А ниже, на улицах, было настоящее столпотворение. Потоки людей перемешивались, образуя настоящие водовороты, и приходилось крепко держаться за руку учителя, чтобы не потеряться. Торговцы вынесли свои товары прямо на улицы, стараясь держаться ближе к этим потокам, но так, чтобы не засосало самих… Рыбные, овощные, гончарные ряды соседствовали с ювелирными, ковровыми, невольничьими и лошадиными. Всюду сновали калеки, нищие и знахари: Охранники в тяжелых панцирях и высоких шлемах с флажками пробивали себе путь сквозь толпу… Иногда кому-то и попадало, но что ж, сам себя и вини, не убрался, значит, вовремя с дороги. Богато украшенные паланкины на могучих руках носильщиков замедляли ход, а то и вовсе останавливались, и тогда какой-нибудь рассерженный вельможа, ругаясь, вылезал наружу, чтобы навести порядок, но тут же его подхватывало, как щепку, и несло куда-то людское море.

Чонг совершенно опешил от открывшегося перед ним зрелища. Воистину после суровой, размеренной жизни в горной общине у него возникло стойкое чувство, будто он попал в громадный гудящий улей. От множества хитро, невообразимо переплетенных ароматов у него закружилась голова.

– Не отставай, – напомнил о себе учитель. – Мы должны до сумерек быть во дворце.

– И вы знаете, куда нам идти? – недоверчиво спросил Чонг. – Бедный наш правитель, как же он живет в таком месте!

Таши-Галла не ответил. И Чонг, взглянув на него, вдруг понял, что учителю было явно не по себе. Он будто чувствовал что-то, упорно витавшее в воздухе, насыщенном запахами со всех частей света. То, что делало атмосферу густой и вязкой, как вода в болоте, – так бывает в горах перед сильной грозой: ещё нет никаких видимых признаков и небо остается голубым, чистым и высоким, но непонятная тяжесть давит на затылок и крошечные искорки мелькают перед глазами, иногда чуть заметно касаясь лица…

– Так вы не успели на аудиенцию к королю?

Монах покачал головой.

– К нам вышел вельможа с длинным списком в руках. Все просили о встрече – целая толпа столичной знати.

– И вас не пустили?

– До нас просто не дошла очередь.

Игорю Ивановичу временами казалось, что он просто висит в пространстве, не касаясь пола, не ощущая сырого холода от стен каменного мешка. Он мог двигаться, видел в темноте собственные ноги и руки, но тела не чувствовал. Оно осталось там, за столом в городской квартире, в сидячем положении, и кто знает, вполне возможно, разговаривало, отвечало, вздыхая, на язвительные реплики, если Алла опять, заскучав, устроила склоку… Он не знал, что происходило с ним в той реальности, пока сознание переносилось за многие сотни лет и километров. Никогда не мог предугадать, когда с ним это начнется, и начнется ли вообще… И от этого возникала неудовлетворенность своей пассивной ролью. Его вызывают – он идет. Не спрашивая, не возражая. Знать, не дано,

Он взглянул на монаха, закованного в кандалы. Тот сидел на куче соломы, подняв лицо кверху, и смотрел сквозь решетку на далекие, мигающие в вышине звезды… И сам в едва сочившемся мертвенном свете казался неземным существом – большой лоб. благородной формы, тонкий прямой нос и широко раскрытые глаза с затаенной мольбой, глядя в которые хотелось плакать.

– Ты сказал на допросе, что Таши-Галла в молодости спас Лангдарме жизнь во время охоты?

– Нет, – тихо ответил Чонг.

– Почему?

– Я узнал позже… уже здесь, в тюрьме. Он приходил.

– Кто?

– Учитель. Его дух хотел, чтобы несправедливость была устранена… Наверно, это он призвал вас.

– Почему ты так думаешь?

– Ну неужели вы не понимаете? – в отчаянии прошептал Чонг. – Он ведь рассказывал мне… Дом Черного мага, Шар… Многие хотели служить Шару, мечтали получить могущество, но он всегда выбирает только сам… И тогда сопротивляться невозможно, где бы ты ни был. Какой смысл магу удерживать своего ученика? Тот и так был прикован… Крепче, чем я сейчас.

