– Прежде чем стать шерифами и гангстерами, вы, восточноевропейцы, были мушкетерами и корсарами, – заключал мсье Камбреленг, и глаза его сияли, как будто он сообщал нам откровение. – Так или иначе, во времена железного занавеса французская культура была шире представлена на Востоке, чем сегодня…

Гогу Болтанский проснулся с легкой головной болью. «Начал сдавать», – подумал он, глядя в зеркало. Все чаще и чаще в последнее время ему случалось просыпаться в шесть или в половине седьмого, в зависимости от того, когда всходило солнце, но с ощущением, что он не выспался, и еще часок он не вставал с постели.

В свои пятьдесят два года Гогу Болтанский стал нуждаться в восьмичасовом ночном сне и в получасовой сиесте после обеда. «Признак старости», – отмечал он каждый раз, как его тянуло вздремнуть.

День обещал быть ясным и долгим. Гогу Болтанский любил осень, эту единственную в году пору, когда он чувствовал, что время растяжимо. Осень приносила с собой ленивые потягушки, веселую усталость, как будто земля, натрудившись за лето и напоив растительность соками и солями, теперь раскидывалась, похрустывая косточками, чтобы передохнуть и свыкнуться с мыслью о зимней спячке.

Сам свет осенью становился каким-то долгим и ленивым, в нем были снисходительность, избыток терпения. Осенние дни обращались для Гогу Болтанского в моменты большой релаксации, потому что для него наступал сезон письма люду с (здесь: для удовольствия (лат.) – прим. переводчика).

Как крестьянин, который в своих трудах подстраивается под времена года и природные циклы, так подстраивался под них и Гогу Болтанский. Писатель не может писать что угодно и когда угодно, таково было его мнение. Но многие ли писатели это осознают? Немногие… У Гогу Болтанского было даже такое чуть ли не каждодневное развлечение: выбирать плохие куски из романов или новелл и отмечать, что они написаны в минуты, не отвечающие сокровенной природе автора. Читая тот или иной роман, Гогу Болтанский всегда чувствовал, когда он был начат, весной или летом, зимой или осенью, в первой половине или во второй половине года.

Гогу Болтанский всегда проводил жирную черту между первыми шестью месяцами года и последними шестью месяцами. Первая половина года всегда была подъемом, тем отрезком, когда время шло в гору, когда накапливалась энергия, когда с наибольшей вероятностью сбывались надежды.

Вторая половина года была, напротив, спадом, вероятностью утраты иллюзий. Поскольку Гогу Болтанский писал в год по роману, он обыкновенно начинал книгу первого января и кончал двадцать первого июня, в солнцеворот, переломный момент года, отмеченный самой короткой ночью и самым длинным днем. После этой даты он предпочитал писать разве что стихи и больше читать, чтобы зарядиться новыми креативными энергиями. А осень отводилась под эротические новеллы и страницы, которые Гогу Болтанский писал для себя, исключительно для собственного удовольствия.

Гогу сделал несколько физических и дыхательных упражнений и через десять минут занялся своим утренним туалетом. Первым делом он чистил язык. Эту процедуру он взял из одной книги по йоге. Ложечкой из нержавейки он легонько соскреб с языка то, что на нем отложилось за ночь. Ему понадобилось повторить это трижды, прежде чем вся негативная субстанция с языка ушла сначала в ложечку, а потом была смыта струей воды из-под крана (эта субстанция отличается от слюны, говорили йогины, которые считали ее токсичной). Вслед затем Гогу чистил зубы, рассасывал две ложечки меда и запивал их стаканом холодной воды.

«Ну-ка, сегодня я тоже – свободный человек?» – задавал себе после этого вопрос Гогу. Он закрывал глаза и, заглянув в себя, замирал на несколько секунд, как бы перелистывая ежедневник. Да, сегодняшняя страница была пустая. Ни одна встреча, ни одна общественная или частная обязанность не омрачали его день. Снова, как это было вчера и два дня тому назад, и три дня тому назад, и почти все прожитые годы, Гогу был свободен. Он мог сделать все что угодно со своим новым днем, мог организовать его по своему желанию, мог придать ему тот смысл, который хотел.

Борьба за смысл, который следовало придать дню, была у Гогу извечной. Он и вообразить себе не мог, чтобы день прошел, не получив смысл через раздумье и творчество. Каждому дню полагалось быть отмечену стихотворением, страницей романа или новеллы, каким-нибудь существенным чтением, откровением, добычей знаменательной информации.

По части знаменательной информации, которую он выуживал из рубрики «Разное», Гогу не знал себе равных. Политическая жизнь, как внутренняя, так и международная, его не интересовала. Гогу никогда не слушал выпуски новостей по радио (хотя радиоприемник у него был) и никогда не смотрел новости по телевизору (впрочем, телевизора у него и не было). Зато по рубрике «Разное», которая была для него просто-напросто золотыми приисками, он измерял степень безумия этого мира. Он считал себя ловцом мелких событий наподобие ловца жемчуга.

Итак, чтобы день был с гарантией выигран, Гогу решил первым делом зайти в читальный зал муниципальной библиотеки. Он взял под мышку объемистый блокнот в зеленой обложке и неспешным, но твердым шагом направился к библиотеке. Уселся в читальном зале и примерно час листал ежедневные газеты, местные и центральные, и кое-какие еженедельники. Ему понадобилось ровно пятьдесят пять минут, чтобы обнаружить в экономической газете, которой он вообще-то пренебрегал, информацию из рубрики «Разное» с метафизической надстройкой, могущей влить смысл в свеженачавшийся день.

Метафизической надстройкой фактов из раздела «Разное» он считал их способность подводить к некоему философическому заключению о мире. Но особенно занимало Гогу измерение-фикшн мелкого факта. У него был внутренний звоночек, который действовал примерно так. В то время как мозг читал мелкий факт, если у того была метафизическая надстройка, звоночек приходил в движение, как бы вереща: «Внимание, эта история превосходит воображение, ни один писатель такого не придумал бы».

Именно это и произошло с Гогу, когда он читал по диагонали последнюю страницу экономической газеты «Деньги». Текст бросился ему в глаза, чуть ли не схватил за горло, глубокий и существенный для него, банальный и без следа тайны для остальной планеты.

Мелкий факт был изложен следующим образом.

Для Гогу Болтанского было ясно, что этот мелкий факт несет в себе затаенную весть в связи с новым этапом деградации человечества. Если до сего момента люди резали друг друга из-за денег, из-за пищи, из-за земли, из-за женщин, из-за колоний, из-за философских или религиозных убеждений, ради удовлетворения тщеславия разного рода или даже по причине футбольного матча – как в 1932 году, когда между Боливией и Парагваем развязалась война, – день 17 октября 2008 года (Гогу аккуратно занес эту дату в блокнот) отмечал метафизический прорыв в истории человеческих конфликтов.

«Вот и настал день первой стычки внутри рода человеческого из-за дерьма», – записал в блокноте Гогу. После чего сделал глубокий вдох и вышел, просветленный, из библиотеки.

Сентябрь 1987-го. У меня есть загранпаспорт! Это звучит нереально, это похоже на сон, но у меня есть загранпаспорт. Я был сегодня в милиции города Сучава, и мне его там выдали. Иду по улице и чувствую, что у меня есть что-то, чего нет у других. У меня в кармане есть загранпаспорт. В принципе достаточно получить французскую визу и транзитную визу через Германию – и можно сваливать. Миллионы людей в этой стране хотели бы иметь загранпаспорт, и не имеют, а я имею.