Навстречу им замелькали полные восторга плакаты, цепь военных была прорвана, хоккеистов подняли на плечи и понесли к автобусу. Особенно возносили и прославляли их тренера с седыми волосами, спортивным лицом и уже круглым животиком.

Юрис пробился сквозь толпу к тренеру, но только и успел выхватить большую сумку из рук отца, так как толпа восторженных любителей хоккея разделила их.

— Последний раз нечто подобное происходило, когда встречали Райниса и Аспазию, — стала рассказывать Юрису какая-то старушка, но и их разделили фанатики, которые не хотели ничего дурного — всего лишь коснуться так прославляемых в газетах и так часто показываемых по телевизору хоккеистов.

Так что хоккеистам пришлось некоторое время полетать по воздуху, чтобы их можно было потискать, пока они наконец попали в застекленный автобус.

Последним осыпали особенно обильными «ура» самого популярного и уважаемого человека, любое слово которого тут же подхватывали спортивные журналисты и почти каждое, даже мельком орошенное в перерывах замечание потом скрупулезнейшим образом комментировали в «Спорте». Ему с наибольшим трудом удалось вырваться от энтузиастов и фотографов и нырнуть в автобус.

Покамест журналисты и специалисты окружали тренера, в застекленном автобусе уже царила чисто семейная атмосфера: хоккеисты целовали своих жен, тетешкали своих младенцев и чувствовали себя страшно счастливыми.

Многие тысячи зрителей могли через огромные стекла автобуса все это отлично видеть, зрелище было действительно трогательное, каждый чувствовал, что он как бы сидит у телевизора или прямо в театре, когда вдруг раскрываются самые сокровенные уголки души и помыслы излюбленных героев.

Единственно отец Юриса при виде этой идиллии болезненно скривился, достал из кармана пузырек с лекарством и тут же осушил его. Ближайшие хоккеисты сразу заметили это, утихомирили остальных, чтобы те не проявляли так открыто семейных нежностей.

— Ну, хватит, хватит, — произнес отец Юриса в автобусный микрофон, все еще болезненно морщась. — Сезон же еще не начался. Встречающих попрошу оставить автобус. Своих мужей сможете получить через месяц, после первых двух игр! И то, если они выиграют!

Последняя фраза была шуткой, и все весело посмеялись. Встречавшие, взрослые и дети, героически вылезли из автобуса, опасливо и почтительно поглядывая на тренера, а тысячи энтузиастов восторженно аплодировали: есть еще люди, которые умеют приносить себя в жертву, есть еще тренер, который, несмотря ни на что, ведет свою команду вперед к победе.

— Ничего, ничего! Когда начнем выигрывать — сами скажете спасибо. Этот кубок уже завоевали, и еще будут!

Он продемонстрировал женам хоккеистов маленькую хрустальную вазочку, но те больше смотрели на своих мужей сквозь стекла автобуса, махали руками, что-то еще кричали о здоровье ребятишек, о том, что купили, что дома все здоровы, и грустно смотрели, как застекленный автобус разворачивается по вокзальной площади и уезжает на тренировочную базу.

Отец Юриса тоже вылез из автобуса и уже сидел рядом с сыном в черной «Волге».

— У тебя опять какие-то неприятности, раз ты взял мою «Волгу» и приехал встречать, — отец Юриса был очень доволен собой и всем светом.

— Еще какие! Чистый кавардак!.. — ответил сын.

Он хотел рассказать отцу о случившемся в воскресенье и последствиях этого, хотел попросить совета, но понял, что отца сейчас интересует только хоккей: только потрясающее начало сезона.

— В данный момент никакого кавардака нет. И не будет. Это просто невозможно, ведь мы же завоевали предсезонный кубок. Пока наша сборная играет в Канаде, мы успеем отшлифовать технику, укрепим физическую подготовку — и, глядишь, на чемпионате будем на седьмом, а то и на шестом месте! — отец Юриса обращался больше к толпе энтузиастов, которые еще не разошлись и взволнованно обсуждали только что виденное и указывали пальцем на их «Волгу».

— Ты даже популярнее, чем в свое время Паул Вышегор-Потрясайтис, — заключил он.

