Уцмий поднял глаза:

— Я буду думать. Мамед-бек ушел из Дербента без моего разрешения. Может быть, ты и прав. Может быть, мальчику нужно вернуться в город.

Он сделал знак, подбежали слуги и помогли ему метать. Валериан тоже поднялся. Ему подвели лошадь. Он опустился в седло и поехал к ущелью, борясь с желанием пустить жеребца наметом. Спина его холодела, словно бы ощущая ненавидящие глаза, провожавшие его вдоль стального ствола.

Абдул-бек готов был уже согнуть палец, улегшийся на крючке, но кто-то поднял кверху его ружье.

— Пусти! — крикнул он. — Никогда не вставай между кровниками. Этот неверный разрушил и сжег мой дом!

— Ты убьешь его позже, — ответил ему старший сын уцмия. — А сейчас ты только запачкаешь честь нашего рода. Он должен вернуться таким же, каким приехал сюда.

Табасаранец осклабился:

— Вернуться, говоришь, Мамед-бек? Он непременно вернется. Вернется к нам. Но только уже не один…

В лагере Мадатов немедленно вызвал к себе штаб-офицеров, командиров туземной конницы и передал им суть своей беседы с Адиль-Гиреем.

— Если бы он сказал — да, стало быть, еще колеблется. Он сказал, что подумает. Значит, уже решил — нет. Но уцмий не понял, почему я приехал к нему один. Он считает, что провел меня, заставил поверить, будто он хочет подчиниться Ермолову. Я обещал прислать к нему людей за ответом. Но лучше приду к нему сам — с мушкетерами, конницей и орудиями…

Весь следующий день отряд Мадатова быстро поднимался в горы, а под вечер остановился за полторы версты до входа в ущелье. Валериан приказал отдыхать, жечь костры, греться, ужинать, а сам, взяв десятка три всадников, проехал ближе, посмотреть, как несут караул люди уцмия.

Судя по огням, стерегли проход сотни две, вряд ли больше. Один ловкий молодой парень из тех, что пришли за Мадатовым из Карабаха, вызвался подобраться поближе. Они ждали его около часа, не сходя на землю, не перебросившись ни единым словом. Только лошади фыркали время от времени да переступали, пощелкивая подковами по камням.

Разведчик вынырнул из темноты октябрьской ночи прямо перед мордой коня Мадатова.

— Ты хорошо ходишь, — похвалил его Валериан. — Ты обманул меня. Я ждал тебя чуть левее.

— Я никогда не возвращаюсь там, откуда ушел, — пояснил ему юноша, довольный похвалой генерала. — А к этим, что разлеглись поперек ущелья, я мог бы подъехать верхом. Они варят баранину, жирную, как сказал мне об этом ветер. Набьют животы и улягутся до рассвета. Я насчитал двадцать три десятка.

— Многие из них не успеют проснуться, — сказал Мадатов и повернул коня к лагерю.

Он поднял своих людей затемно, приказал костры не гасить и, пока пехотинцы строились, повел своих карабахцев рысью. Отдохнувшие за ночь лошади шли охотно, а по сигналу и вовсе перешли в галоп. Они ворвались в ущелье, смели часовых, задремавших перед рассветом, и обрушились на спящих хранителей горных проходов. Успело уйти не больше пяти десятков, только те, что разместились за поворотом и бежали, пока люди Мадатова рубили тех, кто спал ближе к входу.

— Теперь Адиль-Гирей узнает, что мы приближаемся, — крикнул Искандер-бек, командовавший шушинской конницей.

Валериан вытер клинок, выпрямился и вложил саблю в ножны:

— Скачите за ними! Я пошлю за тобой еще казаков и шемахинцев. Их оставишь стеречь ущелье, а твои сотни пусть проедут немного дальше. Мне нужно место, где я смогу построить пехоту.

Колеса орудий, зарядных ящиков и повозок так грохотали по камням, что должны были разбудить все окрестные горы. И когда Мадатов выехал из скалистой трубы, он не удивился, увидев далеко впереди толпы людей, спешивших защищать город. Приказал Романову строить батальоны колоннами и поскакал вперед оглядеться.

