На подиуме заиграла музыка. Она знаменовала о начале показа. Первая девушка ушла по ту сторону кулис.

- Господи! Она меня когда-нибудь с ума сведет! – с неким облегчением говорил Оливье, смотря Еве вслед.

Когда она вышла на подиум, это был выход любимого актера на публику. Большинство гостей оживилось, словно приветствуя икону андрогинности. Словно для них было важным наблюдать саму Еву, а не коллекцию.

В этом году ее признали и поставили в один ряд с такими всемирно известными моделями, как Синди Кроуфорд, Линда Евангелиста, Хайди Клум, Клаудия Шифер, Стефани Сеймур. Все они составляли «золотой список» моделей начала 90-х. Они были мечтой любой компании. Однажды Victoria’s Secret хотели сделать фотосессию с тиранами современной моды, также пригласив Еву Адамс. Это был громкий старт без дела для нее.

Ева отказалась, мотивируя это тем, что не фотографируется с другими моделями и вообще не находится в кадре с кем-либо. Это ее принцип. Многих обидело это. Руководство Victoria’s Secret восприняли данный факт сугубо лично. Некоторые модели стали в оппозицию по отношению к Еве Адамс. Они считали ее деструктивной личностью, которая заражает всех своим самовлюбленным эго, своей идеологией «бесполой идеальности», которой не место в моде. Ева же знала, что дизайнерам она нравится. Фотографы дрались за контракт с ней. И она руководствовалась лишь этим. Ей было все равно, что думают о ней коллеги. Главное, что ее хотят видеть на показах, ее зовут на телевидение, ее признают иконой.

Многим нравилась универсальность Евы. Таким не могли похвастаться остальные модели. Ее фригидное лицо, лишенное признаков пола, из которого можно было слепить любой образ: плачевный и грустный, стремительный и сильный, женственный и нежный, радостный и милый. Ее телу подходила любая одежда. Она могла быть манерной леди и денди-мальчуганом, бунтующим подростком и строгой леди. Ее часто завлекали в обоюдные показы. Ева могла показывать как мужские коллекции, так и женские. Единственным табу было лицо.

Ева не позволяла менять его на вкус художника. Она лишала его гендера. Лишь Ева Адамс. Несколько выдержанных стилей макияжа, которые присваивала себе Ева. Только ей принадлежал тот или иной макияж. И бывало, когда незнакомые визажисты были вынуждены заранее учитывать эти «тараканы» Евы, и выучивать для дальнейшего сотрудничества. Ева не терпела новшества в унисексе собственного макияжа. Она приучила к этому весь свой персонал, и приучала мир моды. В случае протеста, Ева бесцеремонно уходила, либо, когда сдавали нервы, бросалась разными предметами (телефонами, пенкой для волос, книгами). Ее буйный характер знали все.

Оливье не раз страдал от этого. Многие отказывались сотрудничать с ним. Но образ Евы Адамс стал настолько сильным в социуме и в его культуре, что он покрывал все: и самого Оливье, и его работу, и все, что не относится напрямую к Еве Адамс. Она все больше становилась тем самым «богочеловеком» на земле, Гермафродитом, Иисусом. Все это определяло ее как Еву Адамс. Не было всемирно известного журнала, на обложке которого не было б Евы Адамс. Не было сезонного показа, где бы ни сиял Гермафродит. Ева была везде и всюду. Если она могла выполнять и две, и три, и больше работы одновременно – она выполняла. Она выжимала из себя все.

Она не позволяла себе быть слабой и ленивой. Она не позволяла себе излишне открываться людям. Единственный и последний раз что-то похожее было во время ее принужденного визита у психолога. Она не хотела быть сентиментальной. Единственное, что она вынесла из кабинета своего первого и последнего в жизни психолога, так это совет об общественной деятельности. Несмотря на весь свой нарциссизм, Ева решила направить часть своей энергии в массы. Чтобы удовлетворить себя. Она знала, что общественная деятельность, направленная на борьбу с дискриминацией лишь усилит ее позиции в социуме. О ней будут говорить не только в контексте моды. Она могла стать идолом собственных убеждений, защищая уподобленных себе.

