Груз вины давил на рейнджера, и когда стройная девчонка соскочила вниз, подоткнула подол платья, из-под которого торчали штаны, и навесила на пояс свои травничьи сумы, он двинулся вперед, раздвигая для нее густые, колючие кусты со сладкой алой ягодой. Остальные с пониманием промолчали им в спины.

  - Алейна, - сказал он, когда броневагон скрылся за зеленью густых сахровых зарослей и колоннами сосновых стволов. Рыжая, пригибаясь, скользила под колючими ветками, двигалась вперед, уходя от своих, чтобы они не услышали того, что они с Ричардом собираются высказать друг другу. Теперь она удержала взволнованный вздох, остановилась, облюбовав хорошо висящую, тяжелую ветвь, густую гроздьями красных ягод. Тонкие пальцы летали туда-сюда, аккуратно выкручивая сладкие сахры из раскрывшейся и уже подсохшей на солнце кожуры, опуская их в берестяной кузовок.

  - Я виноват, - сказал Ричард. - Поддался этой мерзости и чуть не убил тебя. Ты можешь подумать... что я тебя предал.

  Его грубые ладони сомкнулись одна на другой, руки не знали, куда им деться и жались, потерявшись на чужой, неизведанной территории - ведь разговор о чувствах находится за десятки лунн от привычных рейнджеру весей: поляны, где удобно поставить шалаш, речки, где ловится рыба, сухолома, из завалов которого так просто наломать веток, чтоб развести костер. Или высокого пригорка, с которого любо-дорого стрелять, легко и точно посылая в цель стрелы, одну за другой.

  - В чем ты себя винишь? Это такая же магия, как песня сна, - сказала Алейна напряженно, не глядя на него, только резко срывая ягоды, одна из них лопнула и обдала ее руки красным соком. - Кто-то преодолел и не уснул, кто-то поддался и уже не может встать. Тут нет твоей вины.

  Девчонка утерла руку о замшевый наколенник.

  - Это другая магия, - покачал косматой, нечесаной головой Дик. - Сну поддается тело. Изнеженный, привыкший к пуховой перине, не закаленный в походах человек. А этому наваждению поддается разум, душа. Я... был уверен, что она самое главное в мире. Что ради нее можно сделать что угодно, даже убить себя. Даже убить тебя.

  Алейна смогла посмотреть на него, на секунду, сложно было понять, что выражает ее ровный взгляд и скривленная, прикушенная губа.

  - Но когда я пришел в себя, то сразу понял, какое это ненастоящее. Оно как прорастает изнутри, и подменяет все чувства, все исчезает и остается один тупой восторг. Она красивая? Восторг. Властная? Восторг. Она презирает тебя? Все внутри... хочет еще. Получается, что человек как механизм, нажми рычаг, будет работать, хочет того или нет... Больно? Пусть будет больно, хочу служить... госпоже. Только это и важно.

  Лицо рейнджера потемнело от стыда. Он говорил с большим трудом, но говорил, словно скрежетали мельничные жернова, и в пыль истирались мужская гордость, достоинство, уверенность в себе. Но Ричард был и без этого тертый малый, кто знает, сколько таких унижений он уже перенес, поднялся, отряхнулся и зашагал дальше в глубь леса. Алейна смотрела, как ее охотник наказывает себя за малодушие, но ведь малодушия не было. То, что в его сердце не было любви к ней, это итог их встречи. А не его вина. Нельзя винить человека в том, что он не любит тебя.

  - А когда тот восторг исчезает, остается пустота и ярость, - сказал Дик. - И теперь я все время чувствую пустоту. Нет чего-то, хотя ведь раньше ничего и не было, но пустоты не чуял... Он был сбит с толку, широкая ладонь скребла куртку на груди.

  - Пустота там, где нет любви, - ответила девчонка, утерев тыльной стороной ладони лицо. - Когда она есть, сильная любовь хоть к кому-то, Ареане в тысячу раз сложнее заполнить это место собой. Прорастить там свой образ и затмить человеку разум. Но если любви нет, если там, где она должна быть, только пустота - демонице легко овладеть человеком. Будь ты хоть десять раз мужественный и сильный, ты перед ней не устоишь.

