О, Либби-я, это был черный рынок. Понимаешь, к чему я клоню? В те дни китайские деньги ничего не стоили. Должно быть, Джек Йи купил эти бумаги в обмен на золото и грязные услуги. Может, он выдал какие-то секреты националистам? Может, выдал имена лидеров Народно-освободительной армии?

Мама была напугана до смерти. Она велела Ба бросить пиджак в реку Ли. Но в его глазах вдруг заплясали бешеные огоньки. Он сказал: «Я могу переменить свою судьбу. Я могу стать богачом». Он велел маме отправляться к своей сестре в Чангмиань и ждать. «Как только окажусь в Америке, я пошлю за тобой и нашей дочерью, клянусь».

Мама уставилась на фотографию человека на визе — человека, которым хотел стать Ба. Йи Джан, Джек Йи. Это был неприятный худой мужчина, всего на два года старше Ба. Совсем не симпатичный, не то что Ба. У этого Йи были короткие волосы и злое лицо. Его холодные глаза прятались за очками с толстыми стеклами. Глаза человека есть зеркало его души, и моя мама сказала, что Йи из тех, кто непременно скажет тебе: «Прочь с дороги, жалкий червяк!»

В ту ночь мама наблюдала за тем, как Ба перевоплощался в Йи, облачаясь в его одежду, коротко обрезая волосы, надевая его очки. И когда Ба повернулся к ней, она увидела его глаза, такие маленькие, холодные! Он больше не любил мою мать, словно и вправду превратился в этого Йи, человека с фотографии, человека, который был влиятельным и уверенным — и ему не терпелось избавиться от своего прошлого и начать новую жизнь.

Вот так Ба украл имя. Что касается его настоящего имени, оно мне неизвестно. Я была тогда слишком маленькой, и к тому же мама умерла, как ты знаешь. Тебе повезло, что подобного не случалось с тобой. Позже тетя отказалась назвать мне его имя, потому что он бросил маму. Это была ее месть. Мама тоже не сказала мне, даже после смерти. Но я часто пыталась выяснить, как все-таки его звали. Несколько раз я вызывала Ба из Мира Йинь. Но мои друзья Йинь говорят мне, что Ба застрял где-то в другом месте — в туманном мире, где люди принимают ложь за истину. Не правда ли, это очень грустно, Либби-я? Если бы я только знала его имя, я бы сказала ему, и тогда он смог бы отправиться в Мир Йинь, попросить прощения у мамы и жить в мире со своими предками.

Вот почему ты должна поехать в Китай, Либби-я. Когда я увидела вчера это письмо, я сказала себе: это твоя судьба, от которой не уйти! Люди в Чангмиане, должно быть, еще помнят его имя, и прежде всего моя тетя, Большая Ма. Я уверена в этом. Человек, Который Стал Йи, — вот как она всегда его называла. Спроси у Большой Ма, когда приедешь. Спроси ее, как звали нашего Ба.

О! Что я говорю! Ты ведь не знаешь, как спросить. Она не говорит на Мандарине. Она так стара, что никогда не ходила в школу учить обычный язык. Она говорит на диалекте Чангмианя — не Хакка, не Мандарин, а что-то посредине, только люди из деревни говорят на этом языке. Будь осторожна, когда начнешь расспрашивать ее о прошлом, иначе она прогонит тебя прочь, словно глупую утку, клюющую тебя в ногу. Я-то ее знаю! Таков ее характер!

Не волнуйся, я поеду с тобой. Я ведь обещала. Я никогда не забываю о своих обещаниях. Мы с тобой сможем изменить судьбу нашего отца, узнав его настоящее имя. Мы сможем отправить его наконец в Мир Йинь.

И Саймон! Он должен поехать с нами. Тогда ты сможешь подготовить статью для журнала, раздобыть денег на дорогу. В конце концов, он нужен нам, чтобы таскать чемоданы. Я повезу с собой кучу подарков. Не могу же я поехать домой с пустыми руками! Вирджи сможет готовить для Джорджи, ее стряпня не так уж плоха. А Джорджи позаботится о твоей собачке — тебе не придется платить кому-то.

Да, мы все втроем — Саймон, ты и я. Я полагаю, это наилучший способ сменить твою фамилию.

Эй, Либби-я, а ты как думаешь?

