На цыпочках, еле дыша, вошла она в комнату отца, взяла отцовское ружье, а на его место положила ружье Давуда. Бей глубоко вздохнул и сквозь сон воскликнул: «Иисусе!» Но он не проснулся, и девушка отдала волшебное ружье красавцу Давуду.

И Давуд осмотрел ружье от приклада до мушки; по очереди рассматривал он курок, кремень и шкив. Нежно поцеловал он Настасью и поклялся, что вернется ночью.

В пятницу он ее покинул, в воскресенье прибыл в Баню Луку.

А тем временем бей Сава вертел в руках ружье Давуда.

«Видно, стар становлюсь я, — говорил он, — ружье мне что-то кажется тяжелее. Но убьет оно еще много неверных».

И каждую ночь пояс Настасьи свисал с балкона. Но коварный Давуд не появлялся.

Вступили в нашу страну обрезанные собаки, и никто противиться не может их вождю Давуду-аге. Кожаный мешок привязан за его седлом, и рабы наполняют мешок отрезанными ушами тех, кого он убил. Все жители Воштины объединились тогда вокруг старого бея Савы.

Настасья взошла на крышу своего дома, чтобы оттуда увидать жестокую битву, и узнала она Давуда, когда своего коня он направил на ее отца. Бей, уверенный в победе, выстрелил первым, но зажегся только запал, и бей вздрогнул от ужаса.

А пуля Давуда пробила броню Савы. Вошла она в его грудь и вышла из спины. Вздохнул бей и пал мертвым. Тотчас же черномазый раб отрезал ему голову и подвесил за белые усы к луке Давудова седла.

Когда увидела Настасья голову отца, не заплакала она, не вздохнула, но взяла одежду своего младшего брата, вороного коня своего младшего брата и бросилась в гущу схватки, чтобы найти и убить Давуда. И Давуд, завидев юношу-всадника, прицелился в него из волшебного ружья. И смертельной оказалась его пуля. Вздохнула прекрасная Настасья и пала бездыханной. Тотчас же черномазый раб отрезал ей голову. Но усов у нее не было, и снял он с нее шапку и взял за длинные кудри, и узнал Давуд волосы прекрасной Настасьи.

Соскочил он с коня и поцеловал окровавленную голову.

«Заплатил бы я цехин за каждую каплю крови прекрасной Настасьи! Дал бы руку себе отрезать за то, чтобы живой отвезти ее в Баню Луку».

И швырнул он волшебное ружье в колодец Воштины.

Жил да был в Хорватии бан, кривой на правый глаз, глухой на левое ухо. Правым глазом глядел он на нищету народа, левым ухом слушал жалобы воевод. У кого было много богатства, того он судил, а кто бывал осужден, тот умирал. Так-то велел он обезглавить Гуманай-бея и воеводу Замболича, да и захватил их богатства. Под конец прогневили бога его злодеяния, и позволил он призракам мучить бана во сне. Каждую ночь в ногах его постели появлялись Гуманай и Замболич, стояли они перед ним и глядели на него взором тусклым и мрачным. В час, когда звезды бледнеют, когда розовеет небо, тогда — говорить об этом страшно — оба призрака склонялись, словно приветствуя его в насмешку. Падали их призрачные головы и катились по коврам, и только тогда бан мог заснуть. Но однажды ночью, холодной зимней ночью, заговорил Гуманай и сказал ему так: «Прошло уже много времени, как мы тебе кланяемся. Почему же ты еще ни разу не ответил нам на поклон?» Тогда поднялся 6ан, дрожа всем телом. И пока он кланялся им, оторвалась его голова и покатилась по ковру.

Ко мне, старый, седой орел, я Гаврила Заполь. Часто кормил я тебя мясом пандуров, моих заклятых врагов; а теперь я ранен и умираю. Ты можешь отдать своим орлятам мое сердце, мое смелое сердце, но сперва окажи мне услугу. Возьми в свои когти мой пустой патронташ, отнеси его брату моему Джордже, пусть он за меня отомстит. Двенадцать патронов было в моем патронташе, и двенадцать мертвых пандуров ты увидишь вокруг меня. Но всего их было тринадцать, и тринадцатый, по имени Боцай, подло выстрелил мне в спину. И еще возьми в свои когти вышитый платок; отнеси его прекрасной Каве, чтобы она им утирала слезы, которые по мне проливает.