  Она замолчала и стала сосредоточенно собирать ягоды, они алели одна к одной, заполнив уже треть до того пустого туеска. Ричард, как зачарованный, следил, как сосредоточенно движутся ее руки, такие слабые, но смелые и подвижные; ему захотелось поймать ладонью ее ладонь, как мальчик когда-то любил накрыть рукой порхающую бабочку, поймать и тут же отпустить, пока она не повредила крылья, пусть дальше летит. Зачем тогда ловить, если не поймать, если она даже не успеет махнуть крылышками и пощекотать тебе ладонь? Чтобы на краткую секунду стать ближе к чуду.

  - Я никогда, - сказал он хрипло, - не смотрел на тебя так, Алейна. Ты еще девочка, я уже... Ты из своего храма, ты из света. А я из кустов, из лесу, из шалаша. Ты из высокородных, а я из грязи. Я думать не думал, что ты... я... Мне надо защищать тебя, как остальных. Больше остальных. Я дал себе слово, защищать тебя.

  - Почему? - она впервые за сегодня посмотрела на него открыто и прямо, с глазами, в которых светлело распахнутое зеленое небо. - Почему защищать?

  - Потому что ты из света, - шмыгнул носом Дик. - Потому что ты заботишься обо всех, о друзьях и врагах, а так никто не делает. Ну, почти никто.

  - Лисы так делают, - легкая, едва заметная улыбка коснулась ее губ.

  - Поэтому я и путешествую с Лисами.

  - И я.

  Алейна кивнула. Прерывисто вздохнула и снова спрятала взгляд, отвернулась, медно-солнечно поблескивая косой. Туесок был полон на две трети, и руки ее сосредоточенно порхали туда-сюда, изредка подравнивая ровно уложенные ягоды.

  - Я не из высокородных, - сказала она наконец. - Просто меня в детстве взяли в Янтарный Храм, чтобы учить. Мама Элинка у меня швея, а отец мой Бриньольф, охотник. Мы жили в бору, но на склоне белой горы, там, где сосны и ели переходят в березы. У лёдов всегда так, испокон веку мы, рыжие, живем в лесном королевстве, и муж всегда охотник, кто бы он ни был, а жена всегда швея. И сказки наши всегда про охотника и швею. Охотник подстрелил медведицу, а это заколдованная дева, он ее выходил и колдовство распалось. Она сшила из медвежьей шкуры куртку для него, из волос своих сплела оберег, он прошел весь лес и принес птицу-золотицу, она украсила перьями платье, и в золоте вышла к нему.

  Алейна посмотрела в глаза Ричарда и побледнела, а кончики ушей покраснели, как ягоды сахры.

  - Ты был мой охотник. Я была девочкой, когда смотрела на тебя в поисках сказки. Но ты не из сказки. Ты из жизни. Ты из другого леса, из лесорубных поселков Мэннивея, где ругань и дым, из степных рощиц Ничейной земли, где кочки да камни, да прячутся грабители и беглецы. Ты заражен мрачным лесом Холмов, где неслышно ходят древние тени, звенит и гудит сплетенная магия, где искажение обступает со всех сторон и проникает в тебя, как не прячься, как не старайся закрыться от него...

  Ричард молчал, что-то теснилось в него в груди и не давало дышать. Сдвинутые к переносице брови, нахмуренный взгляд, он будто пытался не дать ее словам проникнуть в его сердце, будто хотел закрыться щитом от солнечных стрел правды, которые втыкались в него одна за другой. Но как не закрываясь, ее слова проникали в него.

  - Я задержалась в девчонках, - сказала Алейна, гордо вскинув подбородок. - Хватит сидеть на берегу ручья и мечтать, глядя, как бежит и играет на солнце вода. Я далеко ушла от дома, поэтому, - голос ее дрогнул, - забираю обратно свои взгляды и свои слова. И улыбки, что тебе раздавала... без всякой меры. Забираю.

  Туесок был почти полон, Ричард вдруг почувствовал, что в том месте внутри него, где весь день тянула непривычная пустота, теперь алеет сахра, лежащая одна к другой, чистыми и ладными рядами. Но Алейна закрыла ягоды крышкой и затянула сверху шнурком. Утерев лоб, она снова глянула рейнджеру в глаза, и там было виноватое, неловкое, но доброе, детское, но уже взрослое, улыбчивое и прощающее, грустное и решительное. Как же все это разобрать!

  - Забираю обратно, и ты ничего мне не должен. Как и не был должен.