Кван больше не спорит со мной, избрав для достижения своих целей более эффективный метод — нечто среднее между китайской пыткой и американской тактикой «завлечь-и-кинуть».[26]

— Либби-я, когда мы поехать в Китай смотреть моя деревня?

— Я никуда не еду, ты что, забыла?

— А, да-да. Ладно, какой месяц лучше поехать мне, как ты думаешь? Сентябрь? Нет, еще слишком жарко. Октябрь? Нет, слишком много туристы. Ноябрь? Не жарко, не холодно, наверное, самое лучшее время.

— Тебе видней.

На следующий день она говорит:

— Либби-я, Джорджи не может поехать, не может взять отпуск. Как ты думать, Вирджи и Ма поехать со мной?

— Конечно, почему бы и нет? Спроси их.

Через неделю она сообщает:

— Ай-я, Либби-я! Я уже купить три билета. Теперь у Вирджи новая работа, у Ма новый друг. Обе говорят: «Сожалею, не могу поехать». Агент в бюро путешествий тоже говорит: «Сожалею», денег не возвращает. — Она бросает на меня страдальческий взгляд: — Ай-я, Либби-я, что делать?

Я размышляю над ее словами. Конечно, я могла бы сделать вид, что попалась на ее удочку, но все еще не могу заставить себя.

— Посмотрим, может, мне удастся найти кого-нибудь, кто сумеет с тобой поехать, — отвечаю я.

Вечером мне звонит Саймон.

— Я думал о поездке в Китай. Не хотелось бы, чтоб из-за нашего разрыва ты упустила свой шанс. Возьми с собой другого журналиста — Чесника или Келли. Оба прекрасно пишут о путешествиях. Хочешь, я позвоню им?

Я ошеломлена. Он продолжает настаивать, чтобы я поехала вместе с Кван, чтобы использовала ее возвращение на родину в материале для придания ему более личного оттенка. Я прокручиваю в голове его слова. Может, мы снова станем друзьями — такими, какими были, когда познакомились? И пока мы разговариваем по телефону, я пытаюсь вспомнить, что же все-таки изначально привлекло нас друг в друге — то, как наши идеи постепенно обретали логическую завершенность, или безудержное веселье и горячность, сопровождавшие их обсуждение? Я осознаю, как много мы потеряли за эти годы, перестав удивляться тому, что оказались вместе в одно и то же время, в одном и том же месте в этом огромном мире.

— Саймон, — говорю я по окончании двухчасовой беседы с ним, — я все оценила, правда… Думаю, будет неплохо, если мы в один прекрасный день станем друзьями.

— Я никогда не переставал быть твоим другом, — отвечает он.

И в тот момент я отбрасываю прочь все сомнения.

— Тогда почему бы тебе не поехать с нами в Китай?

На борту самолета я повсюду ищу дурные предзнаменования. Это потому, что Кван сказала в аэропорту: «Ты, я, Саймон — ехать в Китай! Это наша судьба наконец соединиться воедино!»

А мне сразу вспоминается «судьба Амелии Ирхарт». Судьба — от латинского «фатум», неизбежность. Особенно радует тот факт, что китайская авиакомпания, которую Кван выбрала из-за больших скидок, претерпела три авиакатастрофы за последние полгода, причем две произошли во время посадки в Гуйлине, куда мы направляемся после четырехчасового пребывания в Гонконге. Мое доверие к этой авиакомпании, и так значительно пошатнувшееся, терпит еще один удар, когда мы садимся в самолет: китайские бортпроводники щеголяют в шотландских беретах и килтах. Их странные наряды вызывают у меня подозрения относительно их способностей адекватно реагировать на террористов, потерянные части двигателя и непредусмотренные посадки посреди океана.

Протискиваясь по узкому проходу, я замечаю, что в салоне нет ни единого белого пассажира, кроме нас с Саймоном. Может, это что-нибудь означает?

Кван, как и большая часть китайцев на борту, сжимает в руках огромные пакеты с подарками — в дополнение к набитому доверху чемодану, который уже сдан в багаж. У меня перед глазами мелькает завтрашний телерепортаж — «…пластиковые пищевые контейнеры, термос, упаковки висконсинского женьшеня — вот то, что было найдено среди обломков после чудовищной авиакатастрофы, унесшей жизнь Горацио Тьюксбери Третьего из Атертона, который летел первым классом, а также четырехсот китайцев, мечтавших возвратиться с триумфом на родину своих предков».