Мы долгие годы исправно переписывались по почте, письмецами в конвертиках, и дружим по сей день.

Леша-волчок стал степенным, трезвым и маститым Алексеем Ивановичем Слаповским.

Когда деньги у нас, студенток, кончились окончательно и бесповоротно, но надо было еще некоторое время проболтаться в Саратове, мы переселились на старый, 1895 года выпуска, пароход, пришвартованный на Волге. Ночлег там стоил сорок копеек. Зеркала в золоченых рамах, таблица «огни и знаки судов» на стене. По вечерам сидели на палубе и смотрели, как зажигаются огни на реке. На корабле был весь штатный инвентарь и даже настоящий капитан — дядя лет сорока с дочерью, десятилетней девочкой в тельняшке.

Все по-настоящему, словно корабль вот-вот отправится в путь.

По утрам папа-капитан заботливо расчесывал дочкины долгие светлые волосы, и девочка всякий раз говорила, что выпавшие волосы надо непременно сжечь, нельзя выбрасывать, а то птицы их унесут, станут из них вить гнезда, а у человека будет болеть голова.

Просто какие-то рассказы Паустовского…

Саратов и телевизионная практика стали для меня бесценным опытом.

До сих пор с восторгом и благодарностью вспоминаю эти шесть недель. Именно там, в Саратовской губернии, во время поездок по степным колхозам и маленьким купеческим городкам у меня возникло ощущение огромной и разной страны, спокойно живущей свою жизнь, независимо от директив, основных направлений и прочих «заморочек» партии и правительства. У начальства одни задачи, у народа — другие. Одним надо успеть обтяпать свои дела, будь то нажива или карьера, другим — выжить в условиях, для выживания не предназначенных. И они, эти задачи, никак не пересекаются. И так было и будет всегда. «Нам не страшны!..» Ни перестройка, ни глобализация.

Живем себе дальше, товарищи!

Саратов, город моей юности, я не забуду никогда. Спустя лет двадцать я оказалась там по театральным делам — неузнаваемо. Вообще другой город. А тот Саратов куда-то подевался, исчез.

Мы были на зимних каникулах, когда грянул Карабах.

Азербайджанская студентка киноведческой мастерской звонила однокурснице-москвичке, чтобы она спросила у армянской студентки, будет ли та разговаривать с азербайджанкой, и вообще как себя теперь вести.

Надо честно сказать, что с национальными проблемами в Орденоносном все было гладко, не придерешься. При том гладкость эта была настоящей, естественной — вьетнамцы, монголы, африканцы, латиносы, арабы и мы, многонациональная советская молодежь, жили «душенька в душеньку».

Начавшиеся в стране этнические конфликты были для нас чем-то далеким и неожиданным.

В актовом зале, под покосившимся транспарантом, собрали большое собрание по национальным вопросам. Пришли старейшины, живые классики.

Тамара Федоровна Макарова поделилась опытом:

— А в нашей мастерской давняя традиция — в начале первого года обучения мы устраиваем кулинарный праздник знакомств, ребята готовят свои любимые национальные блюда, угощают друг друга… Это сближает…

Моя мама училась после войны в ее мастерской. Посреди репетиции Тамару Макарову могли подозвать к телефону в ректорат, она возвращалась и говорила:

— Товарищи, репетиция окончена, только что звонили от Лаврентия Павловича, у него званый вечер, я должна помочь принять гостей…

Сумасшедшая рыжая старуха в пустом деревенском доме шуршит черно-белыми фотографиями. Нацепляет очки. Это кто? Кудрявый, бородища черная… А вот с косичкой девчонка… А этот глазастый? Не помню… Надо вспоминать… Учились вместе где-то чему-то? Ну да, еще осень была всегда… Осень и собрание…

Стриженная как новобранец первокурсница в матросской курточке из синей фланели (куплена в Военторге по цене пять рублей шестьдесят пять копеек), бывший несносный ребенок, будущая сумасшедшая рыжая старуха, садится у метро в автобус, набитый битком, издалека кажущийся темным от стиснутых пассажиров, многие везут саженцы… Осень…

Или идет пешком от метро, переходит городскую реку через мост, в этом районе, далеко от центра, река еще не стиснута набережными, травяные берега…

Из однокурсников больше всех я дружила с Магди, направленном учиться в Москву коммунистической партией Ирака. По национальности он был курд, партизанил, даже родился в партизанском лагере, точный возраст его был неизвестен, в анкете значился год рождения и в скобках «плюс минус три».

