Силясь не расплакаться, Лиз пошла в дом. Моника усадила ее на кухонный стол, принялась обрабатывать ссадину, подбадривая дочь, восхищаясь ее храбростью. От хвалебных слов матери Лиз немного загордилась, и потому, когда Моника попыталась обнять ее, она оттолкнула мать, сказав: «Да все нормально, мама! Пустяки. Оставь меня в покое».

Моника расстроилась, немного обиделась и больше не пыталась обнять дочь.

Позже я попробую помочь им сблизиться, но они проигнорируют мои старания.

С тех пор физическое проявление чувств было редким явлением: похлопать по спине на Рождество, приобнять за плечи в первый день учебного года. Моника слишком боялась быть назойливой, Лиз слишком старалась быть сильной.

В общем, в доме Эмерсонов больше никто не обнимался.

Моника не возвращается в комнату ожидания. Она находит стул, несет его по коридору к отделению реанимации. Руки у нее так трясутся, что она дважды роняет стул. Моника ставит стул у двери, лезет в сумку и достает мобильный телефон.

Она делает три звонка. Первый – своему начальнику: сообщает ему, что ее дочь в больнице и на работу она не приедет, а также не полетит в Бангкок на эти выходные. Второй – в авиакомпанию, чтобы отменить бронь.

Третий – своей дочери, чтобы услышать ее голос на автоответчике.

– Привет. Это Лиз. Ясно, да, что сейчас я не могу ответить на звонок? Поэтому оставьте сообщение.

Моника снова и снова звонит дочери, каждый раз ожидая, сама не зная почему, услышать в ответ что-то другое.

Кенни едва не падает, когда выходит из автобуса. Разминая затекшую ногу, она неровным шагом бредет к автостоянке. Оглядывается, по привычке ища взглядом «Мерседес» Лиз или «Форд Фалькон» Джулии (от которого та отказывается избавляться, несмотря на бесконечные поддразнивания Лиз и то, что она может пользоваться обоими «Порше» отца). Они всегда посещали соревнования, конкурсы и спортивные состязания, в которых участвовала одна из них; Кенни даже высидела весь футбольный турнир, все матчи до единого, хотя понятия не имела, когда нужно ликовать или подбадривать криком. Но потом она вспомнила, что Джулия заживо похоронена в домашних заданиях, а у Лиз наверняка сегодня какие-то дела, и потому ни та ни другая не будут смотреть, как она танцует.

В этом особенность Кенни: ей всегда нравилось, чтобы на нее смотрели. Если Джулии чужое внимание ненавистно, а Лиз как будто вообще не замечает обращенные на нее взгляды, Кенни внимание окружающих необходимо, как некоторым – кокаин. Она из тех людей, что эпатируют окружающих своими речами. Ей нравится, когда на нее смотрят, говорят о ней, обсуждают ее, ибо это значит, что кто-то всегда думает о ней. В ее понимании это и есть популярность, и Кенни, если честно, всегда пользовалась популярностью.

Меридиан – маленький городок, из тех, где футбол возведен в ранг религии, где существует ряд странных обычаев, делящих всех обитателей города на нас и их, и негласная строгая кастовая система. Популярность в Меридиане простирается за пределы средней школы – она охватывает все местное общество в целом, церкви, магазины, места работы. В Меридиане есть с десяток семей, которые живут здесь со времени основания города; именно из них происходят почти все местные спортсмены, представители школьной аристократии и члены оргкомитетов выпускных балов. Куда более высокий процент составляет так называемый средний социальный слой. Это те, кто живет в небольшом огороженном поселке близ загородного клуба (потому что в действительности элита не принадлежит к экономической верхушке Меридиана и немного завидует тем, кто в нее входит), и почти все остальные. И есть еще постыдно бедные, приезжие, прочие аномалии; по всеобщему мнению, с этой группой населения желательно не общаться.

Лиз знала, к какой касте она будет принадлежать, когда переехала в Меридиан. Я не была уверена в том, что это хорошая идея, но Лиз не сомневалась – считала, что ей известен секрет счастья.

