Что касается меня, то я считал, будто стал зверем, когда до полусмерти избил нигерийца — мне тогда еще и восемнадцати не было — или когда еврея с моста столкнул (повезло, не расшибся). Но оказалось, что это не так. Даже после того, как счет убитых мною пошел на десятки. Может, вся причина в том, что раньше (не считая юных годов моей идеологической агрессии) мне приходилось причинять смерть только как контрдействие, только в ответ, защищая себя, свое жилище, запасы провизии? Когда в противовес жестокости ставилась увесистая гиря оправданий: если бы не я его, то он бы меня?..

Но скоро все поменялось.

Однажды я выследил рейдеров. Тех неудачников, что вытянули цинус в деревенских погребках уже после того, как ближайшие села были обчищены до черной земли. Я подстерег их ночью, когда они разгружали из багажника «шестерки» добытый скарб. Двое — мешковатые, нерасторопные мужики, в спортивных костюмах, кепках. Когда я приблизился, один из них меня узнал: «Салман? Ты что тут делаешь?» Черт бы с ним, я был голоден как гепард и не задумывался над тем, откуда мужик меня знает. Убив двоих, я не испытал абсолютно ничего. Но с ними был третий. И я его мог оставить в живых. Пусть бы бежал. Да дьявол шепнул на ухо: он запомнил твое имя! Когда я пырнул ему под ребра, он вскрикнул как ребенок. И в этом не было никакой ошибки, беглец оказался парнем лет тринадцати. Я хотел бы обмануть себя, утверждал, будто не мог определить подобного в темноте, но… Для чего и, главное, кого мне обманывать?

На дне багажника насыпью лежала сморщенная гнилая картошка. На заднем сиденье — банка засоленного сала. Желтого, старого, как свет. Вот она, моя добыча. Кульминация безумной пьесы. Я отправил на тот свет трех людей из-за ведра гнили и банки солонины.

Жри, Салман, ты это заслужил.

Знаете, я ведь давно осознал, что стал душегубом. Занял достойное место в адском кинозале. Но, черт бы меня побрал, я не хочу признавать себя инстинктивной тварью, лишь по инерции волокущей лишенную всякого смысла жизнь. Двуногим неодушевленным существом, сделанным даже не из мяса и костей, а вылепленным из картофельной гнили. Без чести, веры, убежденности.

Без сущности.

Не хочу… Да только кто ж спрашивает? А коль бы я знал, что ждало меня впереди, я бы понимал, как много я от себя требую, желая оставаться хотя бы таким, как есть сейчас…

Войдя в подъезд, я сначала тупо таращусь на мокрые следы от ботинок на кафельной плитке. Здесь живут? Не-ет, скорее работают. Судя по следам, человека три. Следы еще не высохли и ведут только в одну сторону. Можно предположить, что одной бандой промышляют. Это уже хуже. Но дом давно не посещали, так что все равно не уйду.

Поднимаюсь по ступеням. Тихо все. То ли нашли запасы водки и расслабились наши тягачи, то ли меня просекли и на стрем встали. А мы тут тишком, мешать никому не станем, верно?

В заиндевелой левой руке держу фомку, в правой — «коротыша».[16] Первый этаж, все шесть квартир вскрыты, где без следов взлома, а где ногами выбивали. Следы протекторной грязи до сих пор остались на глянце «бронированных» дверей. Думается, на втором и третьем этажах та же картина. А впрочем, и до девятого пейзаж может не поменяться. Мародеры первой волны старались. Смысл только в том, что искали тогда они другое. Ну или, по значению ежели, то первое: жрачку (причем самую востребованную, крупой тогда брезговали, ибо заморочка да и вес), оружие и рыжие металлы (в них-то ценность, надеялись, не пропадет). Теперь же пошла новая волна. Не гнушаются нонче грести все, что можно употребить внутрь себя. Причем даже без оглядок на срок годности.

На первых этажах смотреть не на что — повымели тут все, зуб даю. Поэтому поднимаюсь я сразу на четвертый. А тут уже поинтересней. Бронедверь одна (не путать с фикциями из жести!) вообще не вскрыта, лишь следы скобления монтировками, сорванный наличник и горки осыпавшейся штукатурки на полу. Следов внизу куча, хоть мозаику выкладывай. А вот мокрых нет — трое парней, что вошли в дом, по системе «сверху-вниз» работать, видимо, решили. Так, может, пользуясь случаем, стоит мне попробовать?