Ева стала принимать участие в различных сексуальных парадах, поддерживая нетрадиционные сексуальные ориентации, придерживаясь все той же собственной асексуальности. Ева пыталась опровергнуть любые гендерные вариации, призывая смывать границы сексуальных и половых отношений. Она выступала с речами против сексизма и дискриминации направленной на сексуальную ориентацию. Ее бесполая репутация лишь помогала ей в этом. Ева объединяла людей. Находились толпы поддерживающих ее, но и толпы недовольных ее деятельностью.

Однажды, после напряженных творческих будней, довольная собой, Ева решила взять недельный отпуск. И сказав об этом Оливье, Ева пришла в свой милый дом и наконец-то скинула балласт эмоциональных напряжений.

Она с удовольствием сбросила с себя уже так надоевшие ей туфли на шпильках. Пошевелив пальцами ног, она с удовольствием прохрустела ими, после чего нашла бутылку красного вина и налила себе в бокал. Она вышла на балкон, из которого отлично было видно Эйфелеву башню. Казалось, до нее можно дотянуться рукой.

Ева плюхнулась на раскладное кресло, опрокинув свои изящные ноги на перила балкона, задрав их так, что ее светлое шелковое платье сползло ей к животу, открыв нежные трусики, что никак не беспокоило ее. Она облокотила свою голову о спинку и наслаждалась минутой уединения.

Ева словила себя на мысли, что не отдыхала так с момента самого приезда в Париж. Теперь же она попивала вино, внимая уличные звуки Парижа, довольствуясь собой, за все то, что она проделала за эти три с лишним года здесь. Она сама не могла поверить в то, что так бывает. Что она может лежать и ни о чем не беспокоиться. Она так забегалась и устала. Причем никто не должен был этого знать. И как только Ева осознала все это, ее домашний телефон зазвонил противным звуком.

- От черт! Та пошли вы! – не сдвинувшись с места, сказала Ева недовольным тоном.

Телефон зазвонил во второй раз. Ева стала чувствовать себя все более раздраженной.

- Чтоб вы провалились! Дайте мне покой! Пяти минут не можете без Евы Адамс!

И когда телефон зазвонил в третий раз, то Ева не смогла стерпеть и со злостной стремительностью вошла в комнату, чтобы снять трубку телефона.

- Да. – сказала она резким голосом.

В телефонной трубке раздался знакомый голос вахтерши, которая связывалась с элитными жильцами данного комплекса по надобности.

- Ах, Жаклин. Надеюсь, у тебя действительно что-то важное, иначе тебе придется искать иное место работы. – сдержанно сказала Ева.

- Мадемуазель Адамс. Некий Генрих Вандерсмайл настаивает на визите.

- Генрих? – удивленным, более добротным тоном сказала Ева, - Пусть проходит! – не раздумывая, продолжила она.

Ева тут же подобрела и посветлела в своих мыслях. Она давно не виделась с Генрихом. И ее удивляло то, что он не забыл о ней, решил навестить. Однажды она видела его в Париже на одном из показов, но максимум, что вышло из их разговора, так это обмен координатами. Впрочем, Генрих всегда был таковым, и от него можно было ожидать дружеского внимания. Он всегда мог напомнить о том, что у кого-то есть такой великолепный друг. И Ева вдохновлялась данным фактом. Она тут же преобразилась и теперь с ее лица не спадала улыбка в ожидании Генриха. Ему нужно было преодолеть пять этажей. И когда Генрих оказался перед Евой, та сразу же узнала его неподдельную улыбку и обняла его.

- Ева! – вскрикнул он в радости, также пустившись в объятия.

- Я так рада видеть тебя, Генрих, что сама не верю своим глазам! – сказала Ева.

Они не отпускали друг друга, как и должны были обниматься старые друзья, не видевшиеся триста лет. Когда же Ева смогла отцепить от себя Генриха, она пригласила его вовнутрь и предложила сесть.

Генрих пришел не с пустыми руками. Он знал любовь Евы к алкоголю, поэтому не мог проигнорировать возможность сделать ей приятное, достав из своей сумки старое дорогое шампанское и шоколадные конфеты. Ева не могла скрыть своего умиления.

- Не знаю, можно ли тебе конфеты… - подшучивая, говорил Генрих.