- Скука - великая сила. Скучающий больше располагает к себе, чем не ведающий скуки. Скука вызывает уважение.

Этот курносый толстобедрый человек с гнущимися в обратную сторону пальцами словно одаривал меня ценными мыслями, считая, видимо, что производит этим сильное впечатление, чего на самом деле не было. Я не спорил, и он, по всей вероятности, думал, будто убедил меня, - всегдашняя ошибка моих собеседников. Он был велеречив и сделал разговоры чуть ли не смыслом своей жизни. Я это понимал.

- Ладно, давайте передохнем и сыграем в очко!

В кармане рубашки у него оказалась колода карт. Он смахнул пепел со стола и, поймав мой взгляд, устремленный на горы, сказал:

- Да, она там. Ну, за дело, дружище! Сразимся! Хотите пари? Могу поспорить, что обставлю вас через десять минут.

Моултон был опытным игроком, особенно в покер. Мы играли вначале у Хиларио, но когда тому не понравились наши поздние посиделки, переместились в грязную китайскую харчевню. Вскоре я стал все свое время проводить за картами. Кажется, гуроны некогда считали карты лекарством от ряда болезней. Думаю, какой-то из них страдал и я. Как и Моултон. Он был азартен, и мы бились об заклад, повышали ставки и резались в карты и в стукалку, как он называл бильярд. Мне везло, а кроме того, я умел играть, особенно в покер, пройдя хорошую школу еще у Эйнхорна. Моултон даже сокрушался:

- Вы, братец мой, должно быть, брали уроки у какого- нибудь покерного Капабланки. Вводите меня в заблуждение, блефуя с видом абсолютной невинности! А такой в природе просто не существует.

Он был прав. Я старался быть добродетельным, насколько я эту добродетель понимал. Но ведь мы окружены притворством в его разнообразных и мастерских проявлениях. И если природа вложила в нас инстинкт выживания, тот же самый, что помогает червям и жукам уворачиваться от фараоновой мыши и спасаться от прочих врагов покровительственной окраской, - что ж, вперед, и мы не одиноки!

С Теей я вел себя как ни в чем не бывало, хотя и знал, что мы с ней вступили на путь обмана. И если я не выказывал своего отчаяния, то это был тот же блеф, что и с Моултоном, - хорошая мина при плохой игре, попытка одержать верх, имея на руках одного валета.

И дались ей эти змеи! Что за мысль охотиться на них! Она возвращалась с мешками, от шевеления в которых у меня внутри все содрогалось, сжималось и хотелось сломя голову бежать в уборную. Она так тряслась над этими змеями, что это выглядело уже чистым чудачеством. С ними следовало обращаться бережно, не злить, чтобы они не бились головой о стекло, поскольку от ударов у них во рту образовывались болячки, которые с трудом заживали. Вдобавок между чешуек у них заводились паразиты и их требовалось чистить или протирать дезинфицирующим раствором. Некоторым змеям приходилось впрыскивать в рот эвкалиптовые капли и лечить легкие, потому что они подвержены туберкулезу. Самым ужасным была линька - когда змея мучилась, как при родах, пытаясь вылезти из старой шкуры. Ей было так больно, что даже глаза заволакивало тусклой пленкой. Иногда Тея, взяв щипцы, помогала змее, укрывала ее мокрыми тряпками, чтобы смягчить кожу, а в самых тяжелых случаях бросала в воду, кидая туда же деревянный чурбачок, чтобы измученному пресмыкающемуся, уставшему плавать, было куда преклонить свою плоскую головку. Но зато потом в один прекрасный день змея являлась во всем своем великолепии, и алмазный блеск ее новенькой кожи радовал даже меня, ее врага, и я разглядывал чешуйчатый чехол, который она сбросила, расцветая теперь зеленой лоснящейся свежестью в красных крапинках, похожих на зернышки граната.

Так во взаимных недовольствах проходило время; мне не нравилось все это помешательство на змеях - охота и последующее выхаживание. С одной стороны, змеи, с другой - город в разгар лета, жаркий и шумный. И то и другое меня бесило, но я помалкивал. Она же все допытывалась, когда я поеду с ней поохотиться, но я отнекивался, ссылаясь на то, что еще не совсем поправился. Она глядела на меня с сомнением, и я читал ее мысли: мол, на карты и выпивку здоровья у меня, видимо, хватает, но я и вправду похудел, плохо выгляжу, стал скрытен, и чем же тут можно помочь?

- Не нравится мне эта твоя компания, - сказала она как- то раз.

- Но они хоть не ядовитые, - как бы невзначай бросил я, хотя такой ответ был полон яда.

