А вот почему нервничал Никита — непонятно. Разве что со мной за компанию. Или — чувствовал что-то?

Наконец раздался звонок, мы выскочили в прихожую, столкнулись у двери, запутались в коврике. Наконец Никите удалось открыть дверь.

— А вот и мы, — Костя обнял меня, чмокнул в щеку, потом церемонно пожал руку Никите.

— Добрый вечер, — сказала моя невестка.

Наверно, я очень глупо выглядела с отвисшей челюстью и вытаращенными, как у мультяшного персонажа, глазами. Впрочем, девушка явно привыкла к тому эффекту, который производила ее внешность. Она только улыбнулась и слегка опустила ресницы, дожидаясь, когда нам с Никитой удастся справиться с собой и хотя бы поздороваться.

Она действительно была высокая, на полголовы выше Кости, но никак не блондинка. Как я мечтала об этом роскошном темно-рыжем цвете волос, сколько красок перепробовала — без толку. Наверно, таким может быть только естественный цвет. Ох, если б у меня была такая роскошная грива — густая, почти до талии, крупно вьющаяся!

За последнее время каких только красоток не было у Кости, но эта… Уже одних только волос хватило бы, чтобы убить наповал, но моя новая родственница была настолько совершенна, что я не могла найти в ней ни единой мельчайшей черточки, которую хотелось бы подправить.

Белоснежная кожа, в меру высокий лоб, огромные ярко-зеленые глаза с длиннющими ресницами, высокие точеные скулы, тонкий, идеально ровный нос. А губы! А шея! А фигура! А одета как — просто, но с таким вкусом, что я тут же почувствовала себя неумытой деревенщиной.

Наконец я с трудом перевела дух и ревниво скосила глаза на Никиту — неужели он тоже разглядывает ее, распахнув рот? Но он, как ни странно, смотрел на девушку, слегка сдвинув брови, как будто старался что-то припомнить. Я снова посмотрела на нее, и вдруг мне показалось, что и я где-то ее видела. Может быть, когда-то очень давно. Когда она еще не была так сногсшибательно красива.

— Ну, познакомьтесь, что ли… снова, — ухмыльнулся Костя, насладившись нашим изумлением. — Моя супруга… Ангелина.

— Линка??? — в один голос ахнули мы с Никитой.

Она пришла к нам в седьмом классе, в середине сентября. В тот день первым уроком была физика. Я так хорошо запомнила это только потому, что физик Валерий Олегович был единственным учителем, который приходил в школу за час до начала занятий, открывал кабинет и разрешал нам туда заходить — остальные учителя мариновали нас в коридоре почти до самого звонка. Дождавшись прихода лаборантки Раисы, грозной дамы гренадерского вида, Вол (так мы его звали — по инициалам и в насмешку над плюгавой наружностью) отправлялся в учительскую пить кофе.

До звонка на урок оставалось минут пять, когда в класс с грацией ледокола вплыла крайне примечательная особа.

— Это 7-А? — спросила она густым басом.

— Бу-бу-бу, — ответили мы в крайнем потрясении.

Уж на что лаборантка Раиса была мощной, но эта тетка — намного выше и толще. Как раз про таких бородатый анекдот: «Метр. Метр. Метр. Где будем делать талию?». Впрочем, какой там метр — как минимум полтора. Обтягивал глыбу ядовито-зеленый сарафан. Пальто такого же тона, только чуть темнее, она перекинула через руку. Ноги… Да, вот ноги у нее были хороши. Идеальной формы, в изящных лодочках. Только сквозь светлые колготки пробивалась густая черная шерсть, которая, похоже, никогда не знала бритвы. В отличие от щек, свисающих по-бульдожьи на воротник-бант ярко-розовой блузки. Толстый слой крем-пудры не смог справиться с их сизым оттенком свежей побритости. Довершали картину иссиня-черные волосы, начесанные и залитые лаком до такой степени, что напоминали шлем древнегреческого воина.

