Хемингуэй вновь оглянулся на меня, словно внезапно осознав смысл своих слов. Потом он продолжал, повернувшись к узкой могиле:

– Несколько месяцев назад еще один мой сын Джон, мой Бэмби, спросил меня о смерти. Он не боялся идти на войну, он боялся страха смерти. Я рассказал ему о том, что, когда меня впервые ранили в 1918 году, я очень боялся внезапно умереть – боялся до такой степени, что не мог спать без ночника, – но я рассказал ему также о своем храбром друге по имени Чинк Смит, который однажды прочел цитату из Шекспира, она очень понравилась мне, и я попросил его записать ее для меня. Это строки из второй части „Генриха Четвертого“, я выучил их наизусть, и с тех пор они всегда со мной, будто невидимая медаль Св. Кристофера. „Ей-богу, мне все нипочем; смерти не миновать. Ни в жизнь не стану труса праздновать.

Суждено умереть – ладно, не суждено – еще лучше. Всякий должен служить своему государю, и что бы там ни было, а уж тот, кто помрет в этом году, застрахован от смерти на будущий“. Тебе не суждено увидеть будущий год, Сантьяго Лопес.

Но ты был храбрым человеком, и не важно, сколько тебе было лет, когда тебя настигла безжалостная судьба.

Хемингуэй отступил на шаг. Старый могильщик откашлялся.

– Нет, сеньор, – сказал он по-испански. – Прежде чем предать земле этого ребенка, нужно прочесть из Библии.

– Это обязательно? – с удивлением произнес Хемингуэй. – Разве Шекспира недостаточно?

– Нет, сеньор, – ответил старик. – Без Библии нельзя.

Хемингуэй пожал плечами:

– Что ж, если это „nessessario“… – Он взял пригоршню земли – точнее, грязи, и вытянул руку над могилой. – Коли так, прочтем из Екклесиаста: „Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки… Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит“. – Хемингуэй бросил землю на маленький гроб, отодвинулся и посмотрел на старика, который стоял, опираясь на лопату. – Этого достаточно?

– Si, senor.

Когда мы возвращались с похорон в дождливых вечерних сумерках, Хемингуэй сказал:

– Назови хотя бы одну причину, которая помешала бы мне охотиться за лейтенантом Мальдонадо.

– Может быть, мальчика убил не он.

Хемингуэй свирепо воззрился на меня:

– А кто же? На прошлой неделе ты сам сказал мне, что Агент 22 следил за Бешеным жеребцом.

– Не называйте его так.

– Бешеным жеребцом?

– Нет. Агентом 22.

– Кто еще мог его убить, если не Мальдонадо? – осведомился писатель.

Я отвел взгляд от залитого дождем лобового стекла.

– Я запретил Сантьяго следить за ним и вообще за кем бы то ни было вплоть до нашего возвращения. Не думаю, что он ослушался меня.

– И все-таки он за кем-то наблюдал, – заявил Хемингуэй.

Я покачал головой.

– Дорога, на которой его нашел Октавио, ведет к хижинам, где он ютился, когда была жива его мать. Еще Октавио сказал, что Сантьяго отсыпался там, когда в городе бывало слишком шумно.

Несколько минут Хемингуэй вел машину молча.

– Лукас, – заговорил он наконец, – кто еще мог убить мальчика?

– Отвечу позже, – сказал я.

– Отвечай немедленно, или у тебя не будет никакого „позже“, – потребовал писатель. – Объясни, кто ты такой, на кого работаешь и кто, по твоему мнению, мог убить мальчика, или вылезай из машины и не возвращайся в усадьбу.

Я колебался. Если бы я ответил хотя бы на один из его вопросов, это означало бы, что я больше не работаю ни в ФБР, ни в ОРС. По лобовому стеклу метались „дворники“. Шум сильного дождя, бьющего по матерчатой крыше „Линкольна“, звучал, словно удары капель по гробу Сантьяго. Я понял, что уже не работаю ни на ФБР, ни на ОРС.

– Я работал в ФБР, – заговорил я. – Эдгар Гувер прислал меня шпионить за вами и докладывать о ваших действиях через связника.

Хемингуэй остановил машину на обочине. Мимо мчались грузовики, обдавая нас брызгами. Хемингуэй повернулся на водительском сиденье и, пока я говорил, не спускал с меня глаз.

Я рассказал ему о Дельгадо, о досье Тедди Шлегеля, Инги Арвад, Хельги Соннеман, а также об Иоганне Зигфриде Бекере.