- Почему бы тебе завтра не поехать со мной? У Талаверы есть для тебя смирная лошадь. Я покажу тебе живописные места. Там красоты удивительные.

- Да, это будет замечательно, когда я лучше себя почувствую.

Я так старался приручить Калигулу, и это было серьезным испытанием для меня. Я потратил на него столько сил, что их уже не осталось. Не мог я, черт подери, разделить с Теей ее энтузиазм и охотиться на змей! Слишком экстремальный способ существования она выбрала, слишком странное занятие, чтобы отдавать ему силы, достойные лучшего применения. Хочешь ловить опасных тварей, стискивать им шеи петлей, держать и выдавливать из них яд? Пожалуйста. Но теперь я окончательно понял, что все это не для меня.

Два дня Тея пропадала в горах. Я услышал, когда она вернулась, но в дом не поднялся. Я был занят игрой у Луфу и не мог встать и уйти. Наутро я встретился с ней в саду. На ней были бриджи и тяжелые башмаки, которые она надевала на охоту за змеями, - крепкие, толстой кожи, которую невозможно прокусить. Судя по бледности, ей нездоровилось. Она хмурилась, явно не выспавшись, и была настроена на резкости. Взгляд предвещал неприятный разговор. Нагретые солнцем волосы, перехваченные красной лентой, подчеркивавшей их черноту, излучали жар.

- Где ты пропадал? - злобно спросила она.

- Я поздно вернулся.

Тея заговорила - сердито, нетерпеливо, в глазах ее стояли слезы, она была так расстроена, что, казалось, вот-вот разрыдается, но этого не произошло - она только как-то странно содрогалась всем телом.

- Но ведь это я прождал тебя два вечера подряд, - сказал я, на что она ничего не ответила. Мы оба чувствовали обиду, но для настоящей ссоры еще не созрели. А содрогалась она, пытаясь побороть в себе гнев.

- Да что ты нашел в этих твоих приятелях? - возмущенно продолжала Тея. - Наверно, с ними ты меня стесняешься из-за Калигулы. Небось они смеются надо мной.

- Думаешь, я бы позволил им над тобой смеяться?

- Я их знаю лучше тебя. Этот Моултон отвратительный тип!

И она обрушилась на Уайли Моултона и прочих клиентов отеля. Я слушал ее сочувственно, и мало-помалу обиды забылись. Нет, до ссоры дело еще не дошло.

Иногда я убеждал себя, что вполне могу послоняться по окрестностям с ловушками для змей, ружьями и фотокамерами. Мне требовалось действие, чтобы успокоиться, снять напряжение и вернуть то, что было в Чикаго. Но заставить себя поехать с ней я все-таки не сумел.

Мне казалось, что прекратить играть в покер сейчас тоже было бы неприлично. После того как я всех обыграл, Моултон вопил и называл меня кровопийцем. Партнерам следовало дать шанс мне отомстить, так что приходилось постоянно держать наготове и вертеть в пальцах как самый привычный им предмет колоду карт и слыть большим ловкачом и мастером карточной игры. Скоро на меня уже приходили смотреть, и за ломберным столом китайской харчевни игру вел я. По крайней мере облаченный в свою неизменную фуфайку Луфу считал именно так. Для туристов - этих, по словам Моултона, вечных бродяг без роду и племени - я был Болингброком, укротителем орлов. Мои карманы топырились от иностранной валюты - я даже не пересчитывал деньги, но знал, что они у меня есть, к тому же мои собственные, а не Смитти. Холодильника с долларами больше не было, а Tee даже в голову не приходило предложить мне денег на расходы. И если бы не последствия катастрофы, я чувствовал бы себя богачом, человеком на пике процветания, владеющим изрядным количеством фунтов, долларов, песо и швейцарских франков. Но успех мой был чисто внешним, на самом деле я являлся несчастной жертвой - истощенный, перевязанный грязными бинтами, гонимый, брошенный в раскаленное жерло неистово грохочущего города, обреченный на терпеливое сидение за карточным столом, хотя мне этого вовсе не хотелось, а Тея тем временем охотилась за страшными гремучими и коралловыми змеями, а я все играл у Луфу в отеле или даже в борделе, куда иногда перемещалась игра. Девушки уходили на задний план, а на переднем оставался бар, до наплыва туристов служивший пристанищем солдатам. Солдаты читали здесь комиксы, ели бобы и пили пульке. По балкам прыгали крысы. Девицы готовили еду, подметали или тоже читали, а иногда мыли голову во дворе. Полуголый мальчишка, нацепив военную фуражку, гремел маракасами - черными шарами на палочках. Мне следовало сосредоточиться, чтобы не проиграться в пух.