ЭЛЕГИЯ («Был звон веселый и пасхальный…») Был звон веселый и пасхальный. Стоял беспомощный апрель. К тебе, по-своему печальной, Я внес моих печалей хмель. И два цветка ты приколола На блузку сбоку на груди, И вновь надежду поборола, И вновь шепнула: уходи! Ушел, опять надеждой светел, В лице по-прежнему угрюм. Я вновь на зов твой не ответил, Как ты — на голос тайных дум. Прошла к себе ты. Прячешь в спальной Лицо в холодную постель. Под ним веселый и пасхальный Идет беспомощный апрель. «Ты хотела б от света завеситься…» Ты хотела б от света завеситься, Сердце бьется твое и боится. Правда! В медном дрожании месяца Что-то новое нынче змеится. Дай мне руку, незримых отгадчица. — Пусть расширены будут зрачки. — Видишь, сам он пугается, прячется, За разорванных туч клочки. Посмотри! Вот он вышел. Серебряным. Он качнулся на листве березы. Будем тише! Открылися дебри нам Новых тайн и неведомой грезы. Нынче сбудется то, что пророчится Нам обоим давно и всегда. — Пусть же месяца медью упрочится Золотая грезы руда. Июнь 1905 г. СМЯТЕНИЕ — О, прильни ко мне тихо и мне расскажи Про твое затаенное горе; Встанем мы посреди этой влажной межи; Заволнуется вкруг — всколосившейся ржи Беспокойное темное море. О, прильни! Не дрожи! Потони в моем пристальном взоре. — —Дорогой! Я устала. И сердце стучит У меня тяжело и отрывисто. Ты не слышишь, как птица пред ночью кричит, И собака завыла заливисто? Ты не видишь на небе зловещих клоков Цвета крови, у раны запекшейся? Ты не чуешь сырых ядовитых паров Из туманности, низом разлегшейся? Я устала. Я слушать тебя не могу, И гляжу — но тебя все не вижу я. Я недоброго жду. Я беду стерегу. И себя в этот миг ненавижу я. Нет. Отсюда уйдем. Нет, мне дорог покой. Не скажу ничего. Как мне страшен сегодня ты. Ты сегодня другой. Как ты движешь рукой! Как морщины твои вверх с угрозою подняты! Как чужому я горе свое расскажу? Где залог, что не буду осмеяна? То, что втайне у самого сердца держу, Что моими слезами взлелеяно, Он согласен послушать рассеянно! Нет, ни шагу за мной. Ухожу! – Дымно алой луной на седую межу Много тающих призраков свеяно. Я меж них. Расстилаюсь. В предутреннем ветре дрожу. ЛУННЫЕ ЭЛЬФЫ ЭЛЬФЫ Ввечеру, по покосу заброшенному, По зеленому лугу нескошенному, Бродят лунные эльфы, злокозненные, С миром солнечным вечно разрозненные. Бродят, ходят, смеются, подпрыгивают, И друг другу лукаво подмигивают. И беззвучно ногами притопывают; Нежной ручкой туманы похлопывают, Огоньки язычками высовывают, И, усталые, сладко позевывают. Вдруг, от холода радостно-утреннего, —Точно люди от голоса внутреннего — Неожиданно корчится, вздрагивая, И — беспомощно руки протягивая — Исчезают, тела свои вкрадчивая В стебельки повилик, заворачивая. Легок лезвию, утром наточенному, Путь по лугу, слезами их смоченному. МОЙ ДУХ Год за годом, день за днем Убегали в простор безысходного, И ложились на сердца моем, Как колосья вдоль жнивья бесплодного Под обильным дождем… Бушевала толпа, И ловила чужое, далекое. Но бродило, одиноко я. За стопою стопа Оставляла наследье глубокое. Но дошли до меня. Подхватили в цепи угнетающей. И, в согласии звеньев звеня, Я почуял: мой дух угасающий, Вспыхнув тающей струйкой огня, Тихо кинул меня. 1905 «Вновь святая пьянит безмятежность…» Вновь святая пьянит безмятежность. Отошла беспокойная совесть. Вкруг — недвижного снега безбрежность. На душе — непостижность и нежность. И все ту же бессмертную повесть Я прочел в сером кружеве веток, Точно вскрылась нетленная книга В тонкой вязи лилейных пометок. О, молитвенность цельного мига! ЭЛЕГИЯ («Слышишь ты стон замирающий…») Слышишь ты стон замирающий, – Чей это стон? Мир, безысходно страдающий, Мой — и ко мне припадающий — Серый, туманный, Странный Небосклон. Тянется мерзлая ручка: «Барин, подайте копеечку!» Девочка глянет в глаза. На кацавеечку Рваным платком перетянутую, Капнет слеза. Талая тучка, Робкая, будто обманутая, Врезалась в странно-туманные, — Нет, не обманные! — Небеса. Где же вы, прежние, Несказанные, Голоса? Отчего день за днем безнадежнее? 1903-1907 |
