Врангель передал Артифексову два неотложных распоряжения: собрать представителей прессы и сделать заявление о начале крупного наступления ведомой им армии (взяты пленные и богатые военные трофеи, особо отличился поручик Любич, награжденный непосредственно на позициях лично командующим первым орденом Николая-чудотворца); к двум часам дня вызвать сенатора Глинку, все еще продолжающего заседать в земельной комиссии, и генерала Климовича — бывшего полицейского и начальника департамента. Сначала Глинку, за ним Климовича.
Из дневника В. Н. Шабеко
«Ксения Белопольская не найдена! И следов ее — увы! — не обнаружено. То, что она сделала, не поддается логике. И ее письмо, переданное через доктора Вовси, ничего нам не объясняет. Умная, привлекательная, достаточно образованная и не очень здоровая девушка ушла искать иную жизнь. Какую жизнь, зачем? — непонятно.
Много разговоров у нас о монархических настроениях, о монархических заговорах в Крыму. Благо бы у большевиков! Нет, в тылу ясновельможного барона Врангеля! Светлейший герцог Сергей Лейхтснбергский не из старой ветви, нет, из молодых, пасынок великого князя Николая Николаевича, фигуры достаточно одиозной, — решил поиграть в заговорщиков и стал во главе небольшого кружка офицеров армии и Черноморского флота. Что хотели они? Свергнуть Врангеля и провозгласить монархию во главе с дядей низложенного царя. Семейство герцогов Лейхтенбергских, известное в Европе, начисто лишенное политического лица, — сыновья великой княгини Марии Николаевны и герцога Лейхтенбергского: Евгений (знаменитый лишь тем, что его жена графиня Богарнэ была родной сестрой генерала Скобелева и отличалась редкостной красотой), Николай (ничем не знаменитый) и Георгий (его жена Стана, дочь свободолюбивой Черногории, не без причин вероятно, развелась с ним, стала женой Николая Николаевича-младшего, тем и сделав его знаменитым)... Однако плохо, когда мало знаешь, еще хуже, когда много: хочется обо всем сказать... Так и до пасынка не доберешься. Между тем младший герцог Лейхтенбергский, Сергей Георгиевич, состоящий при Слащеве (sic!), улучив момент, когда взоры главнокомандующего, ненадолго покинув тыл, обращены были к фронту, во главе своих единомышленников явился 25 июля в севастопольские казармы лейб-гвардии казачьего полка. Мальчика стали агитировать против Врангеля, который-де не хочет возвращения царя, и поднимать солдатиков за монархию. Однако декабристов из господ-смутьянов не получилось. Лейб-гвардейцы оказались глухи к их призывам. Врангель одного расстрелял, четырнадцать мальчишек арестовал, затем они были выпущены в пехотные полки; герцогу же Лейхтенбергскому милостиво предложено было немедленно оставить армию и выехать в Константинополь с письмом главнокомандующего к отчиму. Бедный Константинополь! Кого только туда не высылали, о sancta simplicitas! — о святая простота!.. На том и кончилось все, слава богу, хотя обыватели и шепчут о других еще более влиятельных и законспирированных заговорщиках разных политических направлений — от масонов до большевиков. Я же считаю твердо: в тылу действуют одни лишь большевики. В горах — зеленые. Это точно... Господин Климович доказывает свою полную несостоятельность широковещательными приказами и трупами безвинных людей на фонарях, повешенных для устрашения толпы.
Бедный Вадим Николаевич Белопольский! Сколь беспокоит его судьба пропавшей внучки, за которую прежде всего несет он ответственность! Возчик Максим, который доставлял семейству дрова, признался, что способствовал бегству Ксении, но вскоре она покинула его и пересела в другой возок...
Человек, нанятый старым князем и посланный сообщить печальное известие отцу и братьям Ксении, вернулся ни с чем. Николай Вадимович, сын генерала, уехал будто бы со специальным поручением (неизвестно кем и данным) в Париж. Внуки генерала Виктор и Андрей оказались в действующих частях — у Кутепова за Перекопом и в десанте у Слащева. Как сложатся их судьба? Судя по победным реляциям газет, обе войсковые группы доморощенных стратегов топчутся на месте и вот-вот побегут на старые квартиры...
