И потом еще:
– Какой разный, разный, разный мир, Кафка… и всем есть в нем место.
Кот этот еще… Кафка. Ницше б еще назвала, чумовая девчонка…
Пусть у нее будет книга. И будет сейчас.
Поскольку рассказов немного, решено было издать их с иллюстрациями.
Редактор предложил пару телефонов художников. Я думал Лику попросить связаться с ними и все устроить. А она говорит, Машу, мол, можно попросить и она сделает рисунки. Я и не знал, что моя жена рисует. Что я вообще о ней знал…
Маша согласилась сразу. Затребовала себе в почту все Лерины рассказы – лишь бы со мной не видеться – через неделю двенадцать рисунков были готовы.
Нормальная такая маленькая книжка, обложка шероховатая, цвета молочного шоколада. Кремовые глянцевые буквы:
Лира Блик
Жизнь как перформанс
И ниже, мелко так: рассказы о любви.
…Стою у окна, смотрю на улицу, давая Лере возможность справиться с новостью.
За спиной тихо. Слишком долго что-то тихо.
Не выдерживаю, оборачиваюсь. Она сидит с закрытыми глазами, книжка выскользнула из пальцев.
Раскрытый веер страниц, неловко подвернутая кисть на пледе, бледное лицо…
Шагнул к кровати, коснулся щеки – теплая. Тут она открывает глаза.
– Черт возьми, – я аж задохнулся, – ты что?! Я чуть не…
– А что произошло?
– Ничего не произошло, слава Богу. Я дал тебе книгу. Твою книгу. Ты рассматривала ее, я отвернулся, чтобы дать тебе время, ну… прочувствовать момент. Все-таки это твоя самая удачная сделка с реальностью. Было долго тихо. Очень долго. Я обернулся – ты… мне показалось…
– А я отключилась… сама не знаю, как так вышло. Я… какое-то сильное волнение, удивление, радость, и голова моя слабая не вынесла, наверное… Прости, пожалуйста. Я… просто… О Господи, меня просто уносит куда-то от чувства такого сильного, что и названия-то не подберу.
И тут она берет мою руку, тянет к себе и целует:
– Спасибо.
Хотел выговорить ей, но почему-то не стал.
– Мне это было нужнее, чем тебе.
– И за эти слова тоже спасибо.
– Теперь ты продаешься в магазинах, – улыбнулся ей, чтоб уйти с этого курса.
– Теперь Сережа может купить себе немножко меня, – говорит.
Сережа этот еще… Я, кстати, после того, как запретил ему приходить к Лере, съездил к ним домой, поговорил, денег дал, чтоб пацана с женой свозил в санаторий еще. Жена у него – измотанная баба совсем, и все они из другой жизни, отличающейся от моей, как курс кипрского фунта от румынского лея…
– Посмотри на рисунки, – говорю ей, чтоб отвлечь от мыслей о Сереже этом.
– Рисунки? Кто-то сделал иллюстрации?
– Да. Интересно, догадаешься ли ты, кто.
Смотрит на картинки, как маленькая. Молчит.
– Ну же, – говорю, – угадай, кто бы мог так нарисовать?
Ты отлично знаешь этого человека!
– Не может быть, чтобы Сергей…
Вот черт…
– Нет, не Сергей. Я, кстати, был у них, отправил всех троих в санаторий – небольшой ребрендинг им не помешает. Ну ладно, не буду тебя мучить, растерянный детеныш, посмотри там, за обложкой, внизу, меленько напечатаны имя и фамилия художника.
– Мария Веретенникова, – читает вслух, – кто это?
– Да Маша же! Ты что, не знаешь ее фамилию?
– Нет, – улыбается.
– Слушай, откуда у тебя такое доверие к людям? – вдруг спрашиваю я.
Тут у нее улыбка уходит, и она впадает в задумчивость, что равносильно ее полному отсутствию в комнате.
– Извини, мне надо позвонить, – я смущаюсь как пацан и выхожу из комнаты и у двери слышу, как она говорит коту:
– Кафка, иди сюда. Кафка, поздравляю, ты, наконец, стал писателем. И я с тобой.
Сгребает невозмутимого кота, сворачивается на кровати клубком, прижав Кафку к животу, и тут же засыпает.
