Красного джипа, на котором приехал Забродов, не было.
Ночью Илларион оставил его в каком-то переулке, чтобы не заметил Званцев. Небо над Москвой уже было жемчужно-серым, без единого облачка – наступающий день обещал быть погожим и жарким. Где-то зашаркал метлой первый дворник, через минуту к нему присоединился второй. С гудением, плеском и шорохом проехала поливочная машина. Усатый водитель курил, выставив в окошко локоть и голову, и зевал во весь рот.
– Тебя подбросить? – спросил Мещеряков.
– Если не трудно, – попросил Илларион. – Нога у меня что-то…
Они медленно пошли к машине. Илларион заметно хромал, и Мещеряков боролся с искушением поддержать его под локоть, как престарелого инвалида, – боролся вполне успешно, потому что догадывался, куда пошлет его в таком случае Забродов.
– Кстати, – сказал полковник, тяготясь молчанием, – а где машина моей драгоценной супруги?
Забродов остановился посреди дороги. Мещеряков посмотрел на него и пожалел, что спросил: все было ясно.
Мерзавец, подумал он.
– Ты только не волнуйся, – сказал Забродов. – Кстати, вот твой пистолет. В полной исправности, я из него даже ни разу не выстрелил…
– Машина где? – убирая пистолет в карман, непреклонно спросил Мещеряков.
– Где, где, – проворчал Забродов и вдруг оживился. – Слушай, Андрюха, а давай я твоей жене джип подарю! Красный «Мицубиси», не машина – песня! Неудобно как-то: жена полковника, а ездит на «Жигулях»…
– Машины женщинам дарят мужья или любовники, – резко оборвал его Мещеряков, глядя ему в глаза, – а ты ни то и не другое…
– А кто я в таком случае? – спросил Забродов и стыдливо отвел глаза.
– Ты мерзавец, – любезным тоном пояснил Мещеряков. – Болтливый старый козел, не умеющий держать слово… Ты что мне обещал?
– Я обещал, что починю, – буркнул Илларион, – и починю… Только зачем это все? Вон за углом стоит совершенно бесхозный джип – бери и езди, тебе никто слова не скажет, ты полковник. Не понимаю, зачем тебе эта груда металлолома?
– Так, – сказал Мещеряков. – Ага. Металлолом, значит. Ну и где он, этот металлолом?
– Там, – неопределенно ответил Илларион, махнув рукой куда-то в сторону, – в лесу. Кстати, хозяин джипа тоже где-то там, поблизости. Не наступи ненароком.
– Негодяй, – сказал Мещеряков. – Наемник. Зеленый берет, красный нос… Поехали, что ли, а то упадешь посреди дороги, возись потом с тобой…
Они сели в машину.
– Кстати, – сказал Мещеряков, – Балашихина сегодня хоронят. В три часа. Придешь?
Забродов хмурился, кусая нижнюю губу. Мещеряков знал, что Балашихина убили люди Званцева, но не знал за что. Сказать? Нет, подумал он, не стану я ему ничего говорить. Сам узнает – ладно, а не узнает – значит, так тому и быть. Честь мундира, подумал он, ох-хо-хонюшки…
– Приду, – сказал он. – Конечно приду. Какой может быть разговор?
Машина тронулась и, набирая скорость, помчалась в сторону Малой Грузинской.
– Закрой окно. – сказал Забродов, – сквозит.
– Sorry, – ответил Мещеряков, – but it's very смердит паленым. Что он с тобой делал: прижигал паяльной лампой?
– Обстреливал фаустпатронами, – ответил Забродов – В упор.
– Дурак, – обиделся Мещеряков. – Я тебя серьезно спрашиваю.
– Меня? – удивился Забродов. – Ну, ты придумал… Меня – серьезно… Если серьезно, то я просто играл со спичками. Извини. Открой-ка окошко пошире, здесь и вправду воняет паленым.
* * *
Отделение старослужащих резким, отточенным до мелочей движением вскинуло автоматы в голубое небо.
Троекратно хлестнул по ушам залп. Никто из присутствующих не повел бровью: для каждого из них автоматная стрельба была чем-то вроде воробьиного чириканья. Сержант вполголоса подал команду, отделение повернулось направо и исчезло в лесу крестов, гранитных и мраморных глыб, обелисков с красными звездами и иных архитектурных излишеств, которые принято водружать в изголовье усопших, чтобы те, не дай бог, не поднялись из своих земляных постелей. Пожилой седоголовый мужчина в черном официальном костюме шагнул к могиле, наклонился и поправил ленту на одиноком венке: «Николаю Балашихину от сослуживцев».
В немногочисленной толпе провожающих возникло какое-то движение, кто-то нырнул за спины, что-то отыскивая и никак не находя, еще кто-то повернулся, чтобы ему помочь, – и вперед выступил невысокий, почти квадратный крепыш лет сорока пяти, с длинным шрамом, по диагонали пересекавшим добродушную круглую физиономию.
– Вот, – коротко сказал он и положил в изголовье могилы стальную каску.
Илларион Забродов отвернулся. Это не помогло, и тогда он запрокинул голову и стал смотреть в ослепительно-голубое июньское небо, с которого лились самозабвенные трели жаворонка. Он долго шарил глазами в голубой пустоте, прежде чем отыскал там едва заметную темную точку, неподвижно зависшую прямо в зените. Точка вдруг раздвоилась, потом их стало три, потом опять одна. Мышцы лица сводило и тянуло в разные стороны, а в районе глаз было ощущение, сходное с тем, которое сопутствует эякуляции. "Э, – подумал Забродов, – что это со мной?
Точно, старею. Жалко, Званцев меня сейчас не видит – то-то порадовался бы…"
Впрочем, дело было не в Званцеве, и он это прекрасно знал. Просто все было не так. Как это должно было случиться? Да очень просто: они бежали бы вперед, от камня к камню, стреляя короткими очередями, и Балашихин бежал бы рядом и тоже стрелял, а потом упал бы лицом в горячую каменистую землю, и его пришлось бы выносить на себе – огромного, тяжелого, мертвого, но – своего… Сука, подумал Илларион о Званцеве. Ты легко отделался, мразь, подумал он и торопливо полез в карман за сигаретами.
Люди – здесь были одни мужчины, очень разные, но чем-то неуловимо похожие друг на друга, – словно по команде повернулись и стали уходить с кладбища, держась тесной немногочисленной кучкой. К Иллариону подошел пожилой мужчина, поправлявший ленту на венке.
– Пойдем, Илларион, – сказал он. – Что ж теперь…
– Пойдемте, товарищ генерал, – сказал Забродов. – В самом деле – что ж теперь?..
– Мне переслали досье по делу Званцева, – сказал генерал Федотов.
– Какое небо голубое, – сказал Илларион.
– Трепач, – сказал генерал. – Но в данном случае ты прав. Мещерякову я ничего не сказал.., и не скажу.
– Товарищ генерал, – спросил Илларион, – у вас бывает так: хочешь напиться, а не можешь?
