Во время операций мой самолет, как хвост, сопровождает ведущего. Потому поначалу ведущего беспокоит – не протараню ли я его случайно; однако он скоро удостоверился, что я хорошо управляю самолетом. К вечеру первого дня мы совершили четыре боевых вылета в район между Гродно и Волковыском. Русские двинули вперед огромные массы танков и вспомогательных колонн. По большей части мы видим «КВ-1», «КВ-2» и «Т-34». Мы бомбим танки, противовоздушную артиллерию и оружейные склады. То же самое повторяется и на следующий день. Мы поднимаемся первый раз в воздух в три часа утра, а последнюю посадку совершаем в десять вечера. О том, чтобы выспаться, не было и речи. Каждую свободную минуту мы использовали для того, чтобы, растянувшись под самолетом, немного поспать. Когда нас кто-то окликает, мы выбираемся из-под самолета, с трудом соображая, с какой стороны нас позвали.
В первом же своем вылете я замечаю бессчетное количество укреплений вдоль границы. Эти укрепления идут далеко в глубь России на протяжении многих сотен километров. Частично позиции еще не завершены. Встречаются наполовину построенные аэродромы; их бетонные взлетные полосы только созданы, и небольшое число самолетов уже стоит на этих аэродромах. К примеру, у дороги на Витебск, по которой шли наши войска, располагается один из незавершенных аэродромов, набитый самолетами «мартин».[1] Должно быть, у этих самолетов не было экипажей или топлива. Пролетая над этими аэродромами, над укреплениями, хотелось сказать: «Хорошо, что мы ударили…» Выглядело так, словно Советы создавали базу для вторжения против нас. На кого еще на Западе Россия могла напасть?[2] Если бы русские завершили свои приготовления, не было бы возможности остановить их. Мы летали на острие наступления наших армий – поддерживать их было главной задачей.
На короткое время мы останавливались в Улле, Лепеле и Яновичах. Наши цели те же: танки, машины, мосты, заводы и объекты ПВО. Временами мы вылетаем на бомбежки железнодорожных путей. Один раз нам приказано уничтожить бронепоезд – когда Советы выдвинули его для поддержки своей артиллерии. Любое препятствие перед боевыми порядками наших армий должно было быть уничтожено, чтобы увеличить скорость продвижения и наступательный порыв наших войск. Степень сопротивления русских различна. Наибольшую опасность для нас представляет наземная артиллерия – от ручного оружия до зенитных пушек; пулеметы самолетов противника оказывали мало действия. Единственным самолетом, которым располагали в это время Советы, был «И-15» – «Рата» много хуже нашего «Ме-109». Где бы самолеты «И-15» ни появлялись, их сбивали, как мух. Они не могли сравниться с «мессершмиттами», но были маневренны и, конечно, намного быстрее, чем «Штуки». Поэтому мы не могли совершенно их игнорировать. Советские военно-воздушные силы, истребительные и бомбардировочные соединения, были беспощадно разгромлены – как в воздухе, так и на земле. Их истребительные силы были малы; самолеты наподобие бомбардировщиков «мартин» и «ДБ-3» по большей части принадлежали к устаревшим конструкциям. Можно было видеть крайне мало новых машин типа «Пе-2». Действия авиации были едва заметны до того, как и на Восточном фронте благодаря поставкам появились американские двухмоторные «бостоны». Часто на нас совершали налеты лишь небольшие самолеты – они нарушали наш сон да разрушали дороги, по которым подвозили боеприпасы и продовольствие. Ущерб от этих самолетов был невелик. Нам пришлось испытать их действие под Лепелем. Несколько моих коллег, спавших в палатках в лесу, получили ранения. Когда пилоты этих «проволочных клеток», как мы называем маленькие, скрепленные тросами бипланы, замечают свет, они немедленно сбрасывают наполненные шрапнелью бомбы. Такие самолеты летают повсеместно, даже над линией фронта. Чтобы совершать налеты бесшумно, пилоты часто заглушают двигатели и совершают планирующий полет. В этом случае мы можем слышать только шум ветра в проводах. Маленькие бомбы падают на землю – и немедленно после этого двигатели начинают рокотать снова. Для нас такие самолеты скорее не оружие, а раздражающий фактор.
