После того как обвинения федеральных властей рассеялись в воздухе, задача рассчитаться с Патриком за содеянное легла на плечи штата. Пэрриш ощущал всю полноту переложенной на него ответственности. Феды спихнули с себя ответчика для того, чтобы расправиться с сенатором. Однако у Патрика еще имелись в запасе неожиданные ходы, и уж тут Пэрриш был полностью в его власти.

— Умышленное убийство можете выбросить из головы, Терри, — сказал Патрик. Пэрриша так звал почти каждый, однако подобная фамильярность ответчика, едва знакомого с прокурором, пожалуй, несколько резала слух. — Я никого не убивал.

— Кто сгорел в машине?

— Человек, умерший за четыре дня до этого.

— Мы его знаем?

— Нет. Никому не известный старик.

— От чего он умер?

— От бремени прожитых лет.

— Где?

— Здесь, в Миссисипи.

Пэрриш задумчиво чертил в записной книжке квадратики. С поражением фэбээровцев дверь осталась распахнутой настежь. Патрик вот-вот выйдет через нее без всяких оков или наручников. Казалось, теперь ничто уже его не остановит.

— Значит, вы сожгли труп?

— Истинная правда.

— Что говорит по этому поводу закон?

Сэнди подтолкнул Пэрришу лист бумаги. Тот быстро пробежал глазами написанное.

— Извините. Не могу сказать, что сталкиваюсь с такими вещами ежедневно.

— Тем не менее это все, что у вас есть, Терри, — бросил Патрик с уверенностью человека, спланировавшего свои действия годы назад.

Прокурор был убежден в его правоте, но где на свете найдется юрист, которого легко сломать одной фразой?

— Это пахнет годом тюрьмы, — сказал он. — Год в Парчмэне пойдет вам на пользу.

— Очень может быть, но в Парчмэн я не поеду.

— А куда вы намереваетесь отправиться?

— Куда-нибудь еще. С билетом первого класса в кармане.

— Не торопитесь. У нас есть мертвое тело.

— Нет, Терри, у вас нет мертвого тела. Вы не имеете ни малейшего представления о том, кто был кремирован, а я не скажу вам этого до тех пор, пока мы не заключим сделку.

— Что за сделка?

— Откажитесь от обвинений. Выбросьте их из головы. Мы просто разойдемся по домам.

— Великолепно! Ловят грабителя банка, он возвращает деньги, мы снимаем с него обвинения и машем на прощание ручкой. Неплохой козырь для четырех сотен ответчиков, с которыми на сегодняшний день я имею дело! Уверен, их адвокаты всё поймут правильно.

— Меня абсолютно не интересуют эти четыре сотни ответчиков, как, собственно, и я их. Мы говорим о конкретном судебном процессе, Терри, а в нем каждый за себя.

— Но далеко не о каждом кричат все газеты.

— Ага, понял. Вас беспокоит пресса. Когда у вас перевыборы? В следующем году?

— Я лишен какой бы то ни было предвзятости. Пресса меня нисколько не волнует.

— Как бы не так. Вы — официальное лицо, и беспокоиться о прессе — ваша обязанность. Именно поэтому вы должны снять с меня обвинения. Выиграть вам не дано. Переживаете по поводу первых страниц? Тогда представьте на них собственную фотографию — после того как проиграете.

— Член семьи жертвы не выдвигает никаких обвинений, — заметил Сэнди. — Кроме того, эта дама готова обратиться к публике. — Адвокат помахал в воздухе листком бумаги.

Сказать яснее было невозможно: за нас факты и представительница семьи, мы ее знаем, а вы — нет.

— В газете это будет смотреться неплохо, — добавил Патрик. — Родственница жертвы, умоляющая прокурора снять обвинения.

«Сколько вы им заплатили?» — чуть не спросил Пэрриш, но сдержался. Господь с ними, это не важно. Он вновь начал писать что-то в записной книжке. Пока мысли прокурора метались в поисках выхода, слышно было лишь шуршание пленки — магнитофон продолжал записывать.

Пользуясь тем, что противник почти повержен, Патрик нанес решающий удар.