Я беру книгу, нахожу самый чумовой рассказ, нет, не тот, что обо мне, а странный и маловнятный. Пусть спит. Посижу рядом, почитаю. Я сперва думал, что там речь обо мне. Ну, просто похоже показалось. А потом понял, что этот ее рассказ вообще не отсюда. А оттуда, куда она смотрит все время. Но не уйдет. Не дам.
НОВЕЛЛА НОМЕР ШЕСТЬ «ЛЮБОВЬ КАК ПЕРФОРМАНС»
Часть первая
Свет фонарей в жидкой тьме мегаполисной ночи… из-за него постоянно ощущаю розово-желтый световой ветер в голове. Может, просто температура?
Я не помню цепи событий, приведших меня в это место. Момент осознания себя здесь начинается с мысли: я – женщина, найденная мужчиной.
На мне метка, и каждый расшифровывает ее как «мое», но подлинное значение сокрыто, и хорошо, что так.
Мне кажется, она прикрывает дыру в спине между лопаток, и, если метку чуть сдвинуть, откроется подобие дверного глазка. Розово-желтый ветер в голове подсветит картинку изнутри. Там ребра или каркас? Вены или провода? Мне не заглянуть…
Иногда задумываюсь над своим происхождением.
Возможно, я выросла из семечка – розовой бусины, брошенной в трещину желтого суховатого грунта.
А может, меня выдохнул Стеклодув.
А может, я – голем с табличкой во рту, и если табличку никто не подменил, то на ней изначально написано «любовь», но кто, кто создатель голема?
Здесь очень смутно ощущается течение времени. Я играю: закрываю глаза и скоро перестаю быть. Нужно лишь слегка приоткрыть рот, чтобы перформанс поцелуя начался сразу, как только поползет в стороны тяжелый занавес ожидания, и Звездочет – так зовут мужчину, нашедшего меня, – приблизит свое лицо.
А вчера я слушала произносимые слова как просто звуки. Но конвертировать звуки в знаки не получилось. Вчера Звездочет, стащив с головы островерхий, как у волхва, колпак, прогуливался со мной по черным улицам, рассказывая о тайне привязи любой кривой линии к кресту абсциссы и ординаты, – как странно обнаруживать тайны в давно известных вещах.
И вот тогда я попыталась услышать: не кроется ли тайна в звучании слова?
Но на слух абсцисса похожа на слово «абсцесс» гораздо больше, чем свет фонарей на слово «флегмона».
Ордината похожа на ординарность.
«Значит, любая извилистость – всего лишь воспаленная обычность», – подумала я. Нет, конвертировать звуки в знаки – нелепо, я так еще больше запутаюсь.
Перформанс изгиба любой линии мог бы рассчитать Звездочет, но его не пустят в здешнюю Академию без островерхого колпака. А тот унесло речным ветром за три моста, когда тонкие пальцы Звездочета прочертили бороздки в моих волосах: восемь симметричных линий от висков к затылку. В тот миг пространство уподобилось черному бархату фона для перформанса белого мима – Луны. Луна понудила Океан исполнить шоу «прилив-отлив». Время зависло заглючившей программой.
Reset.
Иногда лицо в зеркале кажется мне знакомым. Думаю, его линии в каком-то из миров уже были просчитаны Звездочетом. Когда он светит бирюзовым взглядом мне в лицо, его губы шевелятся в попытке припомнить древние формулы. Восстановленные кванты памяти он передает мне – рот в рот.
Я хочу посмотреть в себя глазами Звездочета сквозь дыру в спине.
Мне нужно повернуться к нему спиной. Спустить с плеч тунику. Обнажить метку между лопаток.
Пусть приникнет бирюзовым глазом к тайне.
Насмотрится и расскажет мне.
Насмотрится и нарисует провокации знаков на полусферах груди.
Возьму зеркало, чтобы прочесть их, и не различу ни одного.
Пусть передаст мне знания рот в рот.
И розово-желтая флегмона моей муки омоется в свете фонарей.
Фонари по всей рампе огромного города-сцены.
помню, кто-то сказал мне про кастинг.
Поэтому я тут.
Часть вторая
У Звездочета каждая ресничка – курсор, который можно навести на меня.
– Скажи мне, – раздумчиво произносит он, – откуда ты берешь слова, Женщина? Я долго смотрел в тебя сквозь неровный глазок между лопатками. Внутри тебя – молчание.