Наверное, жить с фэйри и не набраться неутолимого любопытства – просто невозможно. Да и, если начистоту, Имс никогда и не отрицал того факта, что при рождении его здорово обделили чувством самосохранения – а иначе как бы он ухитрился жениться на короле фэйри? Поэтому и отправился он в сторону старых холмов прямо на следующий же день.

И сам не заметил, как дорожка привела его прямо туда, куда надо, словно по волшебству, хотя до этого Имс никогда здесь не бывал. Словно тянуло его что-то сюда, тащило прочной нитью, сплетенной из густой жесткой желтой травы, что покрывала весь холм.

В склоне узкой раной темнела щель, неровная и осыпающаяся. Манила к себе, хотя Имс ощущал, как из этой темноты исходит опасность.

И там, внутри, был страх. Он заполнил это место, как коварное чудовище, выглядывал из-за поникших у разлома стеблей. Таился в каждой тени. Этот ужас был древним, одним из самых древних на Земле. Это был ужас перед непостоянством сущего, знание, что все когда-то закончится. Это был океан, в котором Имс обречен был потеряться, и сопротивляться было бесполезно.

Имс вошел, ослепнув в полной темноте после яркого света летнего дня. И тут же нога его подвернулась на каменной россыпи, он полетел куда-то вперед, ударившись лицом и тут же почувствовав, как разбил себе нос обо что-то твердое и холодное.

Вспыхнули огни.

Перед Имсом стоял золотой истукан, сделанный очень грубо, почти примитивно. Не было ни рук, ни ног, одна только золотая рожа с искривленным в зловещей улыбке клыкастым ртом и горящими рубиновым огнем глазами. Истукан был действительно весь изукрашен вплавленными в него рубинами, Имс завороженно протянул руку, его словно магнитом притягивало, и дотронулся до одного из камней. Но, коснувшись, понял, что никакие это не рубины – то была его собственная кровь, брызнувшая глянцевыми алыми каплями на желто-красный металл.

Идол рассмеялся страшным хриплым смехом, а у Имса вдруг стало невыносимо горячо в голове, как будто кто-то капал ему на макушку расплавленное золото тяжелыми огненными каплями. Перед глазами замелькали картинки, словно кто-то закрутил перед ним угрюмый скорбный калейдоскоп, а грудь сковал невесомый, пронзающий сердце ужас неминуемой потери: Артур, Артур, Артур… Он смотрелся в него, как в зеркало, узнавая места и события: столкновение в университетской библиотеке и жадный вожделеющий взгляд, дублинский паб и ненасытное, не знающее отказа, желание, так ловко подсунутые под нос сигаретки с душистой травой и выдержанные на горьких цветах настойки…

Обман. Гибельное и ложное очарование. Необоримое, не считающееся ни с чем желание обладать.

Цель оправдывает любые средства, не так ли, Имс? Да он никогда и не скрывал этого от тебя.

Имс возвращался к Холму, думая о том, какая же это была мука и какая беда – любить короля фэйри.

Артур

Все заканчивалось там же, где и начиналось.

Артур сидел на замшелом изумрудно-зеленом бревне возле Лягушачьего болота, перебирал в руке какие-то камешки, ссыпал их на землю, снова подбирал, снова ссыпал, и так до бесконечности – время остановилось здесь, в этом темном углу мира. Сквозь густой туман проглядывали холмы, вечерело и холодало, с болота доносились порой встревоженные чьи-то звуки – народец беспокоился за своего короля, но Артуру не было дела ни до чего.

Ему казалось, что с Имсом он наконец-то обрел мир.

Но нет – с Имсом он обрел войну. С самим собой, прежде всего.

Сейчас он горестно усмехался, вспоминая, каким же самовлюбленным, каким же самонадеянным был в самом начале. Безмозглый идиот, куда он полез, что затронул, с чем думал совладать! Как он мог быть так уверен, что чары могут совершить то же самое, что может совершить искреннее, само по себе зародившееся чувство? Во все времена чары рано или поздно рассеивались, все сказки, все легенды говорили об этом, твердили в своих тягучих напевах, и кто такой был Артур, чтобы на нем изменился извечный порядок вещей?

Король? О, вспомните Тристана и Изольду. Короны падают наземь со страшным грохотом и разбиваются в пыль перед внезапно родившейся страстью. И перед судьбой, конечно же.

Колдун? Вспомните Мерлина, все могущество которого истаяло на безответном чувстве к Артуру. Даже в бессмертие он унес горечь и неизбывность этой любви.

Монстр? Вспомните же сказку о Красавице и Чудовище. Тут и говорить ничего не надо.

Он сидел и пересыпал камешки, не обращая внимания на то, что в его пальцах они обращаются в самоцветы и вспыхивают разными цветами – то земляничным, то медовым, то травянистым, то цвета омытой небесной синевы после грозы, то цвета малинового заката над волшебным озером… Вокруг разливался душный летний вечер, во влажном тепле низины исходили ароматами болотные цветы – нежные лаково-желтые, похожие на розы, душистые сиреневые ползучие, пронзительно-синие смешные колокольчики со сладким запахом, дышали и перешептывались, качались на ветру травы, на бархатные влажные кочки вылезли довольные вечером лягушки и теперь соревновались в горловом брачном пении, ундины призраками сновали над поверхностью болота, как сгустки дыма, от холмов раздавались звуки свирели, где-то далеко шумел вершинами лес, и от одного из домов деревни струился аромат варенья, которое варили в саду в больших медных тазах…

Для Артура теперь все это было иным, чем до Самайна – теперь это была его земля, и он видел, слышал и чуял далеко вокруг: как жадные гномы возятся в своих пещерах, как катят свои допотопные тележки суетливые лепреконы, как кружатся в хороводе над росистыми лугами крошечные крылатые золотые феи, как несется, ломая ветки, по лесу олень, спугнутый хищным зверем, как кролики выбегают из норки и пугливо озираются по сторонам, как закидывает морду к луне старый волк, как заводит заблудшего путника все дальше в чащу коварный лесной дух, как играют с деревенскими беззаботными юношами юные ведьмы, возжелавшие сладкого греха с человеком…

Все это должно было делать его счастливым, ибо человек даже не может вообразить себе ничего подобного – не может вообразить, что только единение с миром всех существ делает его по-настоящему целым. Но Артур целым себя не чувствовал.

Он чувствовал себя, как упавший на землю и расколовшийся надвое идол.

Первое время после Самайна счастье застилало ему глаза. Ему казалось, в его распоряжении все – вечность, юность, все мыслимые чувства, все мыслимые сокровища, мир, полный чудес. Но он забыл, что этот мир точно так же полон ловушек, и чудес без них не встречается.

Каждое чудо или является платой за что-то, или требует ее. Так были устроены чудеса. И уж Артуру-то точно нельзя было об этом забывать.

Кошмары ему начали сниться уже в декабре. Сначала они были неявными – что-то мелькало золотое во сне, и просто было страшно: Артур просыпался весь дрожа и в холодном поту, отрывисто вскрикивал. Затем золотые проблески обрели личину, и Артур узнал эту глумливую усмешку на мертвых губах, и вот тогда-то понял, что серьезно влип. В четвертом по счету сне он снова стоял на каменной площадке, где росла волшебная трава, только сейчас Наклонившийся с холма стал вдруг размеров невероятных и уходил под самое небо, а Артур стоял перед ним, как Дюймовочка, и задирал голову вверх, пытаясь разглядеть выражение на блестящем лице. Идол разговаривал с ним, хотя звука не было – слова складывались в голове у Артура сами.