Попробовал. Вспомнил анекдот о том, как Спящую красавицу мужики воскрешать ходили… В общем, я тоже не воскресил. Стопорные стержни сантиметров на двадцать в стены выдвинуты, не расковырять. А любопытство ж гребет! Может, как-нибудь по балкону? Тем более есть опыт.

В соседней квартире дверь была взломана, но замок захлопнут. Расковырнул я его без труда, вошел.

Вот чего я не люблю, так это когда вскрытая жилплощадь оказывается наркопритоном или обиталищем бомжей. Не то чтобы их трупы воняли хуже остальных, но от понимания, что пришел нарыскать чего бы пожрать у бомжей, кишки сами провоцировали выброс. А здесь, судя по антуражу, именно он и был — гребаный бомжатник.

Хоть и презираю себя за эту меркантильную пытливость, но все же тащусь на кухню. Вдруг че ценное имеется? Хозяин тут. Сидит в одной майке за столом, голову на руки положил. Перед ним пустая бутылка с-под водки, на миске замерзли колечки гнилого огурца, по столешне рассыпаны хлебные крошки. Всегда немного жутковато, когда застаешь мертвого человека в положении, в котором он кажется живым. Даже несмотря на то, что с лета его неплохо мухи обработали и бледная плоть местами до кости червями проедена. Все равно не исчезает предощущение, что он сейчас поднимет голову и на тебя оглянется. Мол, чего без стука вваливаешься?

Да-да, иногда фильмы об оживших мертвецах рулят.

Странно еще одно обстоятельство: кухонные шкафчики, хоть их у пропойных бычей никогда не бывает много, были закрыты. Что как бы намекало на неприкасаемость, ведь брутальные тягачи, работающие исключительно в режиме поиска, не тратят время на уборку после себя. Разве если…

— Баба навещала?

Господи, как же я сам себя пугаю этой шизоидной склонностью к разговору с мертвяками!

В непонятном напряжении покрепче сжимаю автомат. Прохожу мимо мужика, открываю дверцы замызганного буфета. Пачка соли, в полулитровой банке какое-то невнятное содержимое, бумажная упаковка лапши — на дне осталось, полстакана не наберется, столько же овсяных хлопьев. На нижней полке пачка самого дешевого чая, коробочка с натыканными в нее приправами, что-то неопределенное, покрытое зеленоватым мхом. Ничего не беру, покидаю кухню (ага, привередливый еще, ну это попустит к следующему году) с пустыми руками. Напоследок лишь оборачиваюсь. Как в той песне — не оглянулся ли мужик, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я?

Балконная дверь в зале открыта, сам балкон не застеклен, и поэтому снегом завеяло полкомнаты. Тряпье, когда-то бывшее тюлем, развевалось на ветру, позвякивало кольцами на карнизе.

У них тут не балконы — лоджии, а стало быть, соседская квартира всего-то за вот этим вот перестеночком с выцветшим бюстом Саманты Фокс. Долбить кирпич не вариант, шуму много. А вот перелезть, выбив соседу окно, можно попробовать. Ха! Что ж это получается, только я умный такой?

Я умею разбить окно так, чтоб оно дало только трещины, не осыпалось и не побилось. Для этого нужно ударить всего один раз, чем-то тяжелым, но не габаритным. Типа сплющенным краем сапожного молоточка, что вот лежит на поржавелой «лапе». А мужик, оказывается, подрабатывал чеботарем. Что ж, думаю, он не против, если я воспользуюсь его инструментом?

Удалось. Даже перелез без шуму.

Лепота! Вот это я понимаю! Мало того что квартира чистенькая (даже в ванной трупа я не нашел, хотя очень часто бывает, что если никого нет в комнатах, то кто-то обязательно приныкается в ванной), не тронутая и даже при поверхностном осмотре имеющая чем угостить настырного тягача, так она еще и оказалась принадлежащей Вячеславу Узелкову! Об известном в боксерских кулуарах собственнике квартиры говорили как пояс интерконтинентального чемпиона по версии ВБА, так и множественные награды, коим был отведен в комнате специальный уголок. Стены украшали фотографии в рамках, чемпионские перчатки на крючке, медали на специальных подставках, грамоты и награды. Пылью только припало все, а будто вчера только выставлено на обозрение.