Я объяснил, каким образом ФБР и Абвер передавали деньги Мальдонадо и его шефу, Хуанито Свидетелю Иеговы. Я рассказал о своей встрече с командором БКРГ Яном Флемингом по пути на Кубу и о беседе с Уоллесом Бета Филлипсом по прибытии сюда. Я рассказал о винтовочном выстреле во время нашей пиротехнической атаки на усадьбу Стейнхарта, а также о второй радиопередаче, которую я перехватил на пути к пещерам.

– И что же говорится в этой, второй? – ровным голосом осведомился Хемингуэй.

– Не знаю, – ответил я. – Ее закодировали неизвестным мне цифровым шифром. Думаю, она не предназначалась для наших ушей.

– Ты имеешь в виду, что кто-то хотел, чтобы мы расшифровали первую передачу… о двух агентах, которые высадятся на сушу в следующий вторник?

– Видимо, да, – ответил я.

– Зачем?

– Не знаю.

Хемингуэй посмотрел в лобовое стекло.

– Они взяли нас в кольцо – ФБР, может быть, BMP, британская группа… как бишь ее?

– БКРГ, – сказал я. – Кажется, так.

– ОСС, – продолжал Хемингуэй, – немецкая разведка…

– Обе ее ветви, – перебил я. – Абвер и РСХА АМТ IV.

– Впервые слышу, – проворчал Хемингуэй. – Я не знал даже, что в германской разведке существуют какие-то две ветви.

– Я знаю, – сказал я. – А вы не имеете об этом ни малейшего понятия.

Хемингуэй сердито посмотрел на меня.

– А ты?

– А я имею.

– Почему ты мне рассказываешь все это? – спросил он. – И какого дьявола я должен тебе верить, если все, что ты говорил раньше, было враньем?

Я ответил только на первый вопрос.

– Я рассказываю вам об этом, потому что они убили мальчика. И еще потому, что они готовят нас к чему-то, чего я не понимаю.

– Так кто же убил мальчика?

– Это мог сделать Мальдонадо, – сказал я. – Если Сантьяго был неосторожен и лейтенант знал, что за ним наблюдают, он мог дождаться нашего отплытия, проследить за мальчиком до хижин и перерезать ему горло.

– Кто еще?

– Например, Дельгадо.

– Сотрудник ФБР? – В голосе Хемингуэя зазвучало презрение. – Я думал, что вы стреляете только в людей, которые уклоняются от армейского призыва так же, как вы сами.

– Дельгадо – особый случай, – объяснил я. – Если он именно тот, за кого я его принимаю, то ему уже доводилось убивать. И я не знаю наверняка, на кого он работает теперь.

– Думаешь, он перекинулся к фрицам?

– Возможно, – ответил я. – Немецкие разведывательные сети в нашем полушарии не стоят выеденного яйца, но у них много денег. Они вполне могли подкупить наемника вроде Дельгадо.

– Кто еще, Лукас? Кто еще мог расправиться с парнишкой?

Я пожал плечами.

– Теодор Шлегель, хотя это не в его духе. Он скорее нанял бы для этой работы кого-нибудь из немцев или сторонников Германии, проживающих в Гаване. Это могла сделать Хельга Соннеман…

– Хельга?

Я процитировал ему несколько выдержек из ее досье.

– Ради всего святого, – пробормотал Хемингуэй. – Можно подумать, каждый встречный-поперечный лично знаком с Гитлером.

– Даже ваши гости, – сказал я.

– Мои гости?

– Ингрид Бергман встречалась с ним, помните? А Дитрих получила от немецкой разведки предложение работать на них.

– И послала их ко всем чертям.

– Так она говорит.

Хемингуэй оскалился:

– Ты мне не нравишься, Лукас. Ты совсем мне не нравишься.

Я промолчал.

После нескольких мгновений тишины – даже дождь прекратился – он сказал:

– Назови мне хотя бы одну убедительную причину, которая помешала бы мне сейчас же вышвырнуть тебя из автомобиля и пристрелить, если ты появишься рядом с усадьбой или моими детьми.

– Такая причина имеется, – ответил я. – Происходит что-то странное. Кому-то потребовалось, чтобы вы захватили двух агентов, которые высадятся тринадцатого.

– Зачем?

– Не знаю, – сказал я. – Идет сложная игра, и вы со своим дурацким „Хитрым делом“ – пешки в ней. Думаю, вам понадобится моя помощь.