— Ничего, Варюша, в следующий раз. Или по почте пошлем. По электронной. Это даже удобнее.

— Мам, а дядя, который дарил цветы Жене, — он странный, да?

— Странный, Варюша.

— А Женя… — Варя посмотрела на меня, — он тоже… странный?

— Женя… талантливый и, по-моему, очень несчастный человек, — ответила я вполне искренне.

Очень своевременно раздался звонок мобильного. Я поймала себя на том, что жду, как на дисплее телефона появятся слова «little grapes», под таким именем я записала номер Толи — те самые «виноградинки», которые раскачивались у него на мониторе.

Моя покойная бабушка, в честь которой названа Варькина любимая рыжеволосая кукла Клава, часто повторяла: «Одной не надо оставаться! Лучше всего пересесть с лошадки на лошадку!»

Вот, бабуля, скажи-ка теперь, как хочешь передай из своего невидимого эфира или околоземного пространства, где мечется (парит? мается? отдыхает от земных страстей?) твоя душа, скажи мне: а что делать, если одна лошадка ускакала, а другая — не прискакала?

Замечательная французская актриса Фанни Ардан, красавица и гордячка, покорившая мир своим роскошным высокомерием не меньше, чем талантом, однажды в интервью сказала, что с возрастом стала мудрой и дерзкой. А вот я, скажем, — какой стала с возрастом я? Горе-наездница… в козлиной шубе, трудолюбивая, исполнительная любовница банкира Виноградова. Не изволите повернуться на бочок? Чтобы удобнее было благосклонно принимать мою любовь…

Будем надеяться, что я просто еще не дожила до того возраста, когда безрассудные страсти сменяются насмешливой мудростью.

На дисплее телефона обозначилось: «Ольга Нов». Ольга новая, плюс ко всем старым, знакомым и полузнакомым, Ольгам. Не зная фамилии, я записала ее так. Пытаясь сдержать вздох, я ответила:

— Да.

А ведь могла бы, манная каша, просто не отвечать.

— Лена? Я не мешаю?

Вот смотри, смотри, говорила я сама себе, как неинтересна становится самая интересная женщина, когда она попадает в зависимость.

— Нет, не мешаешь, Ольга. Я дома.

— А… — она чуть запнулась. — Ты прости меня за любопытство… Просто я даже волнуюсь… — Ну точно — обычная модель моего разговора с Виноградовым, когда я чувствовала, что он начинает ускользать. — «Дома» — это как? В смысле… где? Ты помирилась, да?

— Нет, Ольга.

Мне пришлось рассказать ей вкратце историю с Гариком. Ольга выслушала, разумеется, с интересом, с сочувствием и предложила любую помощь. Вызвалась найти адвоката, и вообще сделать все, что я попрошу.

— Да, собственно, Ольга, тут трудно что-то сделать…

Я, как известно, не умею говорить «нет». И тут мне пришла в голову хорошая, как мне показалось мысль. Если тогда на суде присутствовал хотя бы еще один человек, кто знает, может, Морозова так бы и не распоясалась?

— Может быть, ты придешь на городской суд в следующий четверг?

Игорь предупредил меня, что он, вероятно, задержится и придет только к самому слушанию. Так что мне предстояло сидеть там в очереди напротив или даже рядом с Савкиным и его дамами. Я помнила нелепые узкие коридоры городского суда, где была когда-то по чужому делу. Лучше, конечно, если я буду не одна.

Ольга приехала за мной за полтора часа до времени, когда должен был начаться суд. На самом деле на одиннадцать часов, как было написано в повестке, было вызвано десять человек, то есть десять спорных дел, перешедших по апелляции из межрайонных судов. Пока шли дела, назначенные на десять, мы решили прогуляться. На улице было довольно противно, и через полчаса мы зашли в первое попавшееся кафе.

Мы пили кофе, я смотрела на Ольгу и думала: почему горячее Ольгино желание дружить вызывает во мне оторопь, если не сказать — протест? Я сама редко проникаюсь к женщинам такой глубокой искренней дружбой, как они ко мне. Так было всегда — со школы.

Почти все мои дружбы были односторонние, по крайней мере, сначала. Как с Нелей. Спроси меня: люблю ли я Нелю? Да, наверно. Я ей благодарна за ее верность и дружбу. Но я бы, наверно, выбрала себе другую подругу для душевных разговоров, если бы меня спросили.