— Паул Вышегор-Потрясайтис сочинил какое-то жалкое танго, а ты посмотри, какие все счастливые! И все потому, что мы выиграли! — отцу Юриса надоело, что их машина стоит на месте, а проезжающие по главной улице машины их даже и не замечают, поэтому он вылез из. «Волги» и выпрямился во весь рост.

Разумеется, водители тут же его заметили и затормозили, чтобы прославленному тренеру не пришлось долго ждать, и Юрис, насвистывая танго, смог протиснуться в узкий просвет в автопотоке. А что ему еще было делать? Ничего. Вот он и насвистывал танго, мелодию которого знал слишком хорошо.

В 14.00 Юрис Страуме должен был быть у следователя. Уже за час до этого он направился туда, делая большой крюк по городу, можно было подумать, что он видит эти хорошо знакомые улицы последний раз. Раньше он о всех предстоящих событиях в жизни думал с легким предвкушением, этакое неконкретное ожидание доставляло ему приятное чувство, и вот никакого тебе приятного чувства, а одна смутная тревога.

Он уже успел прочитать штук семьдесят книг о преступлениях, начиная с Достоевского и кончая тощими детективными брошюрками, где убийцу находят быстро и просто, только слегка поломав голову, будто решая простенькую шахматную задачу. Юрис Страуме с удовольствием бы очутился в мире любой такой книжки, только вот трудные вопросы Достоевского были ему не под силу. Он мог этим наслаждаться как литературой, как искусством, но жить так напряженно, так мучительно он бы не смог. Ему страшно хотелось, чтобы все произошло так же благополучно, как в книжках с тонкими и обтрепанными обложками.

В половине второго, проходя мимо оперы, он увидел, что у этого храма муз стоит белоснежный «хорьх» с опущенным верхом.

Эдмунд сидел за рулем, и лицо его выражало смятение. Майя выглядела такой разъяренной, что казалось — вот-вот она совершит нечто ужасное. Рихард поправлял свою пеструю бабочку, и взор его горел угрюмым бессилием. Антония сидела со своим Фатумом на плече, все ее существо явно выражало, что все происходящее она предвидела заранее. Лина существовала так отчужденно, словно Юрис и не танцевал с нею танго.

Когда Антония увидела на противоположной стороне улицы у витрины книжного магазина капитана яхты, ее Фатум взревел так ужасно, что все проезжающие машины затормозили, водители долго крутили головой, не понимая, откуда вдруг донесся такой ужасающий звук. Люди, ожидающие трамвая, кинулись врассыпную, так как им показалось, что здание оперы рушится и сейчас свалится на голову.

Один Юрис не испугался этого вопля, даже помахал сидящим в «хорьхе», но сидящие в «хорьхе» смотрели на него с таким презрением, с таким осуждением, как на жалкую тварь, на половую тряпку или как на кошмарного негодяя, который садится за белоснежную скатерть с немытыми руками.

Именно так сидящие в «хорьхе» сделали вид, что вовсе даже не видят Юриса Страуме, элегантная машина круто взяла с места и исчезла, оставив Юриса с приветственно поднятой рукой.

Он понял, что все уехавшие считают его единственно виновным в исчезновении Янки Коцыня, считают его убийцей, нежелательным и даже опасным для общества, и внутри его вдруг зазвучало танго. Нет, нет, он не насвистывал, не мурлыкал, эта проклятая ретромелодия сама отчаянно зазвучала, и он уже не мог от нее отделаться. Юрис пытался внушить себе, что танго это последняя глупость, что в мире есть мелодии куда красивее и превосходнее, это же последний идиотизм — выбирать из всего богатейшего наследия мировой культуры такой пустячок, эту блестящую пустышку, но танго захватило его твердо и неотвратимо, танго уже внедрилось в него, он уже обволокся этим танго, словно броней, словно возвел неприступную крепость, это танго было остатками последней силы, последней связью с реальностью, утешением, смирением с невозможностью увидеть самого себя и других в истинном свете.

В 14.00 Юрис Страуме сидел в кабинете майора Григалиса и смотрел, как глазеют на него из аквариума яркие рыбки. Он был уже в другом мире, так как, отыскивая в длинном коридоре нужный кабинет, встретил много таких же людей, которые напряженно ждали и нервно ходили взад и вперед, не зная, как решится их судьба. Вот и сбылось желание, выраженное в день рождения, чтобы наконец-то случилось что-то решающее.