Башлы, столица Каракайтага, как все селения Дагестана, прилепилась к склону горы. Улицы казались тропками, пробитыми, протоптанными в утесах десятками поколений. Несколько террас ограждены были баррикадами, сложенными из камня, и за каждой сгрудились сотни вооруженных людей. На вершине горы Мадатов увидел четыре башни, соединенные мощной стеной. У города извивалась в каменном ложе речушка, за ней стояли конные. Разглядев русского генерала, они закричали невнятно, нестройно, погрозили ружьями, потом свистнули пули. Казак слева от Мадатова охнул удивленно и схватился за простреленное плечо. Валериан скомандовал отъезжать, а сам задержался, привстал на стременах, еще раз охватил город взглядом.

Мушкетеры построились в три колонны, орудия были еще на передках, но ждали только приказа.

Валериан подъехал к Романову.

— Трудное будет дело, — заметил полковник. — Здесь и небольшой аул — крепость. А перед нами сейчас почти город.

— Почему же — почти? Город и есть. Город и горы. Надо брать. Поворачивать нам никак нельзя, все тотчас поднимутся. Тогда до Тарок уже живыми не доберемся. Да и Алексей Петрович оттуда, должно быть, ушел. Нам теперь путь только один — вперед, наверх, к перевалам.

Подскакал веселый и взъерошенный Искандер-бек.

— Пошли вправо, а там — словно засада. Стоят арбы — сотни, сотни и сотни. За ними люди. Хотели уже рубить, но смотрим — женщины. Узнали в аулах, что мы идем, потянулись в Башлы. Мужчины успели в город, а эти отстали.

— Отлично! — встрепенулся Валериан. — Женщин не трогать! Поставь своих людей охранять и прикажи, чтобы — никому, никак, ничего. И пошли кого-нибудь покричать: пусть знают, что их семьи у нас. Вот, полковник, считайте — если не треть, то первая четверть дела уже за нами. Стойкости в них теперь должно поубавиться. А дальше выдвигайте артиллерию на позиции. Со штурмом мы пока подождем. Солдат на Кавказе дорог — что же его зазря тратить! Гранаты, ядра, картечь — это и понятней, и убедительней.

Два орудия развернули тут же, не снимая их с передков, и картечь накрыла конницу, вынудив тех отойти к городу. Батарея проскакала к берегу, четыре орудия начали бить по нижней террасе. Полетели камни, ошметки тел. Защитники попытались отстреливаться, но их ружья били куда ближе, чем русская артиллерия. После нескольких залпов горцы начали карабкаться вверх по тропкам-улицам, надеясь удержаться на вершине, закрепиться у башен замка.

Валериан двинул две колонны, чтобы занять оставленные башлинцами позиции, приказал переместиться и пушкам. Конницу послал вправо отрезать тех, кто хотел бы спастись в долине, попытаться убежать к побережью.

— Ваше превосходительство! — штабс-капитан Корытин топорщил усы. — Прикажите — мы разом их выбьем. Против штыкового удара они не удержатся.

— Но стреляют-то они лучше. В гору, вы, капитан, пойдете не быстро. И пока на вершину подниметесь, у вас половину роты и перещелкают. А пополнение мне вам привести уже неоткуда. Стойте, Корытин, терпите. Думаю, осталось недолго.

Мадатов проскакал вдоль фронта. За спиной снова ударили пушки. Третья колонна стояла ожидая приказа.

— Теперь дело за вами, молодцы! — Валериан кричал задорно, ободряя батальон, которому предстояла работа трудная. — Они уже почти наши, только еще не все догадались. Поручаю вам вразумить несмышленышей! Затащите пушечки чуть повыше, и замок у нас в руках. Порох впустую не тратьте и лбы тоже не подставляйте! Вперед, ребята! Попыхтите немножко, зато потом отдохнем славно!

Мушкетеры Троицкого полка, забросив ружья на плечи, потащили орудия, облепив лафеты, колеса, хоботы, как черные муравьи на тропе. «Час, — прикинул Валериан, — может быть, полтора им нужно, чтобы подняться до последней террасы, откуда артиллерия может бить прямо по башням». И первая батарея подвинулась еще ближе, стреляла по баррикадам, по домам, где надеялись отсидеться сторонники уцмия. Он махнул рукой Романову, и тот двинул одну колонну — не штурмовать, только обозначить угрозу блеском штыков и рокотом барабанов…

Спустя два часа к Валериану подвели человека, спустившегося от замка. Горец был молод, но по одежде, по манерам, осанке заметно было, что он привык приказывать, а не слушать. Теперь он должен был подчиниться чужой непонятной воле и с трудом сдерживался, еле-еле цедя слова, одно за другим.