У нас новый командир, капитан Штейн. Он прибыл к нам из той самой школы, где я проходил обучение полетам на «Штуке». Капитан быстро перенимает мой метод следовать близко за ведущим и старается сохранять дистанцию всего в несколько ярдов даже во время пике. Его искусство прицеливания превосходно – в тех редких случаях, когда кто-то из нас мажет, второй обязательно поражает мост. Следующие за нами самолеты могут сбросывать свой груз на зенитные батареи и другие объекты. Штейна очень хорошо приняли в эскадрилье. Как-то его спросили: «Как вам летается с Руделем?» – и он ответил: «Это лучший, с кем я когда-либо летал». После этого у меня установилась прочная репутация. Штейн сразу увидел, как точно я поражаю цели, но предрек мне недолгую жизнь, назвав «сумасшедшим». Слово «сумасшедший» в его устах скорее похвала, признание храбрости одного пилота другим. Штейн видит, что я обычно спускаюсь очень близко к земле, чтобы наверняка поразить цель и напрасно не тратить бомбы.
«Когда-нибудь ты непременно врежешься в землю», – заключает он. Может, когда-либо его пророчества сбудутся, но я твердо верю в свою удачу. К тому же с каждым вылетом набираюсь опыта. Тем не менее я многим обязан Штейну и считаю, что мне повезло с моим вторым номером.
В те дни похоже было на то, что Штейн в своих предсказаниях прав. Противовоздушный огонь из одной из атакуемых нами русских колонн заставляет один наш самолет совершить вынужденную посадку. Самолет с трудом приземляется на небольшом поле, с трех сторон окруженном кустарником и русскими. Экипаж выбирается из кабины и укрывается под самолетом. Я вижу, как пули русских пулеметов взрывают песок вокруг машины. Если не забрать моих коллег, они погибнут. Но сделать это трудно – красные совсем близко к самолету. Черт! Я должен вывезти этих летчиков сам. Выпускаю посадочные закрылки, и мой самолет планирует к земле. Я вижу защитного цвета гимнастерки иванов в кустах. Бац! Очередь из пулеметов попадает в мой двигатель! Приземляться с поврежденным мотором нет смысла – взлететь не удастся. Мои товарищи поняли это. Их ждет смерть. Я вижу машущие в прощании руки. В двигателе что-то бешено стучит, но он еще работает, потому самолет может перевалить через рощу. Я со страхом жду, когда застрянет какой-нибудь поршень. Если это случится, мой двигатель остановится навсегда. Подо мной красные; лежа на земле, они стреляют в меня. Остальные самолеты моего звена поднимаются примерно на 300 метров и уже вне досягаемости от огня с земли. Но мой двигатель все же продолжает работать, потому я могу дотянуть до линии фронта. Попав к своим, я немедленно приземлился. На аэродром меня доставляет армейский грузовик.
Здесь меня ждал Бауэр, с которым я познакомился в Граце, когда находился в резервном звене. Бауэр позднее весьма отличился и оказался одним из немногих выживших в русской кампании. Но для меня день его появления оказывается неудачным – я повреждаю правое крыло моего самолета, при приземлении ослепленный густым слоем пыли, не могу избежать столкновения с другим самолетом. Требуется заменить крыло, но на аэродроме запасного нет. Имеется лишь поврежденный самолет на нашем предыдущем аэродроме в Улле. Известие о выходе из строя бомбардировщика приводит Штейна в ярость: «Ты полетишь снова только тогда, когда твой самолет будет отремонтирован, – и не раньше». Отстранение от полетов – суровое наказание. И я делаю в этот день еще один вылет, чтобы приземлиться в Улле. Со мной вылетают два механика из другого звена, чтобы мне помочь. Всю ночь мы возимся с крыльями, пытаясь отсоединить их от одного поврежденного самолета и присоединить к другому. Нам помогают два пехотинца. Работу удается завершить лишь к трем утра. К этому времени нам ничего не хочется, кроме нормального отдыха. Тем не менее я докладываю, что готов к боевому вылету, который должен быть произведен в половине четвертого. Старший пилот в ответ на это только улыбается и качает головой.
