— Спасибо, доченька, спасибо, милая! — прослезилась бабуля. — Ты просто святая — и лечишь, и денег не берешь. Храни тебя Господь.

Она ушла, а меня снова залила вчерашняя ярость.

«Святая, да? — бушевал все тот же голос. — Ты тут сидишь в свой обеденный перерыв, поесть даже толком не можешь, лечишь их, а тебе: «Спасибо, ты просто святая». Святым ведь жрать не обязательно. Несвятые в клинике денег сдерут и не вылечат, зато святым можно «спасибо» сказать и раскланяться. Им зарплату заплатят. Целых двадцать охрененных тысяч замечательных рублей! Святая! Почетный папа римский нашего королевства!»

От этих мыслей мне стало противно до тошноты. Господи, Лена, что ты несешь? Ты же сама совсем недавно отказывалась от всего, что пытались дать. Что с тобой происходит?

С этого момента, когда приходил новый клиент — да, как-то незаметно больные стали для меня клиентами, — я каждый раз прикидывала, заплатит ли он. И каждый раз отмахивалась от этих мыслей, которые лезли в голову словно против моей воли. Нет, я по-прежнему не считала деньги, мне было безразлично их количество. Но как я могла быть уверенной в том, что скоро не изменится и это?

Тот день начался не самым лучшим образом. Первый раз за три месяца мы поругались с Никитой. Буквально на пустом месте. В последнее время он ходил мрачнее тучи. Фирма, которую он консультировал, разорилась, и его уволили, не заплатив. Конечно, у Никиты вообще не было необходимости работать, имея в собственности три бара, но они были для него всего лишь хобби, тогда как к IT он относился более чем серьезно. Напрасно я пыталась убедить, что с его-то квалификацией он работу всегда найдет, — Никита отмахивался и отмалчивался. А потом я сказала что-то не то, и он наконец взорвался.

Из дома я вышла, пережевывая обиду — все такую же липкую и вялую. Жить не хотелось еще больше. Точнее, хотелось еще меньше. Никита… Рано или поздно он уйдет. Целительство — я больше не хочу этим заниматься. Но и не заниматься — не могу, вот в чем ужас. Остается только «погремушка». И вечером я обязательно поеду к Косте. Может быть, удастся договориться с ним, что мы будем держать ее у себя по очереди. Правда, дома Никита, и… Впрочем, Никита все равно скоро уйдет.

Переходя дорогу, я вспомнила, как меня чуть не сбила машина после того, что произошло в церкви. И что дядя Паша тоже попал под машину. И вдруг подумала: а что, если… Нет, не самоубийство — ни в коем случае, но что если я вот так зазеваюсь, совсем случайно, ведь бывает такое, что человек просто задумается на секундочку, отвлечется, и…

А впрочем, не все ли равно, случайно или нет? Ад? Но я и так туда попаду, какая разница? А мучиться дальше просто нет больше сил. Может быть, и дядя Паша вот так вот шел себе по улице, шел, а потом задумался… Он тогда так и сказал в больнице: «подумал…». Хотя нет, перед этим он еще сказал: «увидел…». Так мы и не узнали, что он увидел и о чем подумал. Впрочем, какая теперь разница. Может быть, скоро мы встретимся, и он мне обо всем расскажет. А может, и не встретимся. Кто вообще сказал, что на том свете мы обязательно увидимся со всеми, кто нам был дорог на этом?

Придя на работу, я села за стол, включила компьютер, но поняла, что просто не могу ничего делать. Одна мысль о том, что надо открыть базу и начать ежедневный обзвон клиентов, наводила глухую безнадежную тоску. И вместе с тем во мне бурлила мрачная тупая энергия, которая требовала немедленного выхода.

Поглядев по сторонам, я наткнулась на ненавидящий взгляд Шурика, и воображение нарисовало сладостную, я бы даже сказала, сладострастную картинку. Мысленно я избивала его — кулаками в лицо, ногами в живот, в пах, слышала его хрипы и стоны и снова била… Била, пока он не скрючился и не замер.