Участники танцевальной группы занимают свои места на сцене. Кенни снова смотрит в толпу, выискивая среди зрителей лицо Лиз или Джулии. Не заметив ни той ни другой, обиженно вздыхает. Я важнее, чем домашнее задание.

Кенни не задумывается о том, почему она ожидала, что подруги придут на ее выступление: ведь ее семья принадлежит к городской элите. Кенни всегда окружена друзьями – ее мама преподает в начальной школе и ведет физкультуру в старших классах; отец – священнослужитель, работает в банке и является членом школьного комитета, а портрет ее прапрапрапрадедушки висит в муниципалитете рядом с другими девятью отцами-основателями Меридиана.

Лиз, относительно новый человек в городе, должна бы принадлежать к низшему городскому сословию. Впрочем, как и Джулия, – и та была в числе маргиналов, пока Лиз не вытащила ее оттуда. Кенни не придает большого значения популярности, потому что популярность ей обеспечена изначально, но она вдруг очень обрадовалась, – сама не зная почему, – что Лиз и Джулия попали в правильную группу, в ее группу.

Правда, сейчас не время ломать над этим голову – ведь она стоит в крайне неудобной позе и вот-вот зазвучит музыка. Как бы то ни было: Лиз есть Лиз. Популярность, приходит к выводу Кенни, во многом связана с уверенностью в себе. А по мнению Кенни, у Лиз самоуверенности больше, чем у всех остальных обитателей Меридиана, вместе взятых.

Несмотря на то, что Кенни – одна из немногих, кто видел, как Лиз плачет и бесится с досады, кто видел ту сторону Лиз Эмерсон, которую та старательно пытается скрывать, Лиз в глазах Кенни остается твердыней. Какой бы жизнь Кенни ни казалась со стороны, в ней мало стабильности. Лиз – ее константа. Лиз поддерживает Кенни, когда ее родители ссорятся, когда успеваемость падает и мир теряет точку опоры.

Кенни досчитывает последние такты и срывается с места, погружаясь в водоворот отрепетированных вращений, прыжков и наклонов. И больше она ни о чем не думает.

– Куда, говоришь, ты ехал, сынок?

– В «Костко», – отвечает Лиам. Он смотрит на полицейского, но краем глаза наблюдает за дверью. Она снова открывается, на этот раз впуская из ночи Лили Максим и Андреа Карстен, которые, вне сомнения, прибыли сюда, чтобы убедиться в достоверности слухов. Они ненавидят Лиз Эмерсон, потому что она их игнорирует. Глаза у них красные, и, подойдя к группе меридианских школьников, сгрудившихся у низенького столика, они начинают всхлипывать.

В выпускном классе Лиама сто сорок три ученика, и добрая треть из них сейчас здесь. Непонятно почему. Лиз Эмерсон занесло на той проклятой дороге – дураку ведь ясно, что нынешним вечером лучше не разъезжать в темноте.

– Мама попросила кое-что купить, – добавляет он.

– И ты увидел автомобиль Элизабет, когда ехал мимо?

Лиз Эмерсон, – машинально поправляет он полицейского про себя. Для него она всегда Лиз Эмерсон. Он знает ее не настолько хорошо, чтобы называть ее по имени, и в то же время не настолько хорошо, чтобы думать о ней так часто, как он это делает.

– Да.

– Как ты догадался, что это ее автомобиль?

– Ее автомобиль я узнал бы где угодно.

Это он произнес, не раздумывая, и тут же пожалел о своих словах, когда полицейский спросил:

– Вы были близкими друзьями?

– Нет, – отвечает Лиам. – Не совсем.

Вовсе не были друзьями.

Полицейский как-то странно глянул на него. Лиаму все равно. Он снова обращает взгляд на своих одноклассников. Те, стоя кучкой, шепчутся, плачут друг у друга на плече. Причем не просто плачут – рыдают так, что от их всхлипов всё вокруг сотрясается. Лиаму хочется крикнуть им, что она не умерла. Она жива, находится где-то здесь, дальше по коридору – вся переломанная, но живая. А все ревут так, будто ее больше нет.