– Но Таши-Галла мог во всем признаться. А он подставил под удар тебя.

– Ну и пусть.

Чонг помолчал.

– Он сделал то, что было предначертано. А может быть, у него не хватило сил ослушаться приказа… Поймите, его нельзя осуждать. Учитель и так выбрал себе страшную участь. Он не имел права умереть, не отомстив за всех – за меня, за короля Лангдарму… За тех, кто погиб в горной общине.

– Разве месть и вера в Будду совместимы?

– Учитель был монахом-воином. Он должен был отплатить. Это карма.

– Значит, ты думаешь, он подставил тебя, чтобы выиграть время и вернуться в горный храм?

– Да, – твердо ответил Чонг. – Вернуться в храм. Убить тех, кто осквернил его, они не заслуживали прощения. И умереть самому, чтобы его дух мог прийти ко мне. – На глазах у него сверкнули слезы. – Он все-таки выиграл. Вы – здесь, а значит, учитель выиграл…

– Солнцеподобный больше не будет принимать посетителей, – объявил царедворец. – Те, кто был приглашен официально, смогут занять места на дворцовой площади, где будут происходить празднества.

Чонг заметно погрустнел. Он очень надеялся услышать, о чем будет говорить король со старым учителем.

– Не волнуйся, – утешил его Таши-Галла. – Всему свое время. А сегодня правителю и в самом деле не до нас.

И Чонг, едва увидев буйство красок и заслышав надрывное звучание труб, забыл о своих огорчениях.

Площадь перед дворцом Потала была заполнена народом. Люди стояли плотной толпой – трудно было даже переступить с ноги на ногу.

Каждый, особенно из стоявших в задних рядах, изо всех сил вытягивал шею – не пропустить бы чего. До начала главного действия оставалось совсем немного, уже и солдаты в серебристых парадных доспехах и алых накидках оттеснили народ в две стороны, образовав коридор – от начала площади, где в неё вливалась центральная улица города, до самого дворца короля Лангдармы, перед которым на помосте, покрытом золотистым шелком, стоял высокий трон из слоновой кости. Пока трон был пуст, только стража в золотой броне, с бронзовыми щитами в человеческий рост, стояла по бокам. Священные знамена Чжал-Цены, привезенные из храмов со всех уголков Тибета, развевались и хлопали на ветру.

Колесников стоял среди людей, ощущая запахи, исходившие от них, чувствовал их движения и нетерпеливые притоптывания, но стеснения толпой не было. Он казался себе свободным – бесплотным, тем более что его вроде и не замечали. Только немое удивление мелькало в глазах некоторых, когда они наталкивались на невидимое препятствие.

Им овладел вдруг какой-то мальчишеский восторг, ему тоже захотелось вытянуть шею (нужды в этом не было: все лежало перед ним как на ладони), потолкаться локтями, пытаясь пробиться в передний ряд… Хотелось почувствовать людей, стоявших бок о бок, и себя как часть этого мира (возвращаться в свой ни малейшего желания не было… Только вот Алёнка… Ее глаза и руки там, на вокзале, перед отходом поезда. «Я буду скучать по тебе». – «Я тоже. Я очень люблю тебя…». – «И я тебя люблю. Когда едешь в санаторий?» – «Через две недели». – «Вот видишь. Домой вернемся вместе…»). Когда это было? Давно, ещё в той жизни, где Серега. Туровский вспоминался только вихрастым мальчишкой с серьезными глазами… Где он понятия не имел о человеке, заставившем маленькую девочку, ребенка, хладнокровно и изобретательно совершить убийство. И надо было ещё жить как-то с этим новым знанием – удар не хватил, сердце не разорвалось. Что же это за орган, спокойно перенесший такое! И сейчас он испытывал восторг вместо ужаса. Дворец Потала в самом центре Лхассы лежал перед ним во всем великолепии, почти такой же, как на зарисовках Николая Рериха и его спутников, первых европейцев, побывавших в столице Тибета. Он своими глазами видел громадных каменных львов, охранявших ворота, и высокие резные колонны, поддерживающие массивную крышу над входом. Широкие лестницы поднимались с террасы на террасу, все выше и выше, к центральной башне с площадкой наверху, откуда открывалась величественная панорама хребта Кхорда-Ле…