Три дня тому назад нежданно появился мой Леонид, недавно прибывший из Парижа и полный, как всегда, великих коммерческих планов. На этот раз он оказался приближен к особе самого главнокомандующего. Глаза косят, рот мокрый, руки в движении, — чужой, в сущности, господин, — в кого он? Откуда в интеллигенте третьего поколения этот презренный торгашеский дух? Совершенно чуждый, бесконечно чуждый человек. Когда же переменился мой сын? Ведь когда он стал адвокатом и блистательно выступал в защиту революционеров на процессах народников, я гордился им. И то, что он был на подозрении полиции, импонировало мне. Когда же произошла в нем губительная метаморфоза? Банк, война, зловонный тыл, земгор — вот что, по-видимому, повернуло его к «новой» жизни, заставило сжечь все, чему еще недавно он поклонялся. При всем своем могуществе и богатстве он достоин простой человеческой жалости.
Предлагал уехать с ним в Севастополь, а затем за границу. Я отказался, хотя, по-видимому, надо было соглашаться и рвать наконец с этой преторианской Россией, вернее, с тем, что осталось от нее в Крыму. Заколебался: жаль стало оставлять в беде старого князя Белопольского. Совсем плох генерал. Одинокий, брошенный старик. Да и я, впрочем. Что делать мне со своей историей, которая теперь пишется заново? Что мы можем сделать — два старика, затерянные на далекой окраине разрушенной, развалившейся империи?..
Пришло на Русь новое смутное время. На Руси оно всегда страшное, кровавое... Леонид много говорил о прогрессивности гражданского управления Врангеля, советовал и мне принять в нем участие, приложить свои силы и знания к делам какой-либо комиссии. Слава богу, их открыто достаточно. Что же такое Врангель и каково его правление — его курс, его историческая целесообразность? — спрашиваю я себя. Деникин старался очаровывать — добродушным, «домашним» лицом и пухлыми руками, внешней простотой обращения, милой, слегка лукавой улыбкой. Всегда он куда-то торопился, поглядывал на часы, когда дело касалось вопросов государственных Чрезвычайно прямолинейный в своих взглядах, чувствах суждениях, раз усвоенных, он оставался верным им до конца. Он всецело был под влиянием лиц, которым доверял. Гражданских среди них не имелось.
Врангель — совсем иной. По характеру, поступкам — он диктатор: в манере говорить, в повелительных жестах, в умении позировать. К власти он относится с интересом. Он взял ее без мысли и программы, лишь с верой в собственную интуицию. Врангель охотно занимается всеми гражданскими делами. Но каковы плоды его активной деятельности? Легкомыслие в земельном вопросе, путаница — Qui pro quo. Пять гражданских управлений, совет из их начальников, сенат, который-де должен наблюдать за законностью (земское самоуправление обещано, но не восстановлено), штабы; контрразведки (под иным названием, чем при Деникине). Газеты, возникающие, как грибы, и зачастую выходящие с белыми столбцами, вычищенными цензурой.
Чуть не ежедневно рождаются вокруг Врангеля новые тыловые учреждения и комиссии. Они растут, формируются, пухнут, переформировываются и лопаются, как мыльные пузыри, чтобы возникнуть вновь под другим названием. К тому — дороговизна, падение бумажных денег и сопутствующие им спекуляция, взяточничество, казнокрадство. При Врангеле — несмотря на все его глаголы — тыл продолжает разваливаться еще быстрей, чем при Деникине: просто потому, что второй был после первого. Голод и роскошь соседствуют, сосуществуют, идут рядом. Как тут удержаться от воровства, взяток, продажи за границу «воздуха». Врангель и его штаб уверены в своих силах, в неприступности Перекопских укреплений. Я думаю иначе: красные, занятые Польшей, считают пока нашего главнокомандующего чем-то вроде атамана Григорьева или ему подобных. Врангель играет в европейского политика, а у Ленина руки просто до него не доходят. Вот он и дает господину барону порезвиться.
