено? Или еще нет? Где Лилит? Где Боунс? Он приедет ко мне? Он расскажет, кем, черт возьми, она ему приходится?

Я приподнялась на локте и осмотрелась, морщась от всплеска головной боли. На прикроватном столике рядом с лампой стояли графин с водой и пара высоких стаканов. Я плеснула себе воды в стакан, неловко пролив немного на лежащую рядом газету, и… моя рука замерла в воздухе. Я поставила графин и развернула газету, на первой полосе которой красовался Боунс со статуэткой в руке. Заголовок гласил:

СЭМ 'SAMAEL' ОУШЕН:

Ты нужна мне, и пусть твердят обратное все демоны ада.

Кого имел в виду Король Готики в своем первом за последние десять лет публичном выступлении?

Строки полетели и вонзились в меня, как стрелы.

«Фронтмен скандально известной группы "Кости Христа", Сэм Оушен, более известный всем под прозвищем Samael, впервые за десять лет вышел в свет. Он посетил церемонию музыкальных наград American Music Awards, где удостоился награды как лучший продюсера года. Сэм и ранее побеждал в различных номинациях, но никогда не являлся за наградой персонально, избегал публичных выступлений и вел максимально закрытый образ жизни. Именно поэтому его появление произвело фурор на церемонии. Пожалуй, это стало самой обсуждаемой темой вечера.

Сэм покинул сцену в 2005 г. после того, как его беременная подруга подверглась жестокому нападению со стороны неизвестного. Но он никогда не покидал свой трон короля эпатажа и той мрачной, атмосферной музыки, которая способна пробрать вас до мозга костей. Он продолжал царить, творить, дарить миру те мистические мелодии, которые невероятным образом объединяют в себе ярость и нежность, божественное и дьявольское, гармонию и диссонанс. Можно сколь угодно обсуждать его персону, его личную жизнь и его прошлое, но его талант, безусловно, не подлежат сомнению. Выступление певицы Foxes с песней "Devil Side", написанной Сэмом Оушеном, стало одним из самых впечатляющих выступлений за всю историю церемоний АМА. Я не припомню ни одной песни, от текста которой меня бы так сильно бросило в дрожь.

Беги и прячься. Сегодня ночью мне не поздоровится. Твоя дьявольская сущность выходит наружу и готовится уничтожить меня. Все это – как замедленное самоубийство – смотреть и видеть твоего дьявола, который становится между мной и тобой. Я хочу тебя, но не твою дьявольскую сущность, не твою пугающую жизнь, а только тебя. Поэтому скажи мне, почему я всегда имею дело с твоим дьяволом, с твоим опасным рассудком, но не с тобой? Кто спасет тебя? Кто спасет?[41]

Но к таланту, загадочному прошлому и ауре затворничества, окутывающей Сэма Оушена, в эту пятницу прибавилась еще одна тема для разговоров. Похоже, что Сэм явился на церемонию не только для того, чтобы забрать статуэтку. Речь, которую он произнес со сцены, явно предназначалась для одного-единственного человека, которого не было в зале, но до которого Оушен жаждал достучаться. Впрочем, прочтите эту речь сами, представьте, как ее произносит один из самых привлекательных мужчин нашей планеты по версии журнала People, и вообразите, какое впечатление она произвела на ту, которой была адресована. Если, конечно, она ее услышала. Хочется верить, что услышала…»