А с какой это стати от меня разит паленым? Я ведь наблюдал пожар с приличного расстояния и очень, очень недолго. А запах такой, словно здесь обрабатывали паяльной лампой только что забитую свинью. Или это – как это? – галлюцинация? Сроду у меня не было галлюцинаций.

Черт, подумал он, до чего же я устал. Глаза совсем не смотрят, и голова не варит. Какие, к черту, галлюцинации? В такси, наверное, чем-нибудь воняло, а я не заметил. В такси вечно чем-нибудь воняет…

Он вошел в гостиную и снова остановился. У него опять была галлюцинация – на этот раз зрительная: ему чудилось, что в его кресле кто-то сидит. Ха, подумал он, – кто-то! Это труп сидел там, потягивая его коньяк и листая лопатинскую папку – горелый труп в старом плаще явно с чужого плеча, наброшенном поверх паленых лохмотьев камуфляжной куртки. Отсюда и запах, понял он. Просто галлюцинация у меня комбинированная. У меня все по высшему разряду, даже глюки…

– Коньяк у тебя ничего, – похвалила галлюцинация, – штатный. Да ты садись, давай потолкуем.

Званцев медленно опустился в свободное кресло, держа пистолет на виду. Невозможно, билось у него в мозгу, невозможно! Замок, сигнализация.., да ерунда это все, он же умер! Не мог не умереть! Или.., мог?

– Какого черта, – сказал он с обидой, – ты же умер!

– Как бы не так, "– ответил Забродов.

Глава 20

– Это несложно исправить, – сказал Званцев, большим пальцем взводя курок пистолета.

– Ц-ц-ц, – поцокал языком Забродов. – Знаешь, что тебя губит? Спешка. Такой, казалось бы, солидный мужик, а торопишься, как голый е.., это самое. Торопишься, Званцев, сам себе пакостишь. Ну, чего ты наворотил вокруг этого Лопатина? Это ж подумать страшно: и баба, и доллары, и пацана украли, как чечены какие-нибудь…

Зачем? Сунули бы ему пару тысяч, он бы и отстал. Балашихина зачем-то убили, меня припутали, и все ради чего?

Чтобы одного-единственного взяточника от срока отмазать. Бухгалтера этого пришили… Эх вы, супермены!..

– Много ты понимаешь, – скривившись, проворчал Званцев. – Ты мне другое скажи: чего ради ты сюда при перся? Как ты сюда попал, я не спрашиваю, ты только скажи: зачем?

– Знаешь, – сказал Илларион, вертя в пальцах рюмку, – когда-то давно я не закончил одно дело. Вернее, мне не дали его закончить разные.., гм.., гуманисты на общественных началах. Я, грешным делом, думал, что на этом все, и уже основательно все призабыл, да ты, добрая душа, не поленился напомнить.

– Вот за это я тебя и не люблю, – процедил Званцев, глядя на него тяжелым взглядом. – Рыцарь, блин, Печального Образа… Болтаешь, строишь из себя невесть что. Тоже мне, борец за справедливость… А сам такой же, как все. Ненавижу!

– Врешь, – сказал Забродов, – ненавидишь ты меня не за это, а за то, что я тебе принародно морду набил и все твое дерьмо на свет Божий выволок. Ты ведь пристрелить меня собираешься, так зачем же врать?

– Никак не пойму, дурак ты или блаженный, – озадаченно сказал Званцев. – Ну что ты дергаешься? Ты хоть видишь, что вокруг творится? Ты мстить сюда пришел? За кого, мать твою?! За Лопатина, за слизняка этого? За Балашихина? А ты знаешь, почему он умер? Он за сто тысяч фальшивых баксов продался, твой Балашихин!

– Каких еще фальшивых баксов? – возмутился Илларион. – Балашихин? В жизни не поверю!

– Вот! – запальчиво воскликнул Званцев. – Не поверит он… Ты же дальше собственного носа не видишь, а на носу у тебя – очки с розовыми стеклами. Капусту эту липовую мы Лопатину подкинули.., а ты что думал, она настоящая была? Вот и Балашихин то же самое решил, чудак, и купился, как карась на червяка. Главное, его же и ловить никто не собирался, сам голову в петлю сунул… И за то, что тебя в это дело впутали, тоже его можешь благодарить. Он тебя пытался ко мне на работу протолкнуть. Тебя – ко мне! Ну я и послал к тебе Олю…

Кстати, что с ней?

– А как ты думаешь? – спросил Илларион. – Кстати, чем это ты нас гвозданул? Хорошо гвозданул, от души. Я, когда очухался, сразу подумал: и как это он, зараза, пушку на крышу втащил?

– Пушку, – проворчал Званцев, – говнюшку…

Фаустпатроны это были, понял? С того самого склада…

– Да неужто с того самого? – поразился Илларион. – Обалдеть можно.

Он вдруг загрустил, вздохнул, налил себе рюмочку и хлопнул ее одним махом, совершенно не обращая внимания на пистолет в руке Званцева.

– Да, – со вздохом сказал он, жуя подсохший ломтик лимона, – Балашихин, Балашихин… Неужели я и вправду такой дурак? Зря я, выходит, тогда тебе морду побил. Так ведь время какое было… Мы же все тогда четко знали, что деньги – исключительно от нечистого.

– Это ты знал, – проворчал Званцев. Он был удивлен: слова, которые говорил сейчас Забродов, с лихвой искупали то неприятное обстоятельство, что он каким-то образом остался жив. Это, пожалуй, даже хорошо: умри он тогда, и сейчас Званцеву не удалось бы услышать ничего подобного. Это было здорово. Это настоящий триумф: враг не был уничтожен физически – он капитулировал. Теперь к нему можно даже проявить милосердие… – Все нормальные люди знали совсем другое, – продолжал он. – Почему, ты думаешь, Федотов не отдал меня под трибунал?

– Да, – задумчиво протянул Забродов, – действительно… А я-то, дурак, думал… Эх!

– Ты что это? – подозрительно спросил Званцев, – уж не извиняться ли решил?

– Да черт его знает, что я решил, – сказал Забродов. – Совсем ты меня запутал с Балашихиным твоим…

– Это твой Балашихин, – жестко сказал Званцев. – Просто ему не повезло родиться таким идиотом, как ты.

Вот он и жил так: шаг вперед, два назад.., совсем как у Ильича. Воровать нельзя, но Забродов говорит, что Званцев плохой, – значит, у Званцева воровать можно…

Типично совковая психология: сначала урвать, а потом объяснить это с точки зрения высших идеалов.

– Да, – обескураженно сказал Забродов, – да…

Слушай, да ну его к черту! Нас ведь двое с тобой осталось, Мещеряков и Федотов не в счет, они – там., – Он помахал в воздухе рукой, показывая, что Мещеряков и Федотов забрались в заоблачные выси и, надо полагать, совсем зазнались, – Давай выпьем, – предложил он, – напоследок, а? А потом хоть и стреляй… Надоело все, сил моих нет. И главное, скучно…

– Не верю я тебе, Ас, – сказал Званцев. – Ну вот хоть убей, не верю. Был бы это кто-нибудь другой – поверил бы, даже, наверное, работу предложил, а вот тебе – не верю.

– Ну так и пошел ты на хер, – в совершенно несвойственной ему манере сказал Забродов. – Давай стреляй, ты ведь об этом почти двадцать лет мечтал…