И орел отнес патронташ брату его Джордже и видит: сидит Джордже и попивает водку. И отнес он платок прекрасной Каве — а она справляла свадьбу с Боцаем[138].

Грустная баллада о благородной супруге Асана-аги[139]

Что белеет на зеленых холмах? Снег ли это? Или белые лебеди? Снег бы уже растаял, лебеди бы давно улетели. Это не снег и не лебеди: это шатры Асана-аги. Он лежит и стонет, жестоко болит его рана. Ухаживают за ним мать его и сестра. Только любимая жена, оробев, не посмела прийти[140], и нет ее с ним и у его ложа.

Когда утихла немного боль, велел он передать своей верной супруге: «Не смей на меня смотреть в белом моем доме, в белом моем доме и перед моими родичами». И, услышав эти слова, заперлась жена аги в своей половине, полная печали и скорби. Вот услышала она у дома топот конских копыт, и подумала несчастная супруга: муж ее подъезжает к дому; и бросилась она на балкон, чтобы скорей его увидеть. Но обе ее дочери поспешили за нею: «Стой, милая матушка! Это не отец приехал, это не Асана-ага. Это наш дядя, бей Пинторович».

Остановилась несчастная женщина. Обняла она родного брата. «О брат мой, позор великий! Он меня отвергает, а ведь я родила ему пятерых детей!»

Угрюмо молчит бей. Из красной шелковой сумки вынимает он ту бумагу, что расторгает брачные узы[141]. Теперь она сможет надеть венец нового брака, как только увидит снова дом своей матери.

Прочитала супруга аги бумагу. Целует она в лоб обоих своих сыновей, а дочерей своих целует в алые губы. Но не и силах она расстаться с последним своим ребенком, который еще лежит в колыбели. Безжалостно, хоть и с трудом, оторвал ее брат от дитяти — посадил на коня своего и вернулся с нею в свой дом. Но недолго она оставалась в отцовском доме, ибо красива была и знатного рода, и стали свататься к ней благородные люди округа. Выделялся среди них кади[142] селенья Имоски.

Умоляет бедная женщина брата: «Хоть бы мне, милый брат, умереть раньше тебя. Молю тебя, не выдавай меня замуж[143]. Разорвется мое сердце от горя, когда увижу своих детей сиротами». Али бей не хочет ее слушать: он предназначил свою сестру в супруги имоскскому кади.

Последний раз обратилась она к нему: пусть хотя бы письмо пошлет он имоскскому кади и напишет в этом письме: «Госпожа тебе шлет привет и великую просьбу. Как приедешь ты за невестой со своими благородными сватами, привези ей длинное покрывало, такое, чтобы всю ее укутать, чтобы она не видела своих сирот, проезжая мимо дома аги».

Прочитал кади письмо и собрал благородных сватов. Отправились они за невестой и вывезли ее из дома, полные радости и веселья.

Вот они проезжают мимо дома аги. Обе дочери, глядя свадьбу с балкона, узнали свою мать. Оба сына выбежали к ней навстречу и зовут родную к себе: «Мать, оставайся с нами, пойдем вместе к столу!» И несчастная мать крикнула старисвату: «Во имя неба молю тебя, братец мой старисват: останови лошадей у этого дома, хочу я одарить моих сирот». Лошади остановились у дома, и дала она детям подарки. Сыновьям она подарила золотом шитые туфли, дочерям — пестрые платья. А младенцу, что еще лежит в колыбели, послала она рубашку.

Асана-ага видел все это, стоя в стороне. Подзывает он к себе сыновей: «Идите ко мне, сиротки; оставьте бессердечную мать, которая бросила вас».

Побледнела несчастная мать, голова ее ударилась о землю, и рассталась она с жизнью от горя, что сиротами пришлось ей увидеть милых своих детей.