— Иракские коммунисты мне сказали, будто в Советском Союзе такой уровень коммунистической морали, что деньги не имеют никакого значения, — озадаченно сетовал он.

Мы с ним пытались вместе сочинять сценарий. Дар у Магди поэтический, лирический, идущий вразрез с жесткими политическими темами, за которые он брался, сын своего многомиллионного, находящегося в хронической заднице народа. Показывал фотографии друзей — много светловолосых, голубоглазых. А вот заснеженные горы, идут парни с автоматами, вместе с ними собаки, совершенно русские дворняги.

— Это около нашего лагеря в горах.

Когда начались занятия по научному атеизму, адепт Заратустры Магди был очень недоволен:

— Будут говорить, что Бога нет, — нехорошо.

Преподавательница не пришла, так как сломала ногу.

— Ага, «Бога нет», — подметил Магди.

К слову, преподавательница научного атеизма вполне могла бы преподавать Закон Божий. Зачет проходил так:

— Нагорную проповедь читали? Рассказывайте…

Если расскажешь без запинки — зачет.

Женя Волков со станции Абрамцево, тоже однокурсник, паренек маленького, «гномского» роста, с огромными светлыми глазами и черной бородой. Форменный гном. До ВГИКа успел поучиться и на филфаке, и в авиационном. Писал нежные детские сказки или жесткие, страшные армейские истории, в те годы совершенно «непроходимые». Однажды позвонил мне:

— Слушай, это самое, ну, в общем, сколько времени?

— Полвосьмого, а что?

— Ничего, ладно, давай, пока.

Через несколько дней дает мне листочек:

…

Пил Женя Волков конкретно, в пьяном виде становился невыносим.

В мастерской Киры Константиновны Парамоновой учился Гриша Галич. Вот уж действительно — совпадение. «А жена моя, товарищ Парамонова, находилась в это время за границею», — пел Гришин папа.

Гриша как две капли воды похож на отца. Фамилия у него другая, какая-то двойная, украинская. Аркаша Высоцкий тоже учился в этой мастерской — в тулупе нараспашку, со стаканом крепкого кофе в руке бороздил коридоры Орденоносного. В этой же мастерской училась дочь секретаря парткома института, Настя — милая круглолицая девушка с длинной косой.

— Ты член комитета комсомола и часто там бываешь, знаешь, где что лежит, — однажды обратилась ко мне она. — У меня к тебе просьба. Укради, пожалуйста, мою личную учетную карточку. И сожги.

Встретив мой недоуменный взгляд, прибавила:

— Или, если хочешь, вместе сожжем.

Я ничего не понимаю.

— Я собираюсь выходить замуж за нашего выпускника, — она называет имя и фамилию юноши, — а он вскоре будет рукополагаться. Нехорошо же, если у священника жена — комсомолка.

Вгиковская фантасмагория!

Благочестивая будущая матушка подбивает приятельницу совершить кражу. Жена священника — комсомолка! Ай-яй-яй! А то, что она дочь секретаря парткома — ничего, «проканает»?

Никакую учетную карточку умыкать я не стала.

О дальнейшем развитии семейной жизни милейшей Насти мне ничего неизвестно. Должно быть, вышла замуж за кого-то другого, поскольку первоначальный кандидат теперь авторитетный монах в сане архимандрита, возглавляет один из московских монастырей.

Прекрасный мир, необыкновенные, редкостные времена, полные невероятных превращений и чудес…