— Вот что, Терри, — с максимальной искренностью сказал он, — вы не можете повесить на меня обвинение в убийстве. Это совершенно ясно. Вы не можете предъявить обвинение в глумлении над трупом, поскольку не знаете, о чьем трупе идет речь. У вас ничего нет. Проглотить столь горькую пилюлю трудно, согласен, но факты — упрямая вещь. Приятного здесь мало, однако, черт побери, ваша работа и не предполагает сплошных наслаждений!

— Благодарю вас. И все-таки глумление над трупом серьезное преступление. Мы поднимем архивы и найдем каждого, кто умер в феврале девяносто второго года. Пойдем по семьям, чтобы узнать, не говорил ли кто-нибудь с вами. Получим постановление суда и раскопаем несколько могил. Торопиться не будем. Вас тем временем переведут в окружную тюрьму, а шериф Суини, я уверен, с удовольствием подыщет вам достойных сокамерников. Зная о вашей склонности пускаться в бега, ни один судья не согласиться выпустить вас под залог. Потянутся месяцы, придет лето, а кондиционеров в тюрьме нет. Вам придется еще похудеть. Мы же продолжим раскопки и при небольшом везении найдем-таки пустую могилу, а через девять месяцев, или через двести семьдесят дней, после предъявления обвинения начнем судебный процесс.

— Как вы собираетесь доказать, что это сделал я? Свидетелей нет, нет вообще ничего, кроме весьма сомнительных умозаключений.

— Посмотрим. Но вы упускаете мою мысль. Если я выдвину обвинение, то смогу, по закону, на два месяца продлить ваше пребывание в тюрьме. Таким образом, ожидая суда, вы почти год проведете в камере. Немалый срок для человека с кучей денег.

— Переживу как-нибудь, — сказал Патрик, глядя Пэрришу прямо в глаза и надеясь, что тот отведет взгляд первым.

— Может быть, однако вряд ли вы захотите испытывать судьбу: а вдруг присяжные согласятся с обвинением и вас осудят?

— Ваше последнее слово? — спросил Сэнди.

— Попробуем подойти к проблеме иначе. — Пэрриш усмехнулся. — Вам не удастся сделать нас всех дураками, Патрик. Феды отступились, ладно. Но у штата нет иного выбора, кроме как продолжить начатое. Вы должны дать нам хоть что-то, чтобы разрешить ситуацию.

— Я даю вам возможность предъявить мне обвинение. Отправлюсь в суд, предстану перед его честью, выслушаю все ваши речи и признаю себя виновным в глумлении над трупом. Но никакого заключения. Можете объяснить судье, что семья не имеет ничего против. Предложите вынести условный приговор, наложить штраф, выплатить компенсацию морального ущерба, зачесть срок, прошедший с момента моего задержания. Напомните ему о пытках и всем прочем, что мне пришлось перенести. Сделайте, Пэрриш, и вы сохраните свое достоинство. Но повторяю вам: никакой тюрьмы.

Т. Л. Пэрриш задумался.

— И вы назовете имя жертвы?

— Да. После того как мы заключим с вами сделку.

— У нас есть согласие семьи на вскрытие гроба. — Сэнди помахал еще одной бумагой. — Я спешу, Терри. Мне нужно посетить очень много мест.

— Нужно поговорить с Трасселом. Необходимо заручиться его согласием, вы же понимаете это.

— Он его даст, — сказал Патрик.

— Так договорились? — спросил Сэнди.

— В том, что касается меня, — да, — ответил Пэрриш и, выключив магнитофон, начал собирать со стола свои вещи.

Патрик подмигнул Сэнди.

— Кстати, — Пэрриш уже поднялся, — чуть не забыл. А что вы можете сказать о Пеппере Скарборо?

— Я назову вам его новое имя и дам номер карточки социального страхования.

— Значит, он жив?

— Да. Вы получите возможность найти его, но не более. Парень не сделал ничего плохого.

Окружной прокурор молча вышел из комнаты.

На два часа дня у Евы была назначена встреча с вице-президентом лондонского отделения «Дойчебанка». Немец превосходно говорил по-английски, одет был в темно-синий двубортный костюм от дорогого портного, манеры его отличались благородной сдержанностью. Он тут же приступил к делу. Предстояло перевести сто тринадцать миллионов долларов из банка в Цюрихе в Вашингтон. Ева назвала номера счетов и определила порядок движения денег. Секретарша внесла чай с пирожными; немец, вежливо извинившись, на минуту вышел, чтобы переговорить по телефону с Цюрихом.