С трудом переведя дыхание, я проглотила кислую слюну. Ничего не подозревающий Шурик бубнил что-то в телефонную трубку и лихорадочно щелкал мышкой. Пошарив в ящиках стола, я нашла толстое резиновое кольцо, оставшееся от того, кто работал до меня, и принялась яростно сжимать его в ладони — раз за разом, еще и еще, лишь бы только делать что-то, требующее физических усилий. Минут через пятнадцать рука онемела, и я перекинула кольцо в другую. Раз-два-три, раз-два-три…

— Лен, там к тебе пришли, — поцарапалась в мою перегородку Софочка. После того, как я стала звездой местного разлива, она перестала подпевать Алке и теперь заглядывала в рот мне.

— А что, уже обед? — вздрогнула я и с трудом разогнула пальцы, судорожно сжимающие кольцо.

— Обед, — хихикнула Софочка и убежала.

Не поверив, я посмотрела на часы. Они показывали начало второго. Я просидела, перебрасывая кольцо из руки в руку, почти четыре часа. И о чем я при этом думала — не представляю.

В кладовке меня ждали двое: женщина лет сорока и мужчина чуть постарше. Отогнав ставшую привычной мысль о том, заплатят ли мне, я прикинула, кому из них понадобилась моя помощь. Пожалуй, женщине — она показалась мне изможденной, тогда как мужчина выглядел эдаким боровичком. Но я ошиблась.

— Доктор, вот муж все на голову жалуется, а к врачам не хочет. Не верит он врачам, — робко прошелестела женщина. — Таблетки пьет обезболивающие, а они не помогают.

— Не преувеличивай, пожалуйста! — поморщился боровичок.

— Я не доктор, — буркнула я. — Сейчас посмотрим.

Взглянув на него пристальнее, я вздрогнула.

Мозга не было. Нет, был, конечно, куда ж ему деться, но разглядеть его за синей мутью я не смогла. Опухоль, похоже, глиобластома. Огромная. Неоперабельная.

Пробежав взглядом сверху вниз, я вздрогнула снова. Оранжевых струек практически не было. В этом мужичке-боровичке не оказалось ни единого живого места. Я уже не раз сталкивалась с подобным: на последних стадиях рака даже здоровые органы работали из последних сил. В лучшем случае, как тогда с Мариной, мне удавалось собрать последние жалкие крохи и убить метастазы. Больше ничего не могу, говорила я, к онкологу, пожалуйста. Но тут не получилось бы даже этого.

— Ну как? — спросила женщина, подойдя к мужу и положив руку ему на плечо.

Я перевела взгляд на нее и с удивлением обнаружила, что эта хилая на вид тетка так и пышет оранжевым сиянием. А что, если позаимствовать немножко энергии у нее?

— Постойте так минутку, — попросила я.

Оранжевые струйки под моим взглядом послушно потекли через ее руку к шее мужа и дальше в голову. Опухоль медленно бледнела и съеживалась. Когда я поняла, что больше сделать уже ничего не могу, бросила энергию на метастазы.

— Все. Теперь к врачу.

— К врачу? — с отвращением протянул боровичок. — А я-то думал…

— У вашего мужа опухоль мозга, — я специально говорила, глядя не на него, а на жену. — Полчаса назад он был безнадежен. Теперь нет. Теперь есть шансы, и очень даже неплохие. Только не тяните.

Женщина охнула и зажала рот рукой. Мужчина смотрел на меня, приоткрыв рот. Поскольку мне не раз уже приходилось говорить подобное, я знала, как все это будет. Сначала его сознание откажется поверить страшной вести — даже если в глубине души он ждал чего-то подобного. Это будет удар, шок. Потом его охватит леденящий ужас. Но через несколько секунд разум начнет бороться и ухватится за мои слова о том, что дела были плохи, но теперь все уже не так страшно. Он поверит, потому что хочет поверить.

— Это правда? Вы не ошибаетесь? — с трудом выдавил мужчина.

Я покачала головой. С минуту он стоял, глядя себе под ноги, потом похлопал по плечу всхлипывающую жену и достал из кармана конверт.

— Все равно спасибо… доктор.

— Я не… доктор, — прошептала я, чувствуя, как заливает жаром щеки и шею.

В дверях женщину вдруг качнуло. Муж поддержал ее и обернулся ко мне.

— Может быть, посмотрите и ее? — попросил он. — Я… заплачу еще.

— Уже посмотрела, — вздохнула я. — У нее все в порядке. Это просто… Просто нервы.

Они ушли, а я медленно поплелась обратно в офис. Еще оставалось время хотя бы выпить чаю, но мне не хотелось. Сев за стол, я снова принялась сжимать кольцо.