И в школе, и на журфаке, и в моем первом журнале, и в ТАССе я дружила с теми девочками и женщинами, которые почему-то начинали заботиться обо мне, как о сестре. Такая всегда находилась. Сказать, что я при этом смотрела на какую-то другую девочку и жалела, что не она — моя подруга, было бы неправдой. Просто я лично ничего не делала для того, чтобы меня так любили и баловали. И меня часто даже удивляло — а что ей во мне нравится, почему она хочет со мной дружить? Не знаю, может быть, потому что с детства я знала — просто так любить меня никто не будет. Не любит же меня мама. За что — я не знала, но чувствовала, что раздражаю ее, мешаю, не устраиваю тем, какая я есть. А как стать другой, и какой — другой, я не знала.

— Значит, он хочет все-таки встречаться с дочкой? А ты как к этому относишься?

— Не знаю. Мне кажется сейчас — только растравлять ей душу.

— А потом? Он что, будет потом ее воспитывать? Чему учить, интересно? — она прищурилась. — Бросил маленькую девчонку ради бессмысленных совокуплений. Потому что африканские страсти все равно проходят. И с котятами, и с мышатами… Кто его за язык тянул объявлять, что у него другая? Блудил бы себе и блудил. А теперь хочет дочку на качелях качать раз в месяц? Чтобы она лишний раз поняла, насколько она ему не нужна — что у него найдется для нее пятнадцать минут в месяц между… — Она посмотрела на меня. — Ты ведь о нем уже не переживаешь, правда?

— Правда, — вздохнула я.

— Ты думаешь — невозможно жить без мужчин?

— Странный вопрос, Ольга…

— А как спросить по-другому? Если с ними по-нормальному не получается?

— У кого-то получается…

— А у тех, у кого не получилось — им что, так сидеть и тосковать всю жизнь? — хмыкнула Ольга.

— Приглашаешь?

— К феминисткам, что ли? — засмеялась Ольга. — Нет. Ты просто не понимаешь… Ладно. Сейчас не будем, ты и так нервничаешь. Ты просто слишком серьезно ко всему этому относишься. Не к квартире и суду, я имею в виду. А к любви. Ты в плену. Я хочу помочь тебе вырваться.

— Зачем?

Я могла бы спросить еще прямее — «У тебя есть какой-то личный интерес?», но побоялась ее обидеть.

— Зачем… Ни за чем. Вижу, как ты маешься. В данный момент никого другого не опекаю и не спасаю. Такой ответ тебя убедит?

Нет, Ольга, не убедит.

— Да, наверно… Ольга, пойдем, не опоздать бы.

Первым, кого мы увидели, вернувшись в здание городского суда, был Савкин. Сегодня он был в белом летнем пиджаке, очень большом, размера на два-три, с запасом, и в очках, аккуратных, интеллигентных. Я показала его Ольге, она присмотрелась и сказала:

— А что-то стекла у него без диоптрий…

Я только покачала головой. Надо готовиться к спектаклю. Затем мы увидели его мать и Эльвиру. Мать пришла в таком драном пальто, что я была уверена — они все вместе разрывали его специально сегодня утром и даже перестарались. Для образа нищей старости не хватает швов поверх разошедшейся от ветхости ткани. А так получилось — просто хулиганская рвань. Эльвира была опять с животом.

— У нее живот ненастоящий, я говорила тебе?

Ольга засмеялась.

— Хорошо, что сказала. А то я уже начала переживать — у такой испитой бабы в животе ребенок. Ты-то как себя сегодня чувствуешь? — она с участием посмотрела на меня.

— Нормально.

Мы ждали еще часа четыре. Уйти было невозможно — непонятно было, по какому принципу вызывали дела, назначенные на одно и то же время. Что не по алфавитному — это точно. Когда в зал заседаний зашли очередные счастливцы, мы с Ольгой отправились в кафе, которое было видно из окон суда. Думаю, стены этого заведения слышали столько историй — ведь все, так же как и мы, в ожидании правосудия, боялись отойти и бежали опрометью сюда, чтобы выпить воды или кофе.

Я взяла сильно пахнущий хлоркой чай — конечно, здесь же вряд ли наливают в чайник питьевую или хотя бы фильтрованную воду. Пить чай я не стала, купила пачку горьковатого грейпфрутового сока. Ольга опять пила кофе и курила, отгоняя от меня дым в сторону. Я решила ничего не говорить, потерпеть. Ведь она из-за меня тратит столько времени, поддерживает меня…