Разглядывая это чудо, мы не сразу заметили следующую в кильватере уменьшенную копию — хотя там тоже было на что посмотреть. Девчонка втиснула себя в едва доходящее до колен, тесное в груди коричневое шерстяное платьице нелепого фасона. Я еще подумала, что, наверно, это часть чудом сохранившейся школьной формы ее матушки. Не хватало только фартучка и пионерского галстука. Похожую на параллелепипед тушку подпирали тощие и не слишком ровные ножки-макаронинки в нелепых туфлях-мокасинах. На толстые щеки, в которых совершенно утонул нос, свисали жалкие рыжие косички. За спиной новенькая — кто же еще! — прятала огромный коричневый портфель с двумя замками, когда-то, наверно, очень солидный министерский портфель, а ныне — просто курам на смех.

— Новенькая? — оживленно поинтересовался Вол, протискиваясь к своему столу. Его макушка доставала мамаше примерно до подмышки, а дочке — до подбородка. — Не волнуйтесь, мама, не обидим.

Ледокол величественно кивнул и отчалил. Новенькая, оставшись без прикрытия, ссутулилась и смотрела себе под ноги.

— Давайте-ка запишем вас в журнальчик, — Вол всех нас называл непременно на вы. — Как вас зовут?

Как выяснилось позже, Ангелина лет до восьми жестоко заикалась. Потом как-то само собой все выправилось, но иногда, в пиковых ситуациях, язык ее все же подводил. На самый безобидный вопрос об имени-фамилии, она напружинилась, отчаянно покраснела и выдавила:

— Анг-гел-лина… Ко-коу-рова.

— Как? — под бурное веселье переспросил физик.

— Коврова, — прошептала Ангелина.

— Прекратили смех! — рявкнул Вол. — Пожалуйста, Ангелина, садитесь на свободное место. Вон туда, за вторую парту.

Класс у нас был большой, а кабинет физики — не очень. Не помню уже, по какой причине Костя оказался в том году в печальном одиночестве, но факт, что единственное свободное место было рядом с ним.

— Ну что за непруха?! — простонал он, накрыв голову руками, когда новенькая припарковалась рядом с ним.

Разумеется, ее звали Коровой. Не в качестве дразнилки, а просто так. Точно так же, как Никиту Китом, а меня Белкой. И хотя у нее были все шансы оказаться предметом изощренной детской травли, — толстая, рыжая, длинная, заикается! — каким-то чудесным образом ей удалось этого избежать. На нее вообще не обращали внимания. Если она у кого-то что-то спрашивала, ей вежливо и кратко отвечали. Но не более того. Впрочем, Линка не слишком-то стремилась к общению. Приходила к самому звонку, убегала сразу после уроков, на переменах сидела где-нибудь на подоконнике и читала. Училась она неплохо, на четверки и пятерки.

Дни рождения, дискотеки, походы — все это было без нее. Кажется, никто и не замечал, что Ковровой нет. Не пришла она и на выпускной после девятого класса. Осенью наша классная сказала, что Линка поступила в педучилище. Больше мы ее не видели. Ее приглашали на десятилетие выпуска, но она так и не появилась. Кто-то из девчонок рассказывал, что Линка закончила училище с отличием, поступила в педуниверситет, но через год перевелась в «кулек» — университет культуры, на библиотечный факультет.

Единственным человеком, которого Линка выделяла, был, как ни странно, мой брат. Нет, она не бегала за ним в общепринятом значении этого слова. Но если у Кости не оказывалось ручки или чистой тетрадки, Линка всегда его выручала. Она угощала его конфетами, подсказывала, если он плавал у доски, давала списать домашнее задание. А когда болела, звонила ему, чтобы узнать заданное. Впрочем, если к телефону подходила я, Линка никогда не просила позвать Костю. Тем не менее, его очень быстро стали звать Ковбоем, причем кличка эта осталась за ним и тогда, когда Линка с нами уже не училась.

Костя стоически терпел и кличку, и Линкино внимание, впрочем, не слишком обременительное. Иногда я поддразнивала его и даже злорадничала, но, в общем-то, скорее сочувствовала: ему так хотелось внимания со стороны девочек, а единственной, кому он все-таки понравился, оказалась Корова.

Мы сидели за столом, ели курицу и говорили вовсе не о том, о чем хотелось бы. О погоде в Калининграде. О гостинице, где они жили. О загсе, где их быстро и скромно расписали, разумеется, за взятку. Наконец, о том, как они встретились